Ангел Маргариты

Кира не лезла под кожу с моим болезненным нервом, задавая деликатные, но мужские вопросы. Всё больше слушала. Наверно это и расположило. А может ещё то, что у неё были очень похожие на мамины голубые глаза кошачьей формы, и твёрдый взгляд. Эти вдумчивые глаза повидали многое, но за ними ощущалась своя воля. Я не искала похожих намеренно, в моей истории не может быть замены. В первое время от всех чужих я просто отворачивалась и уходила, не хотела изливать плачущую душу посторонним, просить понимания, если были не готовы помочь. Ни в коем случае нельзя было показывать слёзы и тем более впадать в истерику, лишь бы не перевели в психиатрию. Это и без того все три дня нависало Дамокловым мечом глупого решения остаться в больнице у врагов, по вине которых выпала из окна.

– Всё равно, не могу представить, – лёжа на своей подушке и глядя на меня, низким голосом говорила соседка по больничной койки, – Прямо с балкона девятого упала? Вниз на землю и осталась жива?

Я уже утомлённо усмехнулась, опустила и тут же подняла глаза с закрытой на замок правдой. Похоже здесь мне предстояло ещё долго слышать в свой адрес восхищения или скепсис, но гордиться тут было нечем, лишь сожалеть:

– Да, прям из такого балкона. Видите…

– Можно на «ты», я ведь не вдвое старше и без галстука.

– Ну да. Так вот, – продолжила я, показывая в окне на многоэтажный дом-корабль по проспекту Солидарности, – Видишь, те дома? У нас точно такой же, типовой на Подвойского. Мы на последнем живём. А котик наш, Фунтик, всё в паркуре на балконе совершенствуется, цепляясь за шторки. Его ветром за борт выдуло на шторе. Надо было спасать. Либо я, либо он.

– Уф-ф, Боже ж мой, – явственно всё представив, с холодком на коже посочувствовала при этом довольно мужественная на вид соседка, занимавшаяся каким-то загадочным ремесленным трудом с садовыми посадками, – Да лучше бы котяра, у них же девять жизней.

– Иногда и побольше. – задумавшись на мгновение, подметила я. И Кира красноречиво промолчала, перехватив мой взгляд, будто зная обо мне гораздо больше.

– Та-а-к! Утро доброе, пациенты! – нараспев поприветствовала нас неожиданно вошедшая врач-физиолог. Девушка в сиреневом докторском халате сразу глянула на меня в дальнем углу палаты у окна, – К нам тут «женщина-кошка» поступила, которая после падения с безумной высоты не разбилась? Милентьева? Девушка, вы?

– Ага. – кивнула я, поняв по бодрому голосу молодой докторицы, что осмотры с оттенком цветного шоу сегодня продолжатся.

– Хорошо. Значит, ручки, коленки показываем, ротик открываем, – деловито взялась за меня физиолог, но быстро поняла, что делать ей здесь нечего, – Чудеса в решетях! Даже пальцы и ступни не сбиты, рефлексы работают, цвет языка и кожи нормальный. Эти царапинки и синяки быстро заживут, как на кошке, мазью гепариновой помажьте. Больше не падайте, выздоравливайте!

На этих словах молодая врачиха жизнерадостно отчалила из палаты с чудом и жуткими бабушками и на её место пришёл столь же молодой доктор Контия, Гамлет Шотаевич. Я скептично охарактеризовала его, как интерна, вроде Глеба Романенко, шёпотом сплетничая с Кирой, но была довольна его поверхностностью. Разукрашенные гематомами старушки, как брошенные дети, потянулись к нему за помощью с вопросами о капельнице и лекарствах, которыми их вторую неделю на отделении никто особо не балует. Ловко отмахнувшись от надоедливой старости, жгучий брюнет поспешил в молодую часть палаты к новенькой. Надо же было принять и справиться о состоянии. Ничего личного. Быстро глянув на меня, словно ошпарившись, краем уха Гамлет выслушал неправдоподобную преамбулу, велел посетить окулиста этажом ниже и скрылся с глаз решать вечный для русских врачей вопрос: «быть или не быть». В итоге, принц датский предпочёл второе сразу для всех…

Бабульки только руками вслед махнули, разочарованно качая головами и солидарно друг другу поддакивая. До последнего мне было непонятно, как они сдружились, если одна из них была глубоко глухая. Однако часами толковали сидя на одной кровати, читая по губам, и перемалывая всю свою жизнь, которую Кира могла с приколами процитировать наизусть.

– Вот ведь, Кирочка, и на платном отделении так было, и на бесплатном! Что за жизнь у нас такая проклятая?! – негодовала глухая старушка, похожая на мультяшную сову с синяками, словно нарисованными вокруг серых глаз махаонами.

– Не говорите, Нин Васильевна, – напрасно повышая голос, чуть саркастично поддержала Кира, – Сталина на них нет.

В кабинете у окулиста, заполошной артистичной дамы в летах и роговых очках почему-то царил тёплый-ламповый полумрак. Тем не менее все разнокалиберные буквы, начинающиеся на неприличные теперь «Ш и Б» я различила, успешно повела глазами за её пальцами и легко скосила их. Вчерашний шоковый эффект перекошенного черепа и зрительного нерва бесследно рассеялся. Я видела, как и прежде хорошо. Пока брела в поисках нужного кабинета по длинному отделению нейрохирургии, состоявшему из двух частей соединённых коридором с кабинетом заведующего, подметила его оригинальное имя на табличке «Филипп Филиппович Алексеев» и вереницу ещё более ужасных людей с покалеченными головами, будто с фронта. Один из страдальцев, самый страшный, буро-багровое вздутое лицо которого, словно в маслобойню попало, надел на себя идеально гармонирующую футболку с принтом монстра-вервольфа и, как кукушка из часов, выныривал из своей палаты всякий раз, когда я проходила. Я всё больше поражалась своей непривычной безразличности – хоть убей, не пугалась и не чувствовала себя в квесте с кошмарами.

– Вот это да! Фантастика! – аккуратно держа в профессиональных руках моё лицо и оттягивая вниз нижнее веко, восхитилась глазная докторица с блестящим диском на лбу, – Зрение на месте! И глазки на месте! Не выбило!

– Чем?! – немного оторопела я, отвлёкшись от своих мыслей.

– Так ветками или камнями. Терапевт тут всех нас шокировал вашей историей про девятый этаж и спасительные кустарники. Обалдеть! Всё на месте! В рубашке, у Христа за пазухой родилась…

– Нет, в прошлом году я на ровном месте разбилась так что… Это мама, мой ангел… Ладно, спасибо, если всё, я пойду.

– А, да, конечно. Отдыхайте, поправляйтесь!

Я медленно пошла обратно на наше извилистое отделение, задерживаясь у окон с тягучими мрачными мыслями. Надо же, они поснимали с десятков окон всего пятого этажа рычаги, чтобы невозможно было их открыть нараспашку! Будто бы уже кто-то безнадёжный в расстроенных чувствах здесь выбрасывался. Возникло сомнение и прежнее чувство незримого патронажа. Запоздало как-то. Я не хотела к бабкам в палату, никаких праздных разговоров. Всё стояла у окна и неотрывно смотрела на вертолётную площадку на заднем дворе большой районной больницы в нашей второй части нейрохирургии. Только вертолёта не было. Солнце, но окно наглухо закрыто. Стою живая, но абсолютно мертва в душе теперь…

– Милентьева?! – вдруг весело, но с подозрением прозвучало за спиной и я вздрогнула. Это сверкал зелёными глазами ещё один краснобай и баламут из личного состава – рослый и круглолицый психотерапэвт Максимов, который, глядя с настороженным вопросом, одной рукой взял мою дамскую сумку с ветровкой, а второй проверил запертость окна, – Далеко собрались? Со вчерашнего дня я ещё вас не осматривал, полегчало?

– Уходить пока не собираюсь… Я окулиста посещала, потом до завтрака прогуляться во дворе хотела. Из нейрохирургии «побеги» вроде не криминальны или уже к себе, не дай Бог, забираете?

– Оу, – скорчил комичную рожицу Максимов, чем-то похожий с Хохмачёвым, – Всё может быть, но вы не бегите впереди паровоза, окей? Успокойтесь, ступайте к себе и подкрепитесь, я после обеда зайду, там видно будет. Как говорится, ты не ты, когда голоден.

Он бодренько усмехнулся мне вслед, убеждая, что в психиатрии всё начинается, как полагал Зигмунд Фрейд, с самих исследователей, и я скрылась в распахнутой палате. В ней было душно от щедрого солнца и особого режима безопасности. Пахло приближающейся едой. Не слишком заманчивой, но хоть чем-то в лучшую сторону отличающимся от хлорки и мазей. Кира тоже откуда-то вернулась в тот же момент. Чуть позже я даже привыкла к этой традиции негласного сопровождения. Тут мне позвонил отец, которому пришлось выходить на работу. Там же была моя сестра – пятница всё-таки. Навестить могли лишь вечером. А в субботу они с первыми лучами солнца собирались меня вызволить в случае чего или встретить с фруктами и цветами. И кто-то ещё… Я с кромсающей сердце обидой подумала о прошлогоднем Крыме, перед глазами всплыл новенький Керченский мост и он, бегущий на месте ко мне в чёрной рубашке. Он знал, благодаря мировой сети и его профильному мастерству, что я умру, но не приехал. Точно знал, но ничего не сделал – служба и торжество важнее. И табу на приближение в силе. Что ж, это окончательный выбор.

Вдруг в телефоне с интернетом пиликнуло уведомление о письме на почте. Я глазам своим не поверила. Это был вопрос журналиста Дермакова из местной интернет-газеты, давно неравнодушной к моей судьбе. Вопрос был о моём местонахождении, и я сдуру чистосердечно ответила на него, попрощавшись и извинившись, что выжила и вчера побеспокоила ажурных расследователей перед прыжком. Глупость на глупости. Мои фирменные танцы на граблях…

– Кто там написывает? Ты прям побледнела. – полюбопытствовала Кира, принимая необходимые средства перед едой для диабетчиков.

– Никто, я всегда такая. – с не проходящим вакуумом равнодушия ответила я и хотела отвернуться, чтобы уткнуться в подушку, но одна из бабушек попросила меня, как самую молодую и глазастую, почитать состав накупленных мазей или погуглить порядок их применения. Хорошее воспитание заставило приступить к замещению функций их лечащего врача, а Кира почему-то начала размышлять вслух о чуде экстрасенсорики у некоторых, лечащих чудодейственным массажем безо всяких мазей. Верю ли я в это явление? Как отвечать, когда я много лет лечила маму именно таким способом, изредка помогая и другим, но спасти самую дорогую жизнь не смогла.

– А то у меня спина болит, – пояснила соседка, – Межпозвонковая грыжа, страдаю уже много лет. Врачи меняются, операции – временный эффект. Может, думаю, альтернативные методы помогут…

– У львов по зодиаку спина часто беспокоит, – рефлекторно отметила я вслух, как самой себе, вспоминая мамины проблемы, а потом, поколебавшись, всё равно замкнулась, – Не знаю, тут мануальщик крутой нужен или восточная медицина, иглоукалывание, йога. Конечно, раньше я мистикой увлекалась, в магию, волшебство верила. Повзрослела уже…

Соседка разочарованно отвела глаза, затем встала и задумчиво промаршировала к закрытому окну, которое, о чудо, приоткрыла на 5—10 сантиметров сверху доверенным только ей единым съёмным рычагом на все окна, что обычно хранился у медсестры, как жизнь кощея в яйце и сундуке.

– А! Кстати, я ведь до сих пор по руке гадаю. Ну там, бугор Луны и линия защиты, – вспомнила я, чтобы разрядить неприятное разочарование во мне и просто больше узнать о той, кто передо мной, – Позолотите?!

– С буграми и защитой у меня всё норм, – достаточно категорично отказалась загадочная собеседница, – Это лишнее, золотить не будем…

– Инга Милентьева, здесь находится? – резкими угрожающими голосами оборвали нас внезапно нагрянувшие господа в гражданском. Я, потеряв дар речи, но оставшись сидеть на своей кровати, кивнула и двое крепких молодых мужчин в тёмной спортивной одежде и джинсах, глядя безошибочно на меня, грозно и вызывающе проследовали в нашу палату. Дальше стало понятно, почему Кира не хочет доверять мне узоры своих рук. Она уверенно шагнула им наперерез, грубо интересуясь их личностями.

– Мы из Следственного Комитета. Получить разъяснения по поводу вчерашнего.

Я в те дни была, как паштет, не сообразила потребовать удостоверения, как делала это уже позже. Вид у них был внушительный, чётко-вежливое обращение ко мне, в руках бланк листа для допроса, в глазах обвинение, и Кире пришлось пропустить их. Она осталась пристально наблюдать у себя на кровати, бабки на тот момент будто в пятнистую мебель превратились. Никто из врачей и многочисленных медсестёр и медбратьев не зашли в открытую палату следом. Я моментально вспомнило то, что было вытерто из памяти с помощью снотворного – звонок участкового мне ещё дома при фельдшерах Скорой помощи, потом вечером в палате ещё звонил кто-то из отделения Невского УМВД и обещал с утреца разобраться. Но начать решили с тяжёлой артиллерии.

Наверно я муравьёв под собой загубила, падая в траву? Или открыла запрещённый законом челлендж, вроде колумбайна? Помню одно, в записке для ажурной редакции просила принять к расследованию факт опосредованного доведения до самоубийства. Ещё видео, где немного вид из окна и текстовые эмоции с обвинениями в адрес чинов-покровителей секты Сергеевых – всё, что я успела удалить вместе с аккаунтом в соцсети десять минут назад, перед с ответом Дермакову.

Мысли бешено бились о треснувшую оболочку – сейчас мне придётся отвечать за несостоявшуюся смерть, к которой меня подвели, вместо того, чтобы начать проверку в сектантской среде Питера с адресами и лицами, а также покровительствующими им спецслужбами, как это непременно случается в Европе или США после резонансного привлечения внимания прессы!

– Вы точно из самого Следственного Комитета? – спросила я, собравшись, – Именно так? Вчера просто из участка обещали зайти и бросили это дело в связи с несчастным случаем из-за открытого окна…

– Да, мы из комитета. Какой ещё несчастный случай, гражданка Милентьева?! Акции свои в сети, как объясните? Не отпирайтесь, на видео именно вы и ваш айпи-адрес определяется!

– Я, и что, – хмыкнула я, не зная на кого из двух смотреть, «офицеры» окружили мою кровать и решили, как обычно, применять перекрёстный допрос для запугивания, – Ничего запрещённого я там не сделала, никого не призывала повторять. И всё уже удалено…

– Ерунда, на сервере осталось. Сейчас будем оформлять. – блокировал светлый, почти безликий и более затравленный из двоих, которого мой встроенный природой «рентген» художника-портретиста определил, как парня из неблагополучной среды, перевоспитанного по спартанским методикам одного известного городу сообщества.

Страх, как рукой сняло. Эта отгадка возмутила до глубины души, ведь я и его шефов обвиняла в нашей с мамой гибели. Их люди прикрывали безнаказанную расправу надо мной и развал дела год назад, а потом такая же серая бесчеловечная физиономия, представившаяся инспектором Следственного Комитета России Сергеевым, нагло завернула меня в Москве с заявлением. Этот последний облом был ровно за два месяца до скоропостижной смерти мамы в доме ветеранов внешней разведки, что дырявился насквозь и сотрясался от бойни перфораторами дальше.

– Круто получается! – невесело улыбнулась я, рассуждая вслух, – Выходит, когда человек, на которого было совершено заказное нападение обращается лично к вам в главк за защитой, вы не реагируете. Напомнить? Я все структуры обошла и в Администрации Президента была! Настоящее преступление в публичном месте, видео избиения меня с угрозой убийства было залито в интернет. Следкомом отказано, а тут нет вообще состава… Как так! Вас кто прислал?!

– Успокойтесь! Никто пока вас не обвиняет. – переменился более нейтральный брюнет и жестом оставив безликого, вывел меня, пока я не договорилась до лишнего, из палаты в больничный коридор, – Это формальность, по сигналу Скорой и полиции должны были проверить обстоятельства. Тут ещё ваша подростковая дурь в интернете. Вот бланк, пиши здесь и здесь, коротко свои показания. Как там с окном, с котом дело было… Здесь подписывай, потом разберёмся. Больше так не делай! Поправляйся!

Словно обухом пришибленная я вернулась в палату через десять минут. Весёлая сестра-хозяйка, полная, с румянцем и белыми кудряшками, уже раздала бутерброды с сыром и чай. Я присела на край кровати и устремила взгляд в небесную даль, пережёвывая привычное горько-гнилое чувство предательства, когда тебя снова сдают с потрохами, когда виновные судят жертв. Кусок в горло не лез. Боже, зачем же я осталась?

Как же я была благодарна Кире, которая мудро не приставала с расспросами, хотя хмурое удивление так и отразилось на лице. И недоверие, конечно. Чужим, всем кроме безразличных оглушённых старух, было и со стороны теперь ясно, что правды я не сказала, но трагичный надлом, измотанность и отчаяние отпечаталось на лице и через мою наносную маску. Людям таких ситуаций, как правило не понять, пока сами в них не окажутся. Когда преступная долбёжка и правовая анархия подводит к черте, толкает из бессмысленной жизни в обрыв, ты принимаешь смерть, как спасение, но слышишь за спиной ликование фактических убийц. Они ставили именно на такой исход, ни один год добивались, как маньяки, решившие сэкономить на патронах или обмануть Бога, не пачкать карму. Тогда хочется, чтобы за целенаправленное умерщвление маньяки ответили, чтобы осталась после жертвы правда, не перекрытая их лживым оправданием. Но в моём избранном способе, не затрагивающим интересы и безопасность посторонних людей, предвиденным загодя, никто не рассчитывал на воскрешение.

– Ты всё-таки поешь, слишком худая… – отвлекла меня Кира, все три дня щедро подкармливавшая меня своими сытными вкусностями и я также старалась делиться в ответ.

– Да, надо бы, может последняя трапеза и к обеду меня загребут.