Хроники русского духа

Встреча душ

Ворвался ты и СТАЛ в моей душе, в сознанье!
Шестьдесят восемь лет жила я без тебя.
Непросто мне далось, что я твоё созданье,
Как острый, острый меч вонзился ты в меня!

Резнул мои глаза твой отпечаток пальца, —
Смятение и боль ударили в набат!
Мне виделось лицо с мольбой отца-страдальца —
Спаси детей моих, Руси живой солдат.

Горючая слеза тоски и счастья,
Как пламень, обжигает сердце и глаза,
Я родилась, я чувствую, что есть мой папа,
О папа мой! Отныне мы с тобою навсегда!

    Москва – Жагань, май 2009 года
Концентрационный лагерь Шталаг был создан во время войны на территории промышленной Силезии Германии с таким расчётом, чтобы бесчисленные миллионы будущих военнопленных использовать как бесплатную рабочую силу, обеспечивая военную мощь Германии. Голодные, измученные тяжёлым физическим трудом узники всех национальностей быстро превращались в доходяг, не способных более работать. Тридцатишестилетний папа через четыре месяца после пленения, уже не способный работать, был отправлен в Жагань, где и был умерщвлён.

Главной комиссией по расследованию гитлеровских преступлений в Польше установлено, что на территории Шталага VIII С и его нескольких филиалов в Силезии похоронено 12 тысяч безымянных узников разных национальностей. Среди них 739 русских военнопленных. Один из них – наш папа. В 60-х годах XX столетия русским и польским правительствами (тогда ещё государства дружили, а сегодня Польша – главный бандит в антирусской шайке) было принято решение увековечить память погибших военнопленных созданием на месте Шталагов музея «Шталаг VIII С» и возведением памятника-обелиска с оформлением 17 безымянных могил замученных гитлеровцами узников, что и было создано в 1964 году.

Много цветов возложили мы к обелиску, прикоснулись руками к этим узким и длинным могилам, вознесли молитву-хвалу Господу, пославшему нам встречу с папой, давшему средства и силы приехать к нему в Жагань. В поездке по Жагани и кладбищам нас сопровождала директор музея Тэреза Шщыкно. На очень хорошем месте в музее пристроила Тэреза рамку с нашим папой. В знак благодарности и внимания к нам мы оставили ей в виде благотворительности некую сумму.

Папа прожил только 36 лет. Он никогда не был в Москве и никогда её не видел. В День Победы 9 мая 2018 года я, уже хорошо продвинутая в возрасте, собрав волю и, главное, физические силы в кулак, прошла маршем с «Бессмертным полком» с портретами погибших папы и дяди Лёни, маминого брата, вдоль всей Тверской улицы и по Красной площади! Я благодарила и благодарила Господа, что он дал мне возможность показать папе и дяде Лёне нашу красавицу Москву, бриллиант (по выражению Ольги Шевчук) среди ярких городов мира.

Только когда я сама стала кандидатом педагогических наук, поняла, что мама наша действительно была педагогом с Божьей Искрой. 35 лет школа была главной составляющей, особенно 22 послевоенных года, её жизни, её болью, её счастьем. Все эти годы изо дня в день писала она рабочие планы, хотя всё знала больше чем наизусть. Мама в них не нуждалась, ежедневные планы были требованием администрации школы. Попроси её во время летних каникул провести в любом классе начальной школы по любому предмету урок – она всегда готова! Всегда во всеоружии! Она хорошо знала своих учеников, потому что жила среди них. Ежедневно видела она и детей, и их мам, здоровалась, обменивалась двумя-тремя фразами. Их жизнь проходила, разворачивалась у неё на глазах. И в сентябре 1943 года, как только фашистов изгнали из Смоленщины, к ней в класс пришли 42 ребёнка. По современным меркам это наполняемость двух классов! Но в отличие от современности подавляющее большинство детей остались без отцов! Слёзы, как говорится, сами из глаз катятся. Она безошибочно определяла сильные и слабые стороны ребёнка, знала, что Сашенька ранима, а вот Федя – драчун, с ним нужно быть построже… Как у хорошего практикующего психолога у неё быстро определялись к душам учеников их индивидуальные ключики.

За своё долгое учительство она многим помогла не оступиться в жизни. Немудрено, что мамы будущих первоклассников подстраивались так, чтобы определить своих детей именно в мамин класс, хотя в школе было ещё два учителя начальных классов.

И несмотря на это, мамину школьную жизнь омрачали два момента. Карпеченков Пётр Ефимович, завуч школы, и дружба моей старшей сестры Таси с дочкой завхоза школы. Пётр Ефимович был молод. Он положил глаз на только что вернувшуюся из Германии мою самую старшую сестру Таню. В Любавичах же 1946–1947 годы, голод, все нищие, голы, босы и голодны. А Тане 20 лет, на ней красивое платье (как мне тогда казалось), и сама она – не отвести глаз. Когда я в первый раз увидела её, закрыла глаза от красоты. «Красавица, богиня», как Герман о Лизе в «Пиковой даме»! Не могу не отступить. В честь 200-летия со дня рождения П. И. Чайковского в Метрополитен-опере В. Гергиев поставил «Пиковую даму». Главных героев пели Пласидо Доминго, Дмитрий Хворостовский, Горчакова. Ничего не скажешь – пели Звёзды!!!

Так Таня была одно очарование. Обойти её, не заметить на любавичском пепелище было нельзя! А Таня вдруг не приняла ухаживания завуча школы! И Пётр Ефимович затаил обиду и злобу… на маму. Униженный Таней, он отыгрывался на маме. На педагогических советах часто выступал с замечаниями в адрес мамы, не упускал хоть малую возможность уколоть её лишний раз. Несмотря на его «старания», в школе жила и объективная реальность. Однажды в стенной газете после какой-то административной проверки качества знаний учащихся появилась заметка с рисунками: по качеству знаний мамин класс летит на лебеде, класс жены Прилашкевича, завуча по начальным классам, ползёт на раке.

И дружба нашей Таси с Люсей, дочерью завхоза школы. Из-за этой дружбы разгорелся сыр-бор, сильно хлестнувший по маме. Старшая сестра Люси работала в школьном буфете. Учащихся тогда в школе ещё не кормили, да и никогда в любавичской школе не кормили детей. В буфете учителям продавали конфеты, соль, спички, горчицу, 9 кг муки на учителя, вне зависимости от того, сколько у кого детей. И на нашу стаю тоже 9 кг в месяц. Буфетчица начала замечать, что у неё в кассе не хватает денег. Она попросила свою младшую сестру раз-другой подежурить ночью в буфете. Та боялась одна ночью оставаться вне дома, упросила Тасю. Сестричка согласилась. Когда главный продукт буфета – мука – был продан, девочки устроили засаду. Вдруг среди ночи кто-то заходит в школьный коридор, через который можно было подойти к двери буфета, подходит к двери, крутит что-то в висячем замке, других замков не водилось, дверь открывается, входящий направляется к кассе, сгребает всё. Тут как выскочат, как выпрыгнут девчушки с криком: «Володька, мы тебя узнали!» И вор не кто иной, как сын Прилашкевича, завуча начальных классов! Утром ошеломляющее известие гремело по всей школе. «Сын завуча – вор!» Одной Люсе не поверили бы. А тут ещё Тася Кукринова, дочь Ульяны Ивановны. Теперь и Прилашкевич озлобился на маму.

Мама и несла свой тяжкий крест безмужней жены, пока не поменялась администрация. А сменилась она, только когда маме нужно было уходить на пенсию.

Работал в школе Вороной Иван Григорьевич, учитель математики ещё царских гимназий, интеллигент многих поколений, великий математик Смоленской области. Перед окончанием войны у него умерла жена. Он остался один с дочерью. Недолго раздумывая, предложил маме выйти за него замуж.

– Иван Григорьевич, как мы будем с детьми? Их так много, – мама.

– Пристроим в какой-либо недалеко от Любавичей детдом, – ответствовал И. Г. Мама отшатнулась от такого предложения, чем отрезала дальнейшие его поползновения. Так что и он, интеллектуальное лицо и звезда школы, имел основания быть мамой недовольным. Не было у мамы бойцовских качеств, постоять за себя она не умела.

Держали её огромная выдержка, могучая сила воли, граничащая с жизненным мужеством, что и проявляла она во всей остальной жизни, кроме школы.

Январь тринадцатого дня,
Дрогнуло сердце у меня —
Мама слегла, слегла, слегла,
Ужель не встать ей никогда?

А помню маму я когда?
Её лик предо мной всегда,
Два образа её во мне,
Как наяву, так и во сне:
Один – учитель, созиданье,
Другой – глубокое страданье.

Вспоминается, как однажды мама, уходя в школу, попросила нас всех что-то сделать, не назвав конкретно, кому поручает. Мы ещё были малы и не имели распределения обязанностей. Раз конкретно никому, мы и забыли о поручении. Вернувшись и не найдя работу выполненной, мама сказала только:

– Чем вам поручать, легче самой сделать, – сказала.

Мы стали обвинять друг друга, расплакались, даже разодрались. Мама не вмешивалась. И это стало нам наукой на все оставшиеся годы. После этого само собой получилось распределение обязанностей. Таня вскоре уехала в Москву. Миша, оставшийся старшим среди нас, вместо папы, все мужские обязанности за ним. Валя стирала бельё, носила на коромысле воду по два больших ведра, особенно тогда трудно, когда в сухое лето нужно было поливать огород. Вода далеко, два колодца на всю улицу. В сухое лето все вынуждены были носить воду. Тасенька мыла посуду, её немного. В доме печь, поэтому никаких кастрюль, только чугуны, каждому по ложке, а тарелок – пока на всех одна. Мыла деревянный пол. Сбегать, сходить туда-сюда – всё Тася.

Когда наступала посевная, потом уборочная пора, работы на наших 15 сотках хватало всем! Посадка картошки требовала лошадей. Лишь много позже школа заимела двух лошадей. В школе в 50-х годах прошлого века работали до 40 учителей. И каждый пытался как можно раньше провести посадку. Так что несколько раз сразу после войны в плуг на нашем огороде впрягались 5–6 женщин. Боже мой, страшнее «Тройки» Перова! За плугом шёл Миша. У Миши не получалось, то нос плуга уходит глубоко в землю, женщины не вытягивают. То нос выскакивает наверх, тогда нет никакой борозды, чтобы положить картофелину. Одновременно 10–12 пар женских ног затаптывали всю борозду! Физическая работа не по возрасту и не по силам вытягивала из нас, детей, все наши не ахти какие силы, закаляя нас. Наше напряжение мы воспринимали как само собой разумеющееся. Мы знали: что посеешь, вырастишь, то и поешь. Потому работали без лени, без устали. Мы были слишком юны, чтобы понимать усталость! Почему я маленькая? 1 метр 56 см. Потому что ведра с водой придавили меня к земле – возможно, в шутку, а может, всерьёз!

Два слова о моих обязанностях. Ежедневно вечерами из-под пола, где хранилась картошка, доставала корзину, больше 10-литрового ведра, картошки, очищала к новому дню. Макарон, крупы не было, ели одну картошку, потому так много очищала. Но были морковь, свёкла, кислая капуста. В весенне-летне-осеннее время ежедневно собирала корове корзину травы. Почти все дети села делали то же самое, трава вокруг Любавичей заканчивалась, нужно было всё дальше и дальше продвигаться от дома, и полная корзина становилась всё тяжелее и тяжелее. Как-то раз произошёл забавный случай. Мы с подругой Люсей, нам по 10 лет, с корзинами на плечах отправились на поиски травы. Видим – соседский шестиклассник Шурка косит траву. Бойкая Люся завязывает разговор:

– Саша, здравствуй. Как хорошо, у тебя коса, накоси нам. Руки уже болят от этой травы.

– Я бы накосил, да уроки ещё не все сделал. Чувствую, что завтра меня кто-нибудь обязательно вызовет к доске. Если бы знал, кто вызовет, обязательно бы накосил, – он. Вдруг его коса – хлоп – и сломалась!

– Так тебе и надо! – злорадно крикнули мы дуэтом и со смехом убежали, чтобы он нас, рассердившись, не поколотил.

Пока у нас четыре года была корова, зимою мы с Люсей потихоньку воровали из колхозного стога солому, конечно, боялись, что попадёмся на глаза председателю. Как я уже где-то писала или рассказывала, сена, заготовленного братом для коровы на зиму, хватало на ползимы. Остальное мама возмещала резаной и кипятком ошпаренной, чтоб была помягче, соломой, высушенной картофельной ботвой. Господи, чем-то ещё… На таком корме Мышка с трудом вставала, выходя на первую весеннюю траву. Моя обязанность была ежедневно до или после обеда пасти корову, пока найдутся пастухи. Коровы за зиму застаиваются в сараях, выходят такие воинствующие, друг дружку толкают рогами. Нашу Мышку, худую и слабую, я оберегала от других коров как могла, сама боясь всякой коровы, своей в том числе. Потому всегда стояла с большой палкой!

Зимою, пока корова находилась в сарае, раз в день я поднималась по лестнице на чердак, чтобы сбрасывать корове её дневную порцию сена. А бодливая Мышка бьёт рогами в дырки между жердями. Надо быть внимательной, чтобы не получить рогом в тело. За мною была также и масса более мелких дел, помимо учения, которое мы все воспринимали как что-то святое, как воздух, как зрение. Мы учились, не замечая, что учимся, учились просто и легко, как дышали.

Представить невозможно, как бы выжила наша семья, если бы у нас не было старшего брата. На его отроческие плечи легли все тяжёлые дела и заботы семьи, живущей в сельской местности. Он косил сено. Возможно, и я тогда научилась косить, что мне очень пригодилось на моей даче, пока не заимела электрическую косу. Однажды, уже в XXI веке, прихожу в магазин хозтоваров.

– Мне нужна коса первого советского образца, – обращаюсь к продавцу.

– Простите, такой модели-марки у нас нет, – последовал ответ на мой вопрос. Я начала сама рассматривать представленные электрические косы. Задвинутая в самый дальний угол стоит моя модель.

– Вон та, – показываю.

– Вы бы так и сказали! Вы так высокопарно представили свою модель, что я просто растерялся, – и мы вместе рассмеялись.

Далее вспоминаю, как я сижу на возу, везём домой сено на школьной лошади. Мне хоть и очень интересно сидеть на возу, созерцать мир сверху, но страшно: вдруг воз застрянет в луже, как тогда, когда мы убегали от немцев?

Постоянной головной болью для Миши был забор. А вскоре и крыша дома, соломенная: она прогнила и текла. Наш дом стоял на перекрёстке улиц. Угловой столб забора постоянно ломали машины, телеги. Ремонтировать его приходилось часто. Новый столб найти было не так просто. За деньги можно, но денег нет. Без забора нельзя! Чужой скот зайдёт в твой огород – и ничего от твоих трудов не останется! Для забора нужны не только столбы, но и длинные жерди, привезти из лесу которые непросто. Из-за длины их можно только притянуть. У нас с Мишей это плохо получалось. Волочим, волочим, глядь – а жерди-то и нет, потерялась. Возвращаюсь, ищу её на дороге, если никто другой не успел подобрать, сказав: «Бог послал».

Делаем забор. Без гвоздей обойтись нельзя. А гвоздей нет. Миша насекал их из старой ржавой проволоки. Значит, и гвозди ржавые, не лезут в жердь, сгибаются, закручиваются. Миша забивал так: сначала стук-стук-стук слегка, потом с размаху как стукнет! И гвоздь согнулся! Мне смешно следить за его методом, я хихикаю. А его злость берёт и от гвоздя, и особенно от моего ехидства. И каждый раз за мои хихиканья я получала по шее! Слёзы лишь брызнут – и снова мне смешно и весело работать с братиком!

Денег на строительство дома было в обрез, крышу сделали соломенную. Очень скоро она прогнила и потекла. Сено на чердаке гнило, доски потолка гнили. Нужно было срочно накрывать крышу драницами, они были дешевле.

Вот где пригодились познания Миши, наблюдавшего, как папа возводил новый довоенный, все ожидали, счастливый дом! Мама купила драницы и доверила Мише работу. А гвоздей по-прежнему нет. Работаем с насечёнными из ржавой проволоки. Сидим с Мишей на кроквах и латах. Моя обязанность – держать и вовремя подавать Мише гвозди и молоток, пока он достаёт драницу, пристраивает её куда надо. Нередко молоток, драницы, чаще – гвозди падали вниз. Мы не столько крыли, сколько спускались, прыгали туда-сюда, доставая упавшее. Ржавые гвозди в дерево не лезут, снова гнутся. Гвозди гнутся, всё падает, я прыгаю на этих кроквах, как белка, Миша злится. Молоток упал! Как мне было смешно, весело, интересно. Рабочий процесс увлекал! И здесь меня Миша время от времени поколачивал, всё равно совместная работа с братом мне нравилась!

Большой семейной заботой были дрова. Огромные берёзовые чурки в 1,5–2 метра можно было только купить. Один их воз стоил мамину месячную зарплату – 30 р. Мама могла купить только один воз на всю зиму. Остальное восполняли хворостом, который мы с Мишей возили на себе из той самой Дубовицы-леса, 5 км от Любавичей, где при немцах приговорённые к расстрелу коммунисты сами копали себе общую могилу. Возили хворост на тачке – два колеса и большая ручка. Братик, не очень высокий, но очень худой, напрягается изо всех своих сил. Всё равно тащил с трудом. Мне его жаль, я его любила, потому помогала ему как могла изо всех моих сил. У большинства семей села хворост был главными дровами. Кусты вблизи быстро вырубались, и нужно было ездить за ними всё дальше и дальше.