Чёрная зима

– А тот «подсадного» не разгадал. Значит, лох полный. Я имею в виду фильм «Место встречи…»

– А-а! – рассмеялся Мельников. – Видно, устал я сильно, и сразу не понял. Вот и плохо, что парень в синей куртке – не дурак. С дураками всегда легче, за то их и любят. А от умников всякой подлянки жди. Так вот, Сергей…

Мельников не договорил. В прихожей надрывно заголосили, потом послышался цокот каблуков.

– Елена Юрьевна, Леночка, милая! Успокойтесь! – увещевал кто-то в коридоре прибывшую хозяйку. – Да, это ужасно, ужасно… Но что же теперь сделаешь? Божья воля…

Тут же дверь в гостиную распахнулась. На пороге, озирая Сарвилина и Мельникова совершенно сумасшедшими глазами, стояла высокая худая брюнетка. Её лицо, горло, плечи, грудь дёргались, словно в судорогах. Из-за стиснутых зубов вырывались сдавленные рыдания. Это и была мадам Крапивницкая, среди ночи примчавшаяся из Российского госпиталя.

Теперь следователь рассматривал её, понимая, что разговаривать с вдовой сейчас нельзя. Её надо сначала как следует наколоть успокаивающими препаратами, иначе толку никакого не будет. А поговорить с ней обязательно нужно, потому что она не могла не быть в курсе дел своего мужа, хотя бы некоторых.

На Елене было кое-как натянуто итальянское платье, по последнему писку моды – из эластичного бархата и орнаментированного шёлка. Верх у платья был чёрный, а пышная юбка – тёмно-красная. Сапоги багрового цвета на маленьких каблучках, украшенные вставками из крокодиловой кожи, очень шли к нему. На локте Крапивницкой висела шуба из опоссума. В другой руке женщина держала чёрные лакированные перчатки и точно такую же сумочку-саквояж.

– Где?… Где они?! Где?… – закричала Елена Юрьевна так пронзительно и жутко, что видавший виды Сарвилин оторопел.

Он поднялся с дивана и направился к Елене, пытаясь как-то успокоить её и удержать от необдуманных действий. Но она, оттолкнув следователя и дыша, как загнанная лошадь, кинулась в детскую.

– Где Дарьяна? Где Леонид? Я хочу их видеть! Хочу, и всё тут! Я – мать и жена, имею право…

Крапивницкая вдруг упала на пол, на колени, ударившись лбом о тумбочку – ноги её не держали.

– Елена Юрьевна, их отправили в морг, – мягко сказал Сарвилин. – Так положено, понимаете? Вас туда утром отвезут, и вы увидите…

Сарвилин говорил, понимая, что провоцирует новый взрыв. Крапивницкая смотрела на него снизу вверх – затравленно и яростно.

– В морге?… – Сухие её губы, покрытые потрескавшейся помадой, шевельнулись. – Дарьянка… Ей было восемь лет и три месяца. Она тоже в морге? И Лёнчик? Как их убили?!

Елена обхватила ноги Сарвилина и застыла так, отбросив на шикарный ковёр сумку и перчатки.

– Раз вы просите, скажу. – В голове у Сарвилина плавал туман, и всё происходящее казалось ему дурным сном. – Девочка удушена тонкой верёвкой. Не обычной бельевой, а с добавкой синтетики. Леонид Максимович убит ударом топора по голове. – Следователь решил не говорить про прижигание сигаретами.

Шубы громоздилась у плеча Елены горбом. Женщина вдруг стала подниматься, улыбаясь дрожащими губами. Сарвилин сделал шаг к двери – он решил вызвать психиатрическую «скорую». Елена, разразившись диким хохотом, стала стаскивать с ног сапоги. Мельников, с всё возрастающей тревогой, следил за ней, не представляя, чем может закончиться вся это история.

– Кто их убил? – Крапивницкая, держа в руках сапоги, в упор смотрела на Сарвилина.

– Пока неизвестно, Елена Юрьевна, – осторожно сказал Сарвилин. – У вас с мужем были враги?

– Враги? – Она судорожно усмехнулась, давясь слезами. Раскисшая косметика превратилась в сине-красные разводы на бледном лице. – Да у нас вся Москва – враги! Вся Россия – враги, понимаете? Каждый может, каждый! Все кругом бедствуют, а мы… Мне говорили… Обещали, что Бог накажет. Нельзя кичиться богатством, когда другим есть нечего!

Елена подбежала к окну, нажатием кнопки увела кверху реф-шторы. Потом открыла рамы и швырнула сапоги на улицу, в снежную, совсем не октябрьскую круговерть. Несмотря на то, что в столице была ночь, по Кропоткинской улице ходили люди, причём весьма непрезентабельного вида.

– Берите, бедные! – отчаянно заорала Елена. – Берите, несчастные! Будьте вы прокляты, и берите! Только мужа с дочкой назад отдайте. Хотите, догола ради вас разденусь? Последнюю тряпку с себя сниму?

Не успел Сарвилин открыть рот, как шуба полетела во тьму, вслед за сапогами. Увидев, что следователь хочет ей помешать, вдова налилась от макушки до пяток дикой, клок5очущей ненавистью – уже к нему.

– Убирайтесь отсюда! – крикнула она Сарвилину. – Пошли вон все! Теперь уже не важно, поймаете вы убийц или нет. Не уберегли, так проваливайте! Все вон, ясно? Вон, негодяи!

Схватив сумочку, Елена отправила её вслед за сапогами и шубой.

– Дарю! Всё дарю! Будь оно проклято, это барахло!

Далее Крапивницкая, вооружившись медным шандалом со свечами, окончательно расколотила зеркало. После этого она принялась громить и крушить всё вокруг, не разбираясь и не задумываясь. Свои драгоценности она, прямо на глазах прибежавших понятых, милиционеров и сотрудников прокуратуры, попыталась тоже вышвырнуть в метель, но ей помешали. Елена вошла во вкус и не желала, чтобы кто-то препятствовал исполнению её желаний.

Отмахиваясь от раздуваемых ледяным ветром штор, Крапивницкая стала снимать с себя платье. Участковый переминался в дверях, понимая, что подходить к безутешной вдове сейчас опасно. Судороги буквально корёжили её жилистое, сильное тело. Сарвилин решил, что она, наверное, раньше была спортсменкой. Потом оказалось, что Елена, в девичестве Душенова, была очень перспективной спортивной гимнасткой, но получила серьёзную травму и не смогла продолжить карьеру.

– Носите, девушки вонючие!

Платье с юбкой, похожей на купол парашюта, улетело куда-то за угол. Там оно упало на голову худой женщине с почерневшим от недоедания лицом, которая возвращалась с вечерней смены. Она бежала в сторону улицы Рылеева, где жила в коммуналке, и в это время получила царский подарок. Других вещей, выброшенных Еленой, под окном уже не было.

Когда Крапивницкая принялась сдирать с себя французское нижнее бельё, Сарвилин окончательно очнулся от усталой дрёмы и заорал:

– Хватит, прекратите! Кирилл, или кто там ещё, принесите воды и плесните ей в лицо. Это обыкновенная истерика. Если не поможет, звоним в психиатрическую. Конечно, надо дать человеку выплеснуть эмоции, но здесь дело слишком далеко зашло…

Сергей Борисович не знал, отворачиваться ему или нет, потому что вдовушка уже вытанцовывала на подоконнике, в чём мать родила. Пустынную Кропоткинскую улицу начали заполнять люди, привлечённые происходящим в элитном доме.

– Вы видите?! – пронзительно кричала она, глядя вниз, во тьму. – Ничего на мне нет! Всё вам отдала! Приходите в квартиру, берите всё! Не лезь, Кирюха, по яйцам дам! – завизжала Елена, заметив Мельникова, прижимавшегося к ней с резиновой грушей в руках. – Ах ты, гнида, козёл грёбаный, водичкой меня успокоить хочешь? Я же всего лишилась, всего! Сволочи, курвы… Платили вам, платили… Говорили, что сбережёте. Сберегли, уроды?!

– Вызывайте психиатрическую, – тихо скомандовал Сарвилин.

Понятые ойкали и шептались. Крапивницкая поорала ещё немного, матерясь через каждое слово. Потом она, ухватились за водосточную трубу, очень быстро, обдирая до крови кожу на груди и животе, руках и ногах, стала сползать вниз.

– Я заслужила позор, я… Я жила с теми, от кого мужу перепадали деньги! Да, я продавала себя. Пусть я – грешница, согласна! Так гоните меня! Бейте камнями! Вы правы – бейте!

Сарвилин даже не ожидал, что Елена доберётся до тротуара. Тем не менее, она это сделала. Следователь мысленно материл врачей, которые не могли примчаться тотчас же даже по вызову представителя городской прокуратуры.

А Крапивницкая, подобно исступлённой вакханке, бежала к станции метро, которая сейчас была закрыта. Следом за ней действительно бросились гурьбой какие-то женщины, мальчишки и старухи, которые почему-то не спали глубокой ночью. Кто-то из них бросил в Елену ком смёрзшейся земли. Крапивницкая упала, снова поднялась. Воя и рыдая, она продолжила свой скорбный путь.

Потом она увидела едущую по Кропоткинской «скорую». Неожиданно упав на проезжую часть, Елена с воем покатилась под колёса микроавтобуса. Водитель ничего не смог сделать – в основном, из-за гололёда. Его виски враз поседели, когда пришло осознание того, что случилось. Он увидел, что под колёсами лежит плоское и голое женское тело. Добропорядочный мужчина средних лет понял, что вот сейчас убил человека…

– Острый психоз, который часто именно так и кончается, – только и смог сказать психиатр, выпрыгнувший из «рафика». – Зря вы её никак не зафиксировали до нашего приезда или не вызвали бригаду раньше.

– Думали – истерика. – Сарвилин больно кусал губы.

– В подобных случаях надо как можно скорее обращаться к специалистам, – назидательно сказал молодой врач.

Сарвилин понимал, что сделал большую глупость, и обещал самому себе, что больше такого не повторится…

Глава 2

Выйдя восемь лет назад замуж за Сабира Муратовича Басманова, который был старше её на девятнадцать лет, Галия Шведова уехала к нему в «хрущобу», на проспект Смирнова. Из кооперативной квартиры на Тихорецком она взяла только носильные вещи, сложив их в клетчатый чемодан и в кожаную сумку. Ещё Галия прихватила белый, с золотыми прожилками, сервиз на шесть персон, и комнатные цветы.

Всё это добро Галия погрузила в «Москвич». За рулём автомобиля сидел ещё вполне здоровый Сабир Басманов. За два года до этого он схоронил жену Гульфию. Ещё раньше – вышел на пенсию с должности капитана пассажирского теплохода, принадлежавшего Северо-Западному речному пароходству. Чаще всего Басманов ходил по маршруту «Ленинград-Астрахань-Ленинград». Бывало, что подменял заболевших коллег, и возил туристов на Кижи, на Валаам и по Великим озёрам.

Бывший курсант Рыбинского техникума водного транспорта, Сабир Муратович невероятно гордился своим знакомством с Андроповым во время учёбы в том техникуме. Участник войны с Германией и Японией, кавалер многих орденов и Герой Социалистического труда, Сабир Муратович был стариком зажиточным. До последнего времени он пользовался привилегиями, положенными лицам с его заслугами. Но, в отличие от других, он любил Родину и партию не за бесплатные путёвки в санатории и талоны на приобретение всяческого дефицита.

Он был благодарен за то, что жизнь, которая должна была стать бедной и нерадостной, оказалась совсем другой. Тринадцатый ребёнок в бедной татарской семье при Советской власти сумел выучиться, выбиться в люди, стать заслуженным и уважаемым человеком. Свою судьбу Басманов считал живым доказательством справедливости и гуманности ныне уничтожаемого строя, и потому не мог равнодушно наблюдать за происходящим. Это и привело к драме, даже к трагедии в его жизни – теперь Басманов передвигался только на инвалидной коляске.

Галия выходила за крепкого мужчину семидесяти пяти лет, который устраивал её по всем статьям. А в конце девяносто второго года она была прикована к инвалиду, у которого не было ни единого шанса на выздоровление. После событий в Беловежской Пуще Басманов получил инсульт, перестал ходить и говорить, и даже жену сначала не узнавал. Правда, потом сознание к нему вернулось, и речь восстановилась почти до нормы; и случилось это, на удивление, быстро.