Ангел Маргариты

– Не шути так.

– Надо бы продумать ходы отступления. – продолжала иронизировать я.

– И не пытайся, выход там же, где и вход, – притворяясь, пригрозила моя соседка, – И охрана бдительная.

– В седьмой палате? – неожиданно в лоб спросила я, имея в виду примыкающую к ординаторской палату с кучей мужиков, не показывавшихся, пивших пивко, галдевших за просмотром ноутбука и за полночь. Кира с наносным безразличием пожала плечами, поедая бутер и кашу. Суровые продуманные глаза эти и ладони так многое скрывали, что я рефлекторно вспомнила её тревожную прогулку в четыре часа утра. Интуитивно мне показалось, что это из-за моей мамы, оставленной в ледяном опасном одиночестве той же районной больницы где-то неподалёку. Из-за нездоровой обстановки в местном морге. Впрочем, в буквальном смысле она там всегда была такой, но зацикленный Том-гном… Слёзы подступили и я, сделав глоток чая, и захотела вдруг поделиться:

– Моя мама, Маргарита, такая была красивая! Останется такой всегда. Я же художник. с детства рисовала её, а в восемнадцать написала большой портрет маслом. Можно я покажу тебе, Кира?

– Хм, конечно, что за вопросы… – с искренней и простой человеческой поддержкой отреагировала она, отстранив кружку с чаем. Я выудила из сумки смартфон, который безликая часть «следственного комитета» на первых порах пригрозила изъять в качестве вещдока. Быстренько выискала фотопапки со своим творчеством и лучшими фотографиями мамы. С трудом верилось в такую уникальную силу воли и духа, чтобы за год до смерти уже на крайней стадии болезни и затравленности выглядеть так красиво. Кира сдержанно восхитилась:

– Такая молодая! И да… Красивая. Ну вообще, вы похожи.

– Спасибо… Но нет, мама намного красивее. Была… Я тёмненькая, а мама всегда была, как ангел… Ты знаешь, – искусственно усмехнувшись, чтобы запереть на затвор нахлынувшие слёзы, вспомнила я с улыбкой, – Она перед первыми родами каким-то чудом сбежала из родильного отделения вот такой же больницы, как из запутанного квеста, чтобы не лежать в коридоре вместе с уголовницей, прикованной к ментовке-охраннице. Это у нас семейный эпик просто, хочешь расскажу?

История даже по одному анонсу с пикантными деталями так захватила мою соседку, специализировавшуюся на рассаде, что она с любопытством подняла брови и переменилась в лице.

– Конечно, рассказывай… – с неподдельным интересом и ухмылкой, откликнулась она, глянув на глухих бабулек и вернув мне телефон с фотографиями.

Я довольная набрала побольше воздуха в лёгкие, словно корабль полные паруса, как в смартфоне пиликнуло электронное письмо. Неужели уже повестка? Извинившись, замолкла и посмотрела с волнением на сенсорную гладь, раскрасившуюся тонким японским рисунком с иероглифами. Под старинным рисунком была письменная просьба от некоего Ивана Хабарова, заинтересованного моим творчеством, воспроизвести этот рисунок в исходном стиле. Заинтригованная я подняла удивлённые глаза на молчащую в ожидании Киру.

    1 марта 1987 года

Девять месяцев уже минули и Марго почти насильно повезли на сохранение в роддом. Незаметно. За вечным авралом даже в кабинетах владивостокского порта, куда молоденького, но пробивного технолога Рыбморпорта Милентьеву перевели на седьмом месяце беременности. До беременности тоже числилась «белой костью» благодаря образованию, но известная «бабовщина» тёток-начальниц к молодой и красивой превращали в рысака, ведущего самые сложные и дальние корабли. В порту это, как в театре, называлось «судовая роль».

Только с округлившимся на предпоследнем месяце животиком и кольцом на безымянном пальце приме вслед не свистел вечно голодный косяк докеров и стивидоров, называя «Королева Марго» или «белокурой прелестью». Пробиться благодаря стальному характеру, закончив школу в захолустном Артёме, из тонких-звонких тальманов на побегушках в офисный состав закрытого владивостокского порта было весьма непросто. Ещё сложнее убедить завистниц в том, что всё без интима и блата, как у других. Невозможно уйти с любимой работы у синего просторного моря в отпуск. И совсем ужас, в декрет на целый год!

Массированные атаки взяли крепость по имени Марго. Молодая несмышлёная мамочка, до восьмого месяца бегавшая по причалам и рискованно проползая ради экономии времени под подвижными составами поездов, сдалась. Повезли в городскую больницу на сохранение. Роды были на носу, как вдруг обнаружилось отклонение в весе. Строгие фельдшера Скорой всю дорогу промывали мозг нудными нотациями про двойную ответственность материнства, про необходимость при малейшем отклонении от норм веса или развития плода ложиться на сохранение.

Скукотища. Дома с мужем Вадиком было так хорошо. Но он, «предатель», тоже настоял и уже привёз весь больничный набор вещей с зубной щёткой. Даже с работы по такому случаю молодого мужа отпустили в роддом, потому что перед этим, неизвестно откуда узнав про строптивость беременной Марго, ему вынесли мозг всевозможные политруки и доброхоты. Такая нацполитика по части демографии в стране была!

Рита усмехнулась всему предварительному дурдому с агитацией и госпитализацией, едва сдержав за зубами прежнюю нецензурщину – они с Вадиком договорились отвыкать от матов и грубостей, чтобы дети росли в раю. Мысленно она похвалила себя за то, что ни к излюбленной сигаретке, ни к тоннам шоколада не тянет благодаря умным гормонам, и крепко поцеловала муженька на прощание. Он, кудрявый и пушистый, как плюшевый мишка, тоже долго не хотел выпускать из рук оставшуюся почти такой же стройной и прекрасной Маргаритку. Так южный папа любил её называть.

– Хочешь цветов завтра грузовик привезу? – шепнул в ушко он и она громко, словно дразня прохожих, рассмеялась.

– Как рожу – привози. А вообще, – вдруг коварно прищурила Марго кошачьи глаза с отражающейся лазурью мартовского неба, – Подвози уже к вечеру, как стемнеет, я запрыгну в него и сбегу из этих серых казематов. Только пусть будут пушистые розы, много-много, чтобы я не разбилась…

Главный городской роддом в самом деле оказался безнадёжной тюрьмой для непослушных рожениц. Он был невысоким, но многокорпусным и таким запутанным, таким популярным, что места в палате для Марго не оказалось. После ухода мужа, строго запретившего даже продумывать экстремальные побеги, сердобольная опека врачей закончилась. Скупо указали на кушетку в суматошном длинном коридоре роддома и, не собираясь объяснять странные условия своего хвалёного сохранения, разбежались. Когда-то боевая и громогласная Ритка и без того размякла дома на последнем месяце. А сейчас, ощутив себя брошенным обманутым ребёнком, потерянно присела на жуткую койку и приготовилась реветь. Первая реакция на типичную и неизбежную жестокость врачей. Для чего только было сладко петь и агитировать лечь на последние неделю под досмотр?

Отгадка осенила и ошпарила своей дикостью. Через минут пять в густо населённый роддом, отделение особого сохранение, в тюремном автозаке привезли подследственную и положили прямо напротив Марго через проход. Ей вот-вот должны были вынести приговор по обвинению в убийстве, потому к вовремя залетевшей мамаше рука к руке была приставлена не менее суровая тюремная охранница с ПМ в кобуре. Обе мрачные крепкие женщины напряжённо молчали, изредка зыркая исподлобья на разрумянившуюся от волнения и гнева Риту, едва выдерживая пристёгнутое общество друг друга. Вот тебе и сохранение, ответственность за будущую жизнь, государственная любовь в извращенной форме!

«Это же, кому так нужно, чтобы мой первенец не родился живой?» – подумалось потрясённой Маргарите. Кто придумал этот спектакль с назойливой госпитализацией в казематы с настоящим зверьём, что этой же ночью ситуацией обязательно воспользуется и будет сразу несколько смертей.

Так всё, решила отважная Марго, нужно во что бы то ни стало опередить зечку с идеей побега, который зараза, по волчьим глазам видно, вынашивает вместо ребёнка.

И Марго, набив полные карманы просторного халата важными вещицами из оставленного на кровати пакета, отправилась на осторожное и будто бы отвлечённое обследование всего роддома на предмет открытого чёрного хода. Чтобы тупо сбежать домой, унести ноги и дитё под сердцем, пока жива. На проходной суровый, как цербер, охранник вот так, в халате и тапках, даже в ларёк не выпустил. Медсёстры и врачи в ординаторской претензии по поводу палаты и уголовщины слушать не стали, отмахнулись и разбежались по родильным залам. Город, словно весь разом разродился, как только одной спасаться приспичило. Больница гостовская, отделение бесплатное, Биарриц никто не заказывал и не оплачивал. Закрой рот и иди в свой коридор спать под нескончаемые крики и немые молитвы Пресвятой Богородице.

Но эта девочка, уже вынашивавшая свою крошечную девочку, умела выживать вопреки и отстаивать свои требования. Пошла лисой по коридору с бегающим взад-вперёд медперсоналом. Долго гуляя с четвёртого по цокольный этаж, Марго с радостью обнаружила тайный ход. И дверь на улицу была не заперта. Ура! Теперь обувь и дублёнка – всё это забрал Вадик, сговорившись с двуличными врачами, поскольку капризная жена отказывалась оставаться в чуждых условиях до самых родов. Ещё началось давлении на работе с угрозами крупно оштрафовать, испортить личное дело, из роддома не выпускать. Нужно было уже тогда догадаться, что так патологически за мирские дела берутся лишь специалисты, которые привели свою подследственную в кандалах, как средство катализатора родов. Или ещё чего хуже. Словом, верить и медлить было нельзя.

Отношение к свободной порядочной роженице, будто по команде, действительно переменилось на лагерное. Маргарите стали приказывать, покрикивать, чтобы не мешалась на пути по лестнице или по коридорам. Все, как одна, медсёстры отказались занять две копейки для звонка мужу с больничного таксофона, что был обнаружен в холле роддома. Мобильных, как на зло, тогда и в помине не было. И кошелёк Вадик унёс вместе с сумкой, в которой всё время эти несчастные копейки болтались.

Огорчёнными глазами она посмотрела на сторожа, отойдя от недоступного телефона и подлец, не боясь суеверно отказать беременной в лицо, сказал, что ни копейки нет. Позорище сплошное. Ни минуты невозможно было в таком логове оставаться.

Досада и презрения вызвали почти спортивную злость и она, обвиняя в своих мыслях всех, ни секунды не колеблясь, поднялась обратно на свой этаж. Уголовница фальшиво посапывала, конвоир бдила рядом на стуле. И Марго прошла неспешно мимо них, улучив уже знакомый момент, когда врачиха ординаторской после тревожного звонка торопилась в какой-нибудь родзал. Шмыгнула в большой, но опустевший на пару минут кабинет с драгоценностью – бесплатным телефоном. Шесть рывков по диску трясущимися пальчиками и встревоженный голос молодого мужа.

– Скорее, скорее, Вадик! Приезжай за мной! Бери такси и ко мне с дублёнкой и обувью. Забери меня отсюда, меня в коридоре с убийцей через проход положили рожать! – девушка, уже пунцовая от своих метаний, заторопилась, услышав, что на её крик души уже бегут по коридору вовсе не защитники, – Прямо сейчас выезжай, я жду тебя на заднем дворе…

Только и успела яростно шепнуть она в трубку, как злобные медсестра с санитаркой вбежали и вырвали телефон из рук. Завязалась неравная перепалка, пытались стыдить и обвинять. Марго, не терялась, в ответ. Всё же, не под следствием, не в тюрьме находилась. В итоге её грубо вытолкали в коридор, уже совершенно не заботясь о состоянии плода. И на том спасибо. Было чувство, что могут и рядом с зечкой приковать или в карцере запереть. Злость и пренебрежение медперсонала уже зашкаливало.

Но временной сохранностью нужно было дорожить. И, не теряя, ни минуты времени, она осторожно засеменила в тапках и халате вниз к цоколю, к незапертому эвакуационному выходу. Надо же было, наконец, найти ему применение. Эвакуация не заставила себя ждать и всё было сработано так чётко и блестяще, будто по выверенному плану. Супруги-сообщники мыслили одним телепортом. Марго только выбежала на ещё морозный воздух марта, взволнованно покрутив головой, как услышала визг автомобиля и приглушённый мотор. Из показавшейся за забором такси выскочил Вадик с зимними вещами в руках и осуждением на вспотевшем лице. Рита и смеялась, и обругивала весь подлый роддом одновременно, спеша через дворик навстречу мужу. Он с силой дёрнул калитку, зафиксированную проволокой, и освобождённая жена кинулась в его надёжные руки, которые укутали в меха. Прыгнули обратно в машину к ничего не понимающему таксисту и велели – полный вперёд. Не грузовик с розами, конечно, зато верное спасение, со своей романтикой и огоньком.

– Ребят, я, конечно, не знаю, от кого вы так когти рвёте и что там натворили, – деликатно заметил смеющийся водитель, глянув со своего сиденья на проступающее через халат положение Марго, – Но мне думается, что вы документы там оставили, знать возвращаться придётся. Примета такая!

Все дружным смехом оценили сарказм и атмосфера для ослабших нервишек беглянки сгладилась. Она, глубоко выдохнула и тесно прижалась к мужу, оставляя позади ночной кошмар. Только через неделю предсказание таксиста в точности сбылось. Привезли туда же, сразу рожать, но обращение с будущей жизнью было уже человеческое.

Глава 4. Разлука

    22 мая 2018 года

Наступила первая после «второго рождения» суббота. Всё в той же районной больнице, всё с тем же безграничным желанием не вставать. В этот день семью мне пришлось ждать невероятно долго из-за горьких объяснений по телефону с другими звонившими родственниками, суетными сборами всего необходимого, вкуснее и веселее. Впрочем, ожидание искренне меня не раздражало, несмотря на то что необычная прогулка под «незаметным» присмотром психологов и ещё кучи маргинальных соглядатаев продлилась около двух часов.

Спустившись кое-как на переполненном по понятным причинам лифте Александровской больницы, я, наконец, преодолела многолюдный холл и заглянула в местный магазинчик с графским названием. Несвежая выпечка, не портящиеся снэки и пиво – джентльменский набор лазарета под звучавший неслучайно шансон о некой «крошке, умевшей летать». Минералка и лекарства щекотали нервы наценкой за пределами графских развалин. Любителей специфической музыки я увидела в большом ассортименте, вынырнув из цитадели хвори под щедрое солнце и утреннюю свежесть. Вид эти мужички имели отнюдь не болезненный, а вполне азартный, можно сказать, деловой: спортивная одежда и пружинистая походка вразвалочку, солнцезащитные очки, через которые чувствуется цепкий взгляд, напряжённые разговоры по мобильникам и вялотекущие отгрузочные работы при входе. Мышь не проскочит.

А «женщина-кошка» по обыкновению предпочла уединение. Это было весьма непросто. Все скамейки перед фасадом и приличные местечки на заднем дворе были плотно оккупированы, по всем дорожкам вокруг брели прочие пациенты с близкими. Скрыться от лишних глаз было негде. Разумеется, я не Бритни Спирс и не пуп земли, люди тут были со всего района и со своими проблемами. Но мне больше всего на свете хотелось спрятаться от глаз, найдя своё место под солнцем, в буквальном смысле. В третий раз выслушав от отца железное обещание быть скоро, я вздохнула и резко поменяв направление, удачно отделалась от хвоста в виде прилипшей врачихи с мобильником, чей рабочий халат был наспех скрыт под плащом. Без цели осталась ещё пара халтурящих топтунов с потрёпанным видом. Я прошла в балетках прямо по газону с распустившимися одуванчиками и розовыми гиацинтами.

Там за пышными кустами отыскалась чудесная полянка, нагретая солнцем, с полным отсутствием посторонних. Полянка интроверта. Где я вдруг подалась порыву сплести из сорванных цветов венок для волос. Перед глазами стоял мамин самый любимый портрет, где её запечатлел случайный фотограф на студенческом пикнике. Самое удивительное, что я его никогда не видела, фото с породистым юным лицом естественной красоты, обрамлённое светлыми волосами и пышным венком из лесных цветов, оказалось таким крутым по тем временам, что стало яблоком раздора. Снимок вышел, словно кадр из культового фильма о лесной красотке, но так и не был отбит мамой у однокурсниц, знакомых с тем фотографом, который после выставил портрет девушки в венке в качестве портфолио своего ателье.

У меня получилось с упоением, но не так роскошно. Короткие розовые цветочки вываливались из тройного колоска одуванчиков, но самое важное – мне стало тепло и легко на сердце, как никогда. Я примерила венок, но быстро сняла, чтобы не видел никто. Мне казалось в тот момент, что не солнце светит, согревая, а мамины глаза любуются с неба. Я чувствовала её незримо вокруг. Припомнились фрагменты сна, в которых мама, как и при жизни, говорила, что сейчас будет лучше, она не будет доставлять нам хлопот, а станет самым сильным любящим ангелом-хранителем.

Я развеяла чувство безбрежной тоски и несправедливости. Мне хотелось к маме, несмотря ни на что, как потерявшемуся ребёнку. Шла по наитию и плакала под чёрными очками. Обойдя кусты, с веночком в руках вышла на дорогу, по которой автомобили объезжали больничные корпуса непосредственно на территории. Что-то подспудное потянуло дальше, к низким строениям, показавшимися заброшенными. Сначала, мне показалось, что это желание выплакаться именно здесь обусловлено отдалённостью, прохожие здесь почти не ходили. Спиной к многолюдной больнице, глядя в эти безответные кирпичные стены, я вдруг ощутила де-жа-вю из детства, когда хочется рыдать от безнадёги, что потерялась в толпе людей на рынке или в парке. От внезапной слабости я присела на низкую плетень рядом, где чуть скрылась под молодыми деревцами и начала ронять слёзы безостановочно. Молча. Казалось, всё сдерживаемое вторые сутки выплеснулось, но дна в этом горном озере было не видно. Кто-то проезжал на машинах мимо периодически, но драма была скрыта под очками. Остановил только звонок близких – они наконец-то прибыли по месту назначения с фруктами и пирожными.

– Привет! – издалека ещё махнул взволнованный отец, выдавливая из себя улыбку и приободрения для меня. Сестра, как всегда, была сдержана, но больше всего говорила о том, что у неё на работе в способность остаться живой и невредимой после падения с девятого этажа просто не могут поверить, но замечают, что всё произошло в большой православный праздник Вознесения Господня.

– Здравствуй, девочка моя, – ещё раз сказал мне папа, обнимая, – А чего ты здесь сидишь? Здесь же… – он запнулся, борясь с немужскими эмоциями, и снова посмотрел на меня с удивлением и горечью главной утраты в глазах, – Здесь же мама находится пока, до похорон. Вон там, в этих кирпичных флигелях у них, ну, сами понимаете, какое отделение. Я вчера сюда утром бегал за справками. И сюда одежду ритуальную мамину приносил…

– Я не знала… – подавленно прошептала я и, когда меня стало накрывать второй волной, отец, крепче приобняв, поднял и повёл прогуляться к вертолётной площадке, в противоположную часть окрестностей. Как можно дальше, чтобы не возвращались смертельные мысли, но теперь у меня в голове постоянно стояла эти убогие строения с арочным приглашением внутрь. Мы медленно пошли, полились заготовленные беседы для отвлечения, а вслед нам с просторного крыльца смотрела проницательным взглядом Кира. Она откуда-то тоже знала, что там, за парковым озером по другую сторону дороги – мир усопших, который действительно после захода солнца настойчиво беспокоили посторонние, обрядившись некой службой особой экспертизы.