Генрих Гейне и мы

Старушкой моей дорогою.

Прощай и жена моя милая! Ты
Не можешь понять мою муку:
Тебя я целую так крепко, но все ж
Решаюсь на эту разлуку.

Мучительной жаждой уносит меня
От счастья, сладчайшего в жизни.
Ах, я задохнусь, коль не дать подышать
Мне воздухом в милой отчизне,

До спазмов доводит волненье, тоска,
Растя все сильнее, сильнее…
Дрожат мои ноги от жажды попрать
Немецкую землю скорее.[19 - Прощай, мой кипучий французский народ… – отрывок из стихотворения «Прощание с Парижем», составляющего вступление к «Германии»; найдено в посмертных стихах Гейне. В русском переводе впервые: т. 6, с. 430–431.]

    (Пер. П. И. Вейнберга)
Здесь не место распространяться о своеобразностях русифицирования Гейне в наших переводах. Лучшие из этих переводов, хотя бы того же Михайлова, при всей их несравненной задушевности, делают Гейне немножко плаксивым, а его стих однообразно певучим, как ланнеровский вальс,[20 - …ланнеровский вальс… – Вальсы венского композитора Лайнера (1801–1843) пользовались большой популярностью в годы, предшествовавшие появлению вальсов И. Штрауса.] долетающий к нам через толстую каменную стену. В переводах Ал. Толстого немецкий поэт точно любуется собою, а у Майкова, наоборот, он становится сух и грозен. Но все это, в сущности, мелочи. Кто из нас может сказать, что он никогда не переживал хотя бы нескольких страниц из Гейне, и при этом вовсе не темпераментом, не в смысле юношеских разочарований, а как-то глубже, идейнее; нет, даже не идейнее, а полнее, целостней, душевнее. Нападки на Гейне нам, русским, или тяжелы или непонятны; к тому же в них часто чувствуется пессимистическое веяние антисемитизма.

Сделать беглую характеристику Гейне или хотя бы одной его стихотворной поэзии крайне затруднительно. Пусть стихов у Гейне наберется втрое меньше, чем прозы, так как ведь проходили десятки лет, в течение которых мог он не придумать ни одной рифмы, – но в результате он все же дал в своих стихах безмерно и, главное, разнообразно много. Просто глаза разбегаются! Займешься одним, набегает другое…

Возьмите одно «Лирическое интермеццо»: сколько здесь этих безыменных, маленьких, но таких законченных пьес – перлов, сжавших в один миг, в один вздох целую гамму ощущений, в падающей капле – отразивших целый душевный мир. К сожалению, именно в этой области «великих мук, вмещенных в малые песни», наши переводы чаще всего неудовлетворительны, и мне приходится их оставить, не цитируя вовсе. В самом деле, ведь нет ничего легче, как, обесцветив юмористическую рифму, не заметив аллитерации, затушевав символический нюанс, придать характер общего места самому трепетному лиризму. Для тех, кто не может прочитать в подлиннике:

Aus meinen groasen Schmerzen[21 - Aus meinen grossen Schmerzen – Из моей великой скорби (нем.). – B переводе П. И. Вейнберга «Из великих страданий слагаю…» («Лирическое интермеццо»).]

или

Philister in Sonntagsrocklein[22 - Philister in Sonntagsrocklein – Филистеры в воскресном платье (нем.).– в переводе Вейнберга – «Филистеры, в праздничных платьях…» («Лирическое интермеццо»).]

– лучше будет не читать их вовсе.

Самая буквальность русских переводов подчеркивает их безнадежную неверность.

Вот в качестве примеров гейневской лирики два перевода, очень далекие от совершенства, но по крайней мере подходящие к той музыке, которая для них существует:

* * *

Мне снилась царевна в затишье лесном,
Безмолвная ночь расстилалась;
И влажным, и бледным царевна лицом
Так нежно ко мне прижималась.

– Пускай не боится твой старый отец:
О троне его не мечтаю,
Не нужен мне царский алмазный венец;
Тебя я люблю и желаю.

– Твоей мне не быть: я бессильная тень,
С тоской мне она говорила,
Для ласки минутной, лишь скроется день,
Меня выпускает могила.[23 - Мне снилась царевна в затишье лесном… – перевод стихотворения «Mir traumte von einem Konigskind» («Книга песен»), сделанный Анненским. Впервые: Тп. СПб., 1904.]

Двойник

Ночь, и давно спит закоулок:
Вот ее дом – никаких перемен,
Только жилицы не стало, и гулок
Шаг безответный меж каменных стен.

Тише… Там тень… руки ломает,
С неба безумных не сводит очей…
Месяц подкрался и маску снимает.
«Это – не я: ты лжешь, чародей!»

Бледный товарищ, зачем обезьянить?
Или со мной и тогда заодно
Сердце себе приходил ты тиранить
Лунною ночью под это окно?[24 - «Двойник» – перевод стихотворения «Still ist die Nacht, es ruhen die Lessen» («Книга песен»), сделанный Анненским. Впервые: Тп. СПб., 1904.]

Однообразие некоторых гейневских символов, насыщенную цветочность его поэзии, несколько напоминающей в этом отношении лирику древних евреев, – эти розы, лилии, фиалки, сосны и пальмы, ели, соловьев, шиповники – все это критика отмечала не раз. Но не следует забывать, что в лирике, а особенно такой музыкальной, как у Гейне, определителем настроения являются нередко именно созвучия, если не мелодичность фразы или ритмический оттенок, а вовсе не тот или другой словесный символ.

Если любовь Гейне нельзя испугать никаким ничтожеством символов и он хотел бы сделаться то скамейкой под ногами своей милой, то подушкой, куда она втыкает свои булавки,[25 - …он хотел бы сделаться… скамейкой… подушкой, куда она втыкает свои булавки… – «Lyrisches Intermezzo», э 34 («Лирическое интермеццо»).] то, с другой стороны, он не боится и гипербол: если надо написать любовное признание, он пишет его по темному небу ночи самой высокой елью, которую, сорвав с корней, зажигает в огнедышащей пасти Этны.[26 - …любовное признание… пасти Этны. – «Признание» («Северное море»).] Но более всего любил Гейне сказочный мир германского леса, особенно вакхических никс, рассудительных гномов и обманчивых эльфов. И, читая в начале «Ламентаций»[27 - «Ламентации» – вторая книга «Романсеро».] «Лесное уединение», вы не сомневаетесь, что лес был для Гейне действительно совершенно особым сказочным царством, в котором пестрая и нестройная действительность мхов и папоротников, журчаний и зеленых шумов проявлялась в форме совершенно своеобразной и лишь мечтательно постигаемой иллюзии. Не менее, чем мир народной сказки, близок был для Гейне и мир песни, причем и тот и другой отнюдь не были для поэта областью фольклора; в сказке никсы крепко целовали Гейне, а в песне бедный Петер наивно переживал муки своего поэта,[28 - … Петер… переживал муки своего поэта… – «Бедный Петер» («Книга песен;», ч. 3, «Романсы»).] также отвергнутого и также одинокого.

Но не только непосредственные впечатления жизни и мир народного творчества, воспринятый полусознательно, вместе с воздухом гор и леса, с песнью няньки, с картинкой в азбуке, – поэзию Гейне питали также отзвуки и отражения культуры и истории. Оживает лекция Шлегеля,[29 - Шлегель Август Вильгельм (1767–1845) – немецкий историк литературы, критик, поэт, переводчик. Теоретик раннего немецкого романтизма, оказавший сильное влияние на Гейне. Лекции Шлегеля Гейне слушал в Боннском университете. Впоследствии в книге «Романтическая школа» (1832–1833) Гейне писал о Шлегеле иронически.] страница Геродота или Тьерри,[30 - Геродот (ок. 484 – ок. 425 г. до н. э.) – греческий историк. Автор одного из первых исторических сочинений в античном мире. Тьерри Огюстен (1795–1856) – французский историк.] трактат талмудиста, – и вот перед нами проходит ряд историй и мелодий из его «Романцеро».

Я упоминал о сравнении поэзии Гейне с легендами веков при вспышках магния. И, правда, Гейне словно боится оставить вас долго под обаянием одной картины; он будто не хочет, чтобы вы усомнились хоть минуту в быстроте и свежести его крыльев.

Из Египта он переносит вас в Сиам,[31 - Из Египта он переносит вас в Сиам… – «Рампсенит» и «Белый слон» («Романсеро», книга первая, «Истории»).] чтобы умчать через страницу на Гастингское поле,[32 - …умчать… на Гастингское поле… – «Гастингское поле битвы» («Романсеро») См. прим. 7, с. 601.] а оттуда в грязную лачугу угольщика;[33 - …в грязную лачугу угольщика… – «Карл I» («Романсеро»).] затем вы видите себя в Версале,[34 - …вы видите себя в Версале… – «Мария Антуанета» («Романсеро»).] чтобы на минуту завернуть в Палестину[35 - …завернуть в Палестину… – «Помаре» («Романсеро»).] и тотчас же вернуться в Jardin Mabille[36 - Сад Мабиль (фр.).] и т. д. Поэт везде дома: он точно смеется над климатом, языком и формой построек. Да и в самом деле, не все ли ему равно, где размыкивать тоску проклятых вопросов и вспоминать о дочери дюссельдорфского палача:[37 - …о дочери дюссельдорфского палача… – «Шельм фон Берген» («Романсеро»).] в Египте или в rue Lafitte?[38 - Улице Лафит (фр.).]

Когда-то, еще на заре своей жизни, Гейне пережил поцелуй, так мучительно воспетый позже, в наши уже дни, ноющей кистью Штука: это был поцелуй сфинкса.[39 - …ноющей кистью Штука: это был поцелуй сфинкса. – Штук Франц (18631928) – немецкий художник. Писал картины мистико-символического характера на мифологические и аллегорические сюжеты. Представитель немецкого модернизма. Анненский имеет в виду картину Штука «Сфинкс» (1889–1890), в основу которой положен сюжет стихотворения Гейне «Пролог» («Книга песен»).] И с тех пор, как бы легко ни было прикосновение жизни к следам от когтей этой женщины, сердце Гейне чувствовало себя задетым навсегда.

Кошмар разнообразия гейневской поэзии носит печать не только богатой и бессонной, но и болезненно раздражительной фантазии.

В этом отношении особенно замечательно его «Романцеро», сборник, который был издан в 1851 г., когда Гейне лежал в постели, уже прикованный к ней навсегда и своей слепотой почти совершенно разобщенный с внешним миром.

Но глубокая безысходная тоска начала в поэте свою творческую работу гораздо раньше, чем он заболел спинной сухоткой. В сущности, Гейне никогда не был весел. Правда, он легко хмелел от страсти и самую скорбь свою называл не раз ликующей. Правда и то, что сердце его отдавалось бурно и безраздельно. Но мысль – эта оса иронии – была у него всегда на страже, и не раз впускала она свое жало в губы, раскрывшиеся для веселого смеха, или в щеку, по которой готова была скатиться бессильная слеза мелодрамы.

Список сокращений

КО – «Книга отражений».

2КО – «Вторая книга отражений».

ГБЛ – Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.

ГИАЛО – Государственный Исторический архив Ленинградской области.

ГЛМ – Отдел рукописей Государственного Литературного музея.