Живущая

Должна сказать, хоть я и отказалась от ухода Галины Сергеевны, но от её внимания было не скрыться. В углу палаты возле окна лежала грузная пожилая женщина, которую Галина Сергеевна взялась поставить на ноги.

– Мои пациенты не должны залеживаться. Я деньги честно отрабатываю. Нечего валяться, чем быстрей встанешь, тем быстрей дело на поправку пойдёт, – она с силой приподняла, верней стащила с кровати недавно прооперированную женщину, – давай, давай, пройдёмся, расходимся.

Вес пациентки не позволял поставить её на ноги в прямом смысле слова, и медсестре пришлось крепко поднатужиться, чтобы та заняла вертикальное положение.

– И не кряхти. Тебе же лучше будет. Развалилась тут, как медведь в берлоге, – шутила она, поддерживая бедную женщину, помогая ей делать первые после операции шаги.

Вдруг несчастная пошатнулась и стала оседать.

– Эй, а ну-ка быстро в постель, – испуганно закричала Галина Сергеевна, пытаясь уложить свою подопечную на место.

Мы от страха все рванулись на кроватях, пытаясь хотя бы мысленно удержать нашу соседку. «Так и швы разойтись могут», – прошептала про себя одна из женщин, взглядом удерживая нас на местах.

Галина Сергеевна раздражённо вычитывала своей подопечной. Дескать, все люди, как люди, а эта слабая какая-то, нечего её трогать, а то потом проблем не оберёшься. Выходя из палаты, она профессиональным, строгим взглядом оглядела нас, почему-то задержав на мне внимание:

– Пришла сюда вся такая Мадам Брошкина, а теперь лежишь, как волчонок ободранный!

Ну что ж, стрекоза, волчонок… Ничего страшного, только б жить.

Тем более настал долгожданный день, когда профессор разрешил кушать парные куриные котлетки. Ах, эти котлетки, – я не могла дождаться прихода Марийки. Но она категорически заявила, что готовить их не будет. Работница столовой тоже наотрез отказалась налить тарелку горохового супа, дескать, не положено мне ещё на общий стол переходить.

Как говорится, голод не тётка и мне надо было что-то придумывать. И я придумала. Последний дренаж для оттока лимфы мне сняли, в общую палату перевели, пора и о еде позаботиться. Черепашьими шагами я добралась до лифта. Там уже легче – спустилась вниз. Делая вид, что просто прогуливаюсь, чуть переставляя ноги, побрела в соседний корпус в кафе. Только бы медиков из нашего отделения не встретить. Но мне повезло, в зале кафе никого из знакомых не оказалось, и я смело заказала гороховый суп, картофельное пюре и… селёдку. Все остальные дни я повторяла свой проторенный маршрут, пока меня не поставили на общий стол в столовой. Потом приехала Лора и прям там, в больнице пошила мне послеоперационный бандаж. Когда я её попросила купить колбасы, она пришла в ужас и замахала двумя руками. Узнав, что я уже на всю ем селёдку, ей ничего не оставалось, как топать в магазин.

На колбасе, селёдке и гороховом супе я восстанавливала свои силы и ждала выписки. Конечно, рассказывать можно много, но, если говорить откровенно, я была ещё слаба. Поэтому, когда случилась беда, физических сил, как оказалось, у меня совсем не нашлось.

В тот день моё настроение было приподнятым. Пришла Марийка, и мы втроём с лечащим врачом-интерном о чём-то весёло щебетали. Вдруг со мной что-то произошло, я не могу объяснить, как я это почувствовала, но неожиданно я начала плакать и проситься домой. Причём, домой не к себе, а в другой город – к моей родне.

– Я только посмотрю, как там они и сразу сюда, – умоляла я интерна, – мне главное Андрея и Сашу увидеть.

Как я уже говорила, моя привязанность к племянникам была очень сильной и любила я их, как своих родных детей.

– Да как же я тебя отпущу, ты из корпуса даже сама не выйдешь.

Конечно, я не призналась, что давно выхожу. Просто продолжала плакать и тихонько себе под нос причитать:

– Я только посмотрю, как там они и сразу назад. Я только посмотрю…

В этот момент позвонил сотовый телефон, на который ответила Марийка. Звонила Лора. Она сообщила, что Андрей попал в аварию и состояние его критическое. Мне не хотели сообщать раньше, чтобы не волновать. Это наша родовая любовь такая, мы всегда щадим друг друга, избавляя от ненужных страданий. Что ж, они ничем не лучше меня, такие же молчуны, если того требуют обстоятельства.

Я кинулась трепать Марийку, повторяя лишь одно:

– Он жив, он жив, он жив?..

– По-моему, жив… Но больше я ничего не знаю.

– Почему ты мне телефон не дала?! Как я теперь с ними свяжусь? У них нет сотового!

Марийка сама не понимала, почему она так поступила. Хотя, я знаю: она жалела меня, защищая от переживаний.

Я спустилась на два этажа ниже и по междугородке позвонила Лоре на работу. Она сказала, что состояние Андрея очень тяжелое. Он уже несколько дней в реанимации, лицо неузнаваемо, но врачи не знают, кого спасать, его или мать – мою сестру, которая не может отойти от шока.

Я вернулась в палату, ко мне зашёл дежуривший в тот вечер доцент. Поняв, что все его слова проходят мимо моего сознания, он решил сменить тему:

– Как ты сама себя чувствуешь?

И тут я взорвалась:

– О чём вы спрашиваете?! О каком здоровье может идти речь, если там умирает мой родной человек?! Мне всё равно, что со мной будет…

Он что-то пробормотал и быстро ретировался. Я в голове искала спасение, мысли сновали, опережая одна другую: «надо Бога просить, чтобы Там встретиться… Только бы вместе Туда попасть, только бы вместе… Столько времени, столько сил потрачено на лечение. Зачем, зачем? Туда, вместе с Андреем… Как, как мне Туда попасть?..»

Всплывают воспоминания. Одно за другим. Вот я звоню в роддом, мне говорят: мальчик, здоровый, вес, рост в норме. Через несколько дней вижу его своими глазами: кареглазый, с черными волосиками и всё время смеётся. Вот он подрос и не узнаёт меня вернувшуюся с моря, – я плачу – он меня забыл. А этот звонок в милицию: пропал ребёнок четырёх лет. Захожу в дом, в десятый раз проверяю под всеми кроватями. Везде его рисунки, пластилином прикреплённые к мебели, и в ушах детский голос: «красиво, пусть так, это красиво». Через несколько минут тревога отменяется. Наш пацан найден! Забрёл к соседям через поломанную доску в заборе и играет с их огромной овчаркой. Потом мечта – играть на гитаре. Покупаю ему самую лучшую, самую дорогую в магазине. Из открыток вместе делаем медиаторы. Ноты так и не выучил, зато научился подбирать аккорды и музыку. Любимая его песня «Штиль». Откуда она взялась в моей голове? Я не хочу музыки, я хочу умереть. В первый раз за всё время моего позитивного исцеления, я сознательно вслух, во весь голос захотела умереть.

В палату стали возвращаться девочки. Я попросила всех выйти и закрылась изнутри. Стоя на коленях перед святым углом, стала молиться. Приготовилась молиться долго, неистово, «кричать» вслух и внутри, так, как делала всё это время.

Но в этот раз было по-другому. Моя молитва длилась две минуты, а потом в голове, во всём моём теле образовалась благословенная тишина. Мысли замерли. Я провалилась в бесконечную пустоту. Такое со мной было впервые, и я не понимала, что это значит. Так быстро, всего две минуты?..

– Спасибо, Господи, что услышал, – прошептала я, придя в себя. Встала с колен и пошла к междугороднему телефону.

Лора мне оставила номер телефона отделения больницы, где находился Андрей. К телефону позвали сестру. Она плакала и рассказывала мне:

– Ровно две минуты назад он открыл глаза и попросил бананчик.

«Спасибо, Господи» – повторила я про себя и рванула на этаж к доценту.

На мой стук в его кабинете всё стихло, и только тут до меня дошло, что я слышала женский голос. Ну и пусть, мне сейчас не до чувства такта, главное, сообщить, что Андрей попросил бананчик. Вышел смущённый доцент и выразил эмоциональную радость, когда узнал, что со здоровьем моего племянника произошли благоприятные перемены.

– О, если так, значит, жить будет!

И провёл мне небольшую врачебную лекцию о состоянии больных после травматологических состояний. Видя, что я плачу, погладил меня по голове и сказал:

– И ты, и он – оба жить будете. Попрошу завтра Юрия Степановича, пусть позвонит в вашу районную больницу, потом тебе расскажу.

Он возвратился в кабинет к своей притихшей медсестричке, а я осталась сидеть на кушетке перед его дверью и тихо плакать над своим счастьем. Из соседней палаты вышел священник – супруг матушки, с которой мы лежали в реанимации после операции. Удивительно мудрая, стойкая женщина, которая могла передвигаться только находясь на руках мужа, ужасно исхудавшая, с заострившимся лицом, но несущая в себе свет и любовь Божью. Она услышала наш разговор с доцентом и выслала мужа-священника помочь плачущему.

– Заходите, давно хотел с вами познакомиться. Мне жена о вас рассказывала. Я помню, вы приходили к нам в палату, но, прошу прощения, жене тогда очень плохо было и не получилось пообщаться.

Да, я, как и обещала самой себе, искала встречи с интересными людьми и мои интересы однажды привели меня в палату к семье священнослужителей.

– Что вы, не за что просить прощение, это жизнь. А зайду я в следующий раз – можно? У меня сейчас неотложные дела есть…

Наверное, другой человек удивился бы, какие неотложные дела могут быть у пациента в больнице, на ночь глядя? Но только не он. Он понимающе посмотрел на меня и перекрестил. И я побежала благодарить Бога.

С этого дня я почти ежедневно стала звонить родным. Раскрыть правду о себе я не могла, это бы их убило. Поэтому я по-прежнему оставалась в «командировке», в которую меня отправило злое начальство. Кстати, доцент выполнил своё обещание и рассказал, что состояние Андрея, действительно, было тяжёлым, главврач, с которым поговорил Юрий Степанович, так и сказал: «на мальчике лица не было» – в прямом смысле.

А теперь настало время рассказать о всей моей родне. С сестрой мы остались без мамы, когда учились в начальных классах школы. Мама умерла от рака. Я пережила горе легче, чем сестра, которая была немного старше меня. Некоторое время с нами жила бабушка – мамина мама. А папа нам искал новую маму. Не подумайте ничего плохого, он, действительно, искал нам маму. И нашёл. Необыкновенной доброты, открытую, простую женщину чистой души из маленького рабочего посёлка. Наша первая встреча произошла у её калитки. Маленькая, худенькая, с добрыми голубыми глазами, она приветливо встретила нас и звонким, даже скорей тонким голосом пригласила в дом. Там я стянула жёлтую бархатную скатерть, разбила тарелку, а потом на обеих сторонах дорожки, ведущей в сад, вытоптала тюльпаны. Она жила со стареньким дедушкой, который от меня пришёл в ужас. Следующая встреча произошла в нашем доме. Бедная люрексовая кофточка нашей новой мамы! Я не хотела плохого, мне просто нравилось вытягивать нитки.

А потом, спустя время, был вопрос: