Возвращение Ангела

Возвращение Ангела
Инна Николаевна Баханцева

На сегодняшний день ни для кого не секрет, что с годами правдивость событий прошедших лет постепенно искажается. Нет хороших или плохих эпох – зачастую такими терминами грешат историки – есть плохие или хорошие люди, которые живут в любую эпоху. Они нас и интересуют. «Возвращение Ангела» – это история из лихих девяностых и начале нулевых. Когда не было понятно, где бандиты, авантюристы и мошенники, а где государство. Мы не оцениваем время, мы показываем, как люди шли по жизни и приближались к своим целям. Нам даже кажется, что наш герой может напомнить какие-то черты образа Григория Мелехова. Это не историческое воссоздание времени, а рассказ о молодом человеке, запутавшемся в хитросплетениях жизни тех лет. Мы видим это время не как историческое полотно, а через взгляд нашего героя, через события, с которыми он сам сталкивается и свидетелем которых становится. Острота сюжета достигнута за счет остроты ситуаций самого времени и событий, с которыми сталкивается наш герой.

Инна Баханцева

Возвращение Ангела

Сон Жени. Натура. Лесополоса. Режим.

…Волк бежал краем леса…

…Где-то за облаками угадывалась луна. Но и солнце за горизонтом – тоже. Наверное, по этой причине всё вокруг казалось таким неестественным: и слишком низкие тучи, и чёрная, будто выгоревшая, трава, и сам волк, зависший в отчаянном прыжке между небом и землёй, на грани дня и ночи …

Тюрьма. Камера.

Но это – сон.

Потому что тело волка как-то незаметно (наверное, из наплыва в наплыв) оборачивается очертаниями человека, спящего на тесной железной койке. Слышно, как он стонет или, может быть, даже плачет, зарывшись лицом в подушку…

Сон Жени. Натура. Лесополоса. Режим.

… И опять в кадре волк.

… Внезапный выстрел разрывает тишину не наступившего ещё дня.

… Человек на койке закрывает ладонями уши…

… Ещё один выстрел… Потом – ещё. И ещё… И все они попадают в цель – в волка.

…Роняя изо рта пену, окрашенную кровью, он, непонятно, как, продолжает свой странный, стремительный бег….

Тюрьма. Камера.

Но после каждого выстрела кричит человек. Громко, как зверь. Долго и протяжно… И просыпается от своего же крика…

Идут вступительные титры фильма (игровые).

Первая серия.

Тюрьма. Камера.

…Звякнули ключи в чьих-то руках, заскрежетал замок, громко хлопнула где-то металлическая дверь. «Подъём!» – знакомый, с хрипотцой голос.

Привычные звуки медленно возвращают его к реальности.

Тюрьма. Камера-одиночка. Кровать вбита в бетон. Стол, стул – тоже в бетон. Умывальник. Унитаз. Гладкие, слегка запотевшие стены, покрытые толстым слоем масляной краски неопределённого цвета. Окошко где-то под потолком. Всё как обычно.

Но это – «вышка». Камера смертников.

– Ангелин! Подъём! – ещё раз кричит дежурный. На этот раз

лично ему, заглядывая в глазок.

И начинается новый день. Как новая жизнь. И надо жить.

Сколько? Одному богу известно. И он, прежде чем начать жить, подходит к окну, точнее, к стене, в которой оно пробито, и, далеко откидывая голову, пытается рассмотреть небо…

… Моется долго, время от времени задумываясь, глядя куда-то вдаль. Потом снова склоняется над краном.

«Завтрак!» – раздаётся за дверью всё тот же голос. Дежурный заглядывает в «шнифт», и откидывается окошечко «кормушки».

… На столе дымится тарелка с баландой. Он отодвигает её от себя и задумчиво мнёт в руке ломоть вязкого чёрного хлеба…

Ест он, тоже не торопясь. А куда спешить? Теперь, чем медленнее, тем лучше. Так ему кажется.

После завтрака – ещё одна процедура, тоже привычная.

Снова щёлкает окошко в двери, и чей-то голос спрашивает: «Есть жалобы? Просьбы?». Он нарочно тянет с ответом, будто думает. «Ну, где ты там?» – нетерпеливо стучит задвижкой дежурный. И только тогда он произносит едва слышно:

– Жалоб нет.

Окошко закрывается.

Здесь завершаются вступительные титры, и на этом фоне вместе со скрежетом захлопнувшейся задвижки появляется титр:

В Ы Ш К А

Коридоры тюрьмы.

…Его ведут длинными лабиринтами коридоров, переходов, лестничными пролётами. Один конвойный рядом, пригибая его лицом почти к самому полу, другой – сзади. Руки не просто за спину, а в наручниках.

Его ждёт следователь.

Комната для встреч со следователем.

Наручники в комнате перестегнули: один   конец зацепили за ножку стула, вбитого в бетон пола, другой – за одну руку заключенного. Следователь молча кивнул оставшемуся в комнате конвойному. Другой вышел из комнаты и встал за дверью.

– Ну что, Ангелин, утро вечера мудренее? – не здороваясь, говорит следователь и открывает лежащую на столе папку. – Надумал? Будешь помогать следствию?

Заключённый молчит. Только желваки ходят на скулах.

– Не пойму я тебя… Ты и сам знаешь – признаться всё равно придётся… Обстоятельства, связанные с твоим делом, настолько …э-э-э… как говорится, очевидны, что нет никакого смысла отпираться…это в твоих же интересах,– говорит торопливо, потирает ладони, а глазки мелкие, близкие к переносице, бегающие и совершенно бесцветные. – Вот… тут твои отпечатки… бумажка к бумажке, черным по белому, в соответствии с буквой действующего законодательства нашего… российского… Так что не будем в игры играть …детские… Лучше – всё как было… Как на самом деле было… И тебе легче станет, и мне, как говорится, время дорого… топчусь на месте по твоей милости… Начальство ругает… Ну как, согласен?

Ангелин молчит.

– Вы поймите, Ангелин, – переходит вдруг на официальный тон следователь, – тут… как говорится… всё против вас,– хлопает ладонью по пухлой папке. – Всё! Вот…– нервно листает дрожащей рукой страницы дела. – И свидетельские показания, и… как говорится… вещественные доказательства, – одна из бумаг вылетает из папки, и он, не успев её поймать, ныряет за ней под стол. – Давай уж, начинай… – из-под стола продолжает он.

– Что давать? Кому? – усмехается заключённый.