Родить Легко. Как рождаются счастливые люди

У всех тогда всё прошло и зажило, никто не остался в претензии. У нас оказалось немало общего, есть о чём поговорить, и мы ещё долго общались семьями.

Андрей второй раз женился, мы вместе встречали новогодние праздники, ездили в Крым отдыхать и поддерживали близкие отношения.

Глава 20. ПРО СТОЛЕТНЮЮ ВОЙНУ И МОЙ В НЕЙ ОКОП

До революции подавляющее большинство женщин рожали дома.

Возможно, не все знают, что роддома изначально задумывались и создавались для бедных, не обладавших пригодным к родам жильём. Чтобы не в подворотне, а в тепле и чистоте. Чтобы не помереть от родильной горячки и чтобы нежеланного младенца не бросили замерзать в канаве.

Впрочем, иногда и состоятельные женщины, скрывая последствия внебрачных связей, рожали в подобных заведениях – их ещё называли родильными приютами. Богатые благотворители делали щедрые пожертвования. Некоторые известные врачи почитали за честь порой бесплатно трудиться на ниве социального прогресса. Романтический век…

А потом понеслось! Революции, войны, репрессии. Разруха, голод, безнадёжная и ужасающая всенародная нищета. Землянки и коммуналки. А во всём этом не переставали рождаться новые люди.

Не стану живописать здесь историю российского акушерства, моя книга о другом. Поставлю лишь вехи, колышки, реперные точки. Это моя персональная история. Огни личной жизни, как говорил философ Ильин.

Тысяча девятьсот семьдесят четвёртый, роды тёти, маминой сестры. Она со мной, уже взрослой, как-то поделилась полушутя, видно, не желая пугать:

– В приёмном нас человек десять. Одна уже корячится, другая ещё не рожает, просто испугана. Третью стошнило, так ей тряпкой в лицо тыкали: «Вытирай, мы тут вам не слуги!» Всех побрили одной ржавой тупой бритвой. Постоянно выдавали что-то вроде «Больно, говоришь? А ноги раздвигать не больно было?»

Меня самой варварство совкового акушерства, к счастью, коснулось не в таком объёме – в первых родах приехала в роддом с головой ребёнка на тазовом дне. Но первые слова в приёмном всё равно прозвучали так:

– Куда припёрлись не по прописке?!

И потом, прямо во время схватки, когда уже вот-вот родишь:

– Фамилия?! Прописка?!

Рожавшие поймут – во время схватки говорить невозможно чисто физически.

Не перестаю поражаться манере таких вопросов (а они и сейчас задаются рожающим при поступлении!) от существа в белом халате, держащего в руках паспорт допрашиваемой…

После родов развлечений тоже хватало: например, категорический запрет носить трусы. Первые три дня крови вытекает много, ни с какими месячными не сравнить. А выдавали небольшую стопку тканевых пелёнок (или меньше, чем требуется, или впритык), и пристраивай между ног как хочешь! Если бёдра пышные, ещё как-то можно ходить в туалет и в очередь к единственному в коридоре телефону-автомату (связь с внешним миром только такая, никаких посещений). А вот если ноги худые, то пелёнка падает, и вся кровь мимо…

В те времена – на фоне подобной «человечности» – смелые и отчаявшиеся убегали в домашние роды. Чтобы чувствовать себя свободно и легко, делать то, что хочешь – греться в тёплой ванне, рожать на корточках или «в кошке», а не распятой на спине. Чтобы рядом свои, а не чужие. И можно взять ребёнка на руки и долго плакать от счастья, а не лежать под ярким светом на зашивании после рутинного и совсем ненужного разреза промежности. И слышать голос любимого, а не понукания и оскорбления персонала.

Я не хочу озвучивать ни имён конкретных людей, ни названий родильных центров, где они работали: кто в теме, сами всё знают. Большинство были и остаются очень профессиональными и опытными. Уверена – они стали героями того времени, бунтарями и декабристами родильного дела. Сказавшими системе «Нет!», унёсшими своих детей из режимных казематов под вывесками роддомов. Все они рисковали ради свободы и человечности, зная чем и во имя чего. Чтобы свершилось самое правильное, природное, органичное действо на свете: рождение человека в любви.

Как в условиях любой несвободы, тогда всё казалось простым и очевидным. Мы и они. Чёрное и белое. С одной стороны – бесчеловечная система, при этом обладающая возможностями медицинской помощи в экстренных случаях, с другой – мягкие, свободные домашние роды с существенными рисками угодить под каток естественного отбора.

Будучи на студенческой практике, я застала уже переломную ситуацию. В роддомах появились контракты – говоря иначе, роды за деньги. Акушерской агрессии, конечно, поубавилось: беспредельничать просто так запретили, по крайней мере законодательно, да и общество худо-бедно стало поворачиваться лицом к проблемам рождения. Начинал работать проект «Домашние роды в роддоме» – что виделось настоящим счастьем, особенно если женщина не могла похвастаться идеальным здоровьем, и в родах имелись риски.

Но довольно скоро пришлось бороться с новым врагом.

В акушерство в массовом порядке пришли медикаменты и обезболивание. На женщин не орали, не тыкали тряпками в лицо. Ими начали управлять, рулить их родами:

– Рожаем в выходные! Зачем нестись в роддом среди ночи? Днём приезжайте тихо-спокойно, и родим.

– Роды должны проходить в радости, а какая радость, если больно? Давайте сделаем эпидуральную.

– Зачем рожать так долго? Вы же устанете! Вот капельница, сейчас быстренько родим…

– Когда излились воды? Уже несколько часов? Вы не понимаете, что плод страдает?!

И ранее убегавшие от системы в домашние роды теперь пытались либо обмануть докторов (чаще про безводные периоды или время пребывания дома), либо договориться. Или найти единомышленников – которыми становились те самые «наши» доктора, видевшие: чаще всего лучше не лезть в роды, нежели рулить ими.

Примерно до середины десятых всё естественное акушерство пребывало в ощущении, что жёсткие схемы отмирают, а скоро исчезнут совсем. Многие акушеры-гинекологи съездили на конференции Мишеля Одена, познакомились с голландским, британским и бельгийским акушерством – в этих странах домашние роды легальны, – увидели, как работают родильные центры Европы: мини-роддома без докторов, только акушерки. Индивидуальные (читай бывшие домашние) акушерки и раньше всё видели, слушали и ездили, но официальные медики пошли на это впервые. Казалось – как в хрущёвскую оттепель, – что мир изменился навсегда…

Состоялась даже уникальная конференция, своеобразное примирение враждовавших ранее лагерей. В зале сидели главврачи многих роддомов, академики и авторы акушерских учебников. А рядом, вперемежку, – непримиримые когда-то борцы с системой: «домашники», альтернативщики типа гипнородов и т. п.

Выступала совсем старенькая, прозрачно-пергаментная, но по-прежнему прямая и элегантная Галина Михайловна Савельева (профессор, академик РАН):

– Вот мы всё клали женщинам лёд на живот после родов. А раньше-то в банях рожали! Явно знали что-то. В Африке вообще на корточках рожают! А мы их всё на спину норовим…

Это виделось чудом, которое пришло навсегда! Казалось, здравый смысл победил и все стали делать одно дело. А именно – насколько возможно поддерживать естественные процессы, вмешиваясь в роды исключительно по необходимости.

Но в угаре перемен мы забыли: оттепели вечными не бывают, после них приходит не лето, а заморозки. Быстро, как все остальные, закончилась и эта.

Появились протоколы, изначально имевшие благие цели – скажем, запрет выдавливать. Или, например, вызывать у здоровой женщины роды в тридцать восемь недель, потому что роддом закрывается на мойку, а доктор не хочет потерять контракт.

Но ни один медицинский протокол не способен учесть бесконечное многообразие живой природы, описать все возможные варианты и ситуации! Он может только установить некие усреднённые правила и границы, что в родах подходит далеко не всем. Это работает в медицине как таковой, при лечении патологий, но не в акушерстве. Да что там говорить – иногда протокол даже не совпадает с учебником! Но сегодня доктор обязан его соблюдать.

Наступил срок сорок одна неделя и три дня? Женщина подлежит обязательному родоразрешению (при этом в учебниках – и под редакцией академика Г. М. Савельевой, и более позднем под редакцией академика М. А. Курцера – «нормальная беременность протекает от тридцати семи до сорока двух недель»).

Все – и женщина, и доктор, и акушерка – видят, что роды зашли на территорию нездоровья и безопаснее для всех сделать кесарево сечение? Нет! По протоколу до тех пор, пока позволяет сердце ребёнка, нужно пробовать капельницы, обезболивание и всё прочее возможное лечение: пока не вышло положенное время или сердце не «упало» окончательно. И вот только тогда можно в операционную. Но уже аврально, бегом – спасать. Потому что не здравый смысл, а протокол.

Меня регулярно хейтят: мол, я враг кесареву и пережившим его мамам и деткам. Знали бы они, как я порой борюсь за кесарево! А нам однажды восемь (!!!) часов не давали операционную: «Вы ещё не всё попробовали!»

ВОЗ давно объявила акушерскому миру: срочно снижайте количество кесаревых сечений, иначе скоро из генома человека полностью исчезнет окситоциновая функция. Вот протоколы его и снижают – путём медикаментозных родов. О последствиях которых гораздо лучше расскажут детские психологи, логопеды, дефектологи и остеопаты. Прокричат многочисленные сообщества родителей детей-аутистов. И горестно промолчат матери паллиативных детей.

Акушерский мир заходит на новый виток. И эта фигура высшего пилотажа всё больше становится похожа на «мёртвую петлю». Вот только уже непонятно, выйдем ли мы из неё. А если выйдем, то куда.

Я не могу уйти из акушерства. Это моя любовь и моя работа. Я не могу стать бескомпромиссным борцом, одиноким воякой, гарантированно неспособным сломить вечную, недвижную махину системы. Я могу – и буду – делать на своём месте собственные маленькие шаги.

Рассказывать на курсах, как самой женщине прожить роды так, чтобы их не требовалось лечить. Чтобы она не мешала собственному телу своими же страхами.

Как распознать и принять роды, которые не стоит рожать нижним путём, а вовремя уйти в операционную. И успокоиться той правдой, что не будь «честного», оправданного кесарева, случился бы естественный отбор.

Как найти в происходящем здравый смысл.

И самое главное – своих. Кому ты во всём этом доверяешь.

Глава 21. СТИРАЛЬНЫЙ ПОРОШОК И ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ НАГЛОСТЬ

Лихие постсоветские девяностые вместе с прочим принесли в нашу жизнь и навязчиво вездесущую рекламу. Она мигом закрепилась на телевидении, и все быстро поняли: на этом можно хорошо зарабатывать – и актёрам, и режиссёрам. Рекламный гонорар казался лёгким, даже халявным доходом.

При этом у «настоящих» актёров бытовало несколько пренебрежительное отношение к подобного рода заработкам. Мол, сняться в рекламе – чуть ли не уронить своё актёрское достоинство. В профессиональной среде шли вполне серьёзные дебаты: сниматься или не сниматься, если да, то где и как, и допустимо ли, например, соглашаться на гигиенические прокладки или шампунь от перхоти.

Помню, как одна весьма ныне известная, а тогда молодая, только начинающая актриса металась в муках выбора: