Размышления о жизни Христа

Вот идут они, переходят пустыню, через которую пришли сюда; дорога трудна. Посочувствуй им: как мало они отдыхают. Посмотри на них: изнуренные, обессиленные, усталость не проходит ни днем, ни ночью. И вот близок уже конец пустыни; представь, что тут они встречают Иоанна Крестителя, который как раз тогда начал там свое покаяние, хотя ни в чем не был грешен. Говорят, Иоанн крестил на том самом месте на Иордане, где когда-то переходили реку сыны Израилевы, когда пришли через пустыню из Египта; а перед этим он недалеко от того самого места совершал в пустыне покаяние. Разве не могло быть так, что маленький Иисус, переходя через пустыню, встретил его там? И ты можешь поразмышлять об этом. Вообрази, как Иоанн им обрадовался; а они ненадолго сделали там привал, поели вместе с ним грубой и скудной пищи; телом отдохнули мало, но дух отдохнул и подкрепился безмерно; наконец, они распрощались с ним. А ты, когда придешь туда и когда будешь уходить, преклони колени перед Иоанном, облобызай ноги его, попроси благословения и препоручи себя ему. Ибо этот ребенок – с колыбели удивительный и выдающийся. Он ведь был первый отшельник, начало и путь всех, желающих вести монашескую жизнь. Он был человек чистейший, предсказатель величайший, был более чем пророк, и мученик был славный.

Потом они перешли Иордан и направились к дому Елизаветы. Там в их честь был устроен большой веселый праздник. Там же Иосиф услыхал, что в Иудее царствует сын Ирода Архелай, и испугался, а во сне ему явился ангел, и они ушли в Галилею, в город Назарет.

Вот мы и вывели мальчика Иисуса из Египта. Когда Он вернулся, сбежались, наверное, сестры Госпожи и другие родственники и друзья навестить их. Сами они в Назарете мирно обитают, ведут тихую и бедную жизнь. С этого времени до двенадцатого года маленького Иисуса мы ничего ни у кого о Нем не читаем. Но некоторые рассказывают, и это похоже на правду, что в Назарете до сих пор есть источник, из которого мальчик Иисус носил воду матери. Конечно, смиренный Господь помогал матери и исполнял для нее и эту работу и другие: иных слуг у нее ведь не было.

Тут ты сможешь поразмышлять о том, как к ним, может быть, однажды пришел в гости Иоанн Евангелист со своей матерью, сестрой Госпожи; ему тогда было лет пять. В самом деле, мы читаем о нем, что он умер на шестьдесят седьмом году, считая от Страстей Господних, и было ему тогда девяносто восемь лет; значит, ко времени Страстей Господа ему был тридцать один год, а Господу тридцать три или чуть больше. А так как по возвращении из Египта Господу минуло семь лет, то Иоанну должно было быть пять. Итак, если даст тебе Господь, посмотри на них, как они стоят рядом и разговаривают. Ведь потом Иоанн стал тем учеником, которого Господь любил как родного.

Глава XIV. Как отрок Иисус остался в Иерусалиме (Лк 2)

Когда Он был двенадцати лет, пришел Он с родителями в Иерусалим, как предписывал обычай на праздник (Лк 2, 42), и оставался там восемь дней. Итак, Отрок Иисус еще раз взял на себя труд и прошел пешком долгий путь, чтобы почтить Отца Своего небесного на празднике Его: ибо между Отцом и Сыном была высочайшая любовь. Он радовался чести, воздаваемой Отцу, и внешнему веселью праздничной процессии, но еще больше скорбел, горевал и болел сердцем из-за бесчестья, наносимого Родителю скоплением многочисленных грешников. И вот Господь закона, соблюдая закон, проводил праздник в Иерусалиме, смиренно смешиваясь с толпой таких же бедняков. Когда же, по окончании дней праздника, возвращались родители, остался Отрок Иисус в Иерусалиме (Лк 2, 43).

Здесь хорошенько сосредоточься: представь себе, как будто ты сама там присутствуешь, слышишь все, что говорят, и видишь все, что делается. Здесь ты найдешь чрезвычайно полезный предмет для благочестивого размышления. Я уже говорил тебе выше, в начале, что Назарет, где жил Господь, отстоит от Иерусалима на четырнадцать или пятнадцать миль, или около того. Когда мать и Иосиф, шедшие разными дорогами, пришли к вечеру в местечко, где собирались переночевать и где их должны были приютить, Госпожа увидела, что с Иосифом нет Мальчика, а она думала, что они ушли вместе. Она спрашивает: «Где ребенок?» А он отвечает: «Не знаю, Он уходил не со мной. Я думал, Он пошел с тобой». Она так расстроилась, что заплакала и, содрогаясь от рыданий, сказала: «Он пошел не со мной. Я вижу, что плохо смотрела за моим Сыном». И тотчас побежала по домам и, изо всех сил стараясь быть вежливой, ко всем стучалась, несмотря на поздний час, и у всех спрашивала: «Вы не видели моего Сына?» И от горя и страстного желания найти ребенка едва сама себя сознавала. А Иосиф ходил за ней и плакал. Они Его не нашли. Как ты думаешь, могли они заснуть в эту ночь, особенно мать, которая любила Его так сильно? Наверное, знакомые ее успокаивали, но она была безутешна. Что значило для нее потерять Иисуса? Всмотрись в нее повнимательнее, поставь себя на ее место, посочувствуй ей от всей души, ибо она в беде: никогда со дня своего рождения она в такой беде не была. Так что не будем смущаться, когда попадаем в беду: даже собственную мать Господь от этого не избавил. Он допускает, чтобы бедствия поражали Его близких; они – знаки Его любви; они и нам на пользу.

Наконец Госпожа удалилась к себе в комнату, заперла дверь и принялась со слезами молиться: «О Боже, Отче вечный, всеблагой и всемилостивый, Тебе угодно было дать мне Сына Своего, но вот, я потеряла Его и не знаю, где Он. Верни Его мне, Отче, избавь меня от этого горя, покажи мне Сына моего. Обрати взор Ваш, Свой, на сокрушение сердца моего, а не на небрежение мое. Да, я вела себя беспечно, но я согрешила по неведению. По милосердию Своему верни мне Его, ибо без Него я не могу жить. О Сын мой возлюбленный, где Ты? Что с Тобой? У кого Ты нашел себе пристанище? Неужели ты вернулся к Отцу Своему на небеса? Я знаю, что Ты Бог и Сын Божий, но как же Ты мне ничего не сказал? А может быть, кто-то злонамеренно напал на Тебя и похитил? Я знаю, что Ты истинный человек, рожденный мною; однажды Ирод уже злоумышлял против Тебя, и я унесла Тебя в Египет. Да сохранит Тебя Отец Твой от всякого зла, Сын мой. Подай мне знак, Сынок, где ты, и я приду к Тебе, или Ты вернись ко мне. Прости меня на сей раз, и никогда больше не повторится такое, чтобы я за Тобой смотрела небрежно. Или я Тебя чем-то обидела, Сын мой? Из-за чего Ты ушел от меня? Я знаю, что Ты чувствуешь боль сердца моего. О Сын мой, приди ко мне поскорее. Никогда, со дня Твоего рождения и до сего дня, я не расставалась с Тобой, не ела без Тебя, не ложилась спать без Тебя; только сейчас. Но сейчас нет Тебя со мной, и я не знаю, как это случилось. Ты знаешь, что Ты надежда моя, жизнь моя и все счастье мое; без Тебя я не могу жить. Так дай же мне знак, где Ты и как Тебя найти». Такими или подобными словами молилась мать и всю ночь горевала о своем возлюбленном Сыне.

На следующий день утром они вышли из дома чуть свет и принялись искать Его по всем окрестным селениям, потому что возвращаться в Назарет из Иерусалима можно было многими дорогами. Так, если кто из Сиены решит вернуться в Пизу, может пойти и через Подиум Боники, и через Колле, и через другие селения. Итак, весь день они обходили разные дороги, расспрашивая о Нем родных и знакомых, но и к вечеру не нашли Его. Мать теряла надежду и была безутешна в своем горе.

На третий день они возвратились в Иерусалим и нашли Его сидящим в храме среди ученых мужей. Мать, увидев Его, обрадовалась и словно вновь ожила; она пала на колени и со слезами благодарила Бога. А маленький Иисус, увидев мать, подошел к ней. Мать обнимает Его, гладит, целует, прижимается лицом к лицу, и, крепко сжав Его в объятиях, некоторое время молчит и не двигается: от радости и нежности она не могла говорить. Потом, взглянув на Него, спрашивает: «Сынок, почему ты с нами так поступил? Я и отец Твой горевали и искали Тебя». А Он в ответ: «Зачем вы искали Меня? Мне следует быть в доме Отца Моего». Они же не поняли сказанных Им слов (Лк 2, 48–49). Мать говорит Ему: «Сынок, я хочу, чтобы Ты вернулся с нами домой; или Ты не хочешь идти с нами?» Он ответил: «Я сделаю то, что вам будет угодно». И вернулся с ними в Назарет.

Ты видела, как переживала мать, потеряв ребенка. Но что делал в эти три дня ребенок? Посмотри внимательнее: вот Он вечером направляется в какую-то ночлежку для бедных, вежливо просит пустить Его переночевать, там ужинает и спит с другими бедняками – бедняк Иисус. Посмотри, вот Он сидит среди учителей: лицо спокойное, мудрое и почтительное. Вот Он слушает их и задает вопросы, словно невежда: Он это делает из смирения, чтобы они не начали восхищаться Его дивными ответами.

В описанном происшествии ты можешь отметить три чрезвычайно важных вещи. Первое: кто хочет быть с Богом, тот не должен оставаться среди родных; от них нужно уйти. Отрок Иисус, пожелав заняться делами Отца Своего, отослал от Себя возлюбленную мать. А позже, когда стали Его искать по всем родственникам и знакомым, Его там не оказалось. Второе: кто живет духовной жизнью, пусть не удивляется, если порой душа его будет суха и ему станет казаться, что Бог его оставил. Ведь такое случилось даже с матерью Божией. Так что пусть не ленится душой и не расслабляется умом, но усердно ищет Бога в святых размышлениях и неустанно творит добрые дела – и вновь обретет Бога. Третье: никто не должен руководствоваться собственным чувством или собственной волей. В самом деле, Господь сказал, что хочет заняться делами Отца Своего; тем не менее, Он переменил Свое решение и подчинился воле Своей матери и ушел с ней и с кормильцем Своим и был в повиновении у них (Лк 2, 51). Тут ты тоже можешь подивиться Его смирению, о котором полнее мы скажем ниже.

Глава XV. Что делал Господь Иисус с двенадцати лет до тридцати

Итак, когда Господь Иисус возвратился из храма и из Иерусалима со своими родителями в город Назарет, Он был в повиновении у них (Лк 2, 51) и жил там вместе с ними до тех пор, пока Ему не исполнилось тридцать лет. В Писаниях не сказано, чем Он занимался все это время. Это кажется весьма удивительным. Но стоит ли нам удивляться и пытаться вообразить себе, что Он за это время сделал? Оставался ли Господь Иисус столько времени праздным и за столько лет не сделал ничего достойного упоминания и записи? А если сделал, то почему об этом не написано, как записаны все прочие Его деяния? Словом, как ни поверни, выходит одно недоумение.

Однако подумай хорошенько, и ты сможешь ясно увидеть, что Он совершил великий подвиг, ничего не делая. В самом деле, во всяком Его поступке кроется тайна. Действовал и говорил Он всегда наилучшим образом, но так же блистательно Он молчал, бездействовал и уклонялся. Он, величайший Учитель, которому предстояло учить людей добродетели и направлять на жизненном пути, начал от самой юности Своей совершать деяния превосходные, но совершал Он их образом удивительным, неведомым и для прежних времен неслыханным, а именно, так, чтобы выставить Себя в глазах людей бесполезным, никчемным и глупым. Мы вправе так думать, не нарушая благочестия и не делая слишком смелых допущений. Ведь я, предлагая тебе эту тему для размышлений, не утверждаю ничего, что не одобрено авторитетом Священного Писания или святых учителей, как я уже говорил в начале.

Итак, Он уклонялся от общения и от беседы с людьми. Он ходил в синагогу, то есть в церковь. Оставался там подолгу на молитве, но садился на место самое непочетное. Возвращался домой и был там с матерью, иногда помогал своему воспитателю. По дороге туда и обратно проходил сквозь толпу людей так, словно людей не видел. Все удивлялись, замечая, что такой видный юноша ничего не делает, ничего похвального не совершает. Ведь от Него ожидали больших дел и достойных мужчины поступков. Пока Он был маленьким, Он преуспевал в премудрости и возрастал в глазах Бога и человеков (Лк 2, 51). Но когда он подрос, то с двенадцати лет до тридцати с лишним не совершил ни одного поступка, который люди могли бы оценить как достойное мужчины дело. Они сильно недоумевали и в конце концов стали над Ним смеяться, говоря: «Он бездельник, Он не от мира сего, Он человек никчемный, глупый и неразумный». Он ведь даже грамоте не учился, и про таких у народа вошло в поговорку: «велика Федора, да дура». А Он упрямо держался подобного образа жизни, так что сделался предметом всеобщего презрения и прослыл ничтожеством. Об этом, задолго до того, хорошо сказал Пророк, имея в виду Его: «Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе» (Пс 21, 7).

Ты видишь, что Он делал, когда ничего не делал? Он выставлял себя в глазах всех окружающих презренным ничтожеством. Может быть, тебе это кажется пустяком? Его это, быть может, не заботило, но для меня важно доказать обратное. Так вот, я твердо уверен, что среди человеческих дел нет большего, я знаю, что нет подвига более трудного. Для меня очевидно, что на самую высокую ступень поднялся тот, кто достиг подобного: кто искренне, от чистого сердца, от души – а не надуманно – настолько победил себя, обуздал душу свою, подавил гордое высокомерие плоти своей, что не хочет считаться чем-то, кто согласен сносить презрение и слыть никчемным дураком. Это больший подвиг, чем брать города; об этом говорит Соломон: «Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города» (Притч 16, 32). Когда достигнешь этой ступени, увидишь ясно, что ты ничего не сделала. Ибо все мы поистине никчемны, по слову Господа (Лк 17, 10), даже если делали все хорошо. А пока мы не достигли той ступени отвержения себя, мы не достигли и истины, и расхаживаем в ослеплении тщеславия и упорствуем в суете. Это ясно показал апостол, сказавший: «Кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя» (Гал 6, 3). Так вот, если ты спросишь, зачем Господь Иисус это делал, я тебе отвечу: не оттого, что Ему это было нужно, но для того, чтобы нам дать урок. Так что если мы не станем учиться, нам не будет извинения. К тому же это и само по себе отвратительно, если червь вытянется во весь рост и станет превозноситься; тем более, даже не червь, а будущая пища червей. И это при том, что Господь всякого величия Сам себя унизил и презрел.

А если кому-то все же кажется нелепым, что Он потратил столько времени попусту, ничего не делая, или что Евангелисты столько пропустили из Его деяний, и прочее в том же роде, – то можно ответить так: сделать себя образцом столь высокой добродетели и подавать всем ее пример – дело не пустое и не бесполезное; наоборот, наиполезнейшее; оно есть верное и прочное основание всех добродетелей.

Однако, с другой стороны, в Евангелии от Иоанна Он сам говорит такие слова: «Когда придет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне; а также и вы будете свидетельствовать, потому что вы с начала со Мною» (Ин 15, 26–27), то есть вы тоже проповедники. А Петр при избрании святого Матфея Апостола говорит: «Надобно, чтобы одни из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался с нами Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем» и т. д. (Деян 1, 21–22). Но ко времени крещения Иисус, начиная свое служение, был лет тридцати (Лк 3, 23); а сам Иоанн не смог бы стать Его предтечей, если бы Господь Иисус начал проповедовать раньше него. Если бы Иисус начал проповедовать раньше, тогда Он не мог бы остаться в безвестности: за столько лет Он наверняка стал знаменит в округе. Не зря же земляки Его гово рили о Нем: «Разве Он не плотников сын?» (Мф 13, 55), а ведь потом товарищи прозвали Его «Сыном Давидовым» (Мф 21, 15).

Однако, опять-таки, если Он раньше тридцати лет начал проповедовать, или совершил еще что-то примечательное, то об этом должно было быть написано, если не обо всем, то хоть о чем-то: не могли бы все Евангелисты совершенно умолчать об этом.

Затруднение, о котором я говорю, ощущал, по-видимому, и святой Бернард; я вернусь к нему ниже и постараюсь разобраться, опираясь на самый высокий авторитет[49 - См. гл. 16.]. Но что бы там ни было на самом деле, я считаю, что для благочестивых размышлений очень хорошо представлять себе дело именно так: Господь Иисус выглядел в глазах людей никчемным бездельником и тем ковал Себе меч смирения, как было сказано Ему через Пророка: «Препояшь Себя по бедру мечом Твоим, Сильный» (Пс 44, 4). Нет более славного меча, чем меч смирения, и каким еще мечом подобало умертвить гордого противника? Мы нигде не читаем, чтобы Господь пользовался мечом Своего величия. Скорее наоборот, особенно в то время, когда Ему больше всего нужна была сила – во время крестных Страстей. Тот же Пророк сетовал на Отца из-за Сына, говоря: «Ты не дал Ему меч и не помог Ему в битве» (Пс 88, 44). И выходит все правильно: Господь Иисус действительно начал прежде делать, а потом учить (Деян 1, 1); ведь Ему предстояло сказать: «Я кроток и смирен сердцем» (Мф 11, 29). Вот Он и хотел сначала это сделать, и сделать не ложно, а по-настоящему, от сердца, ибо Он был от сердца смирен и кроток. Не может быть, чтобы Он притворялся; скорее, наоборот: он настолько утверждался и углублялся в смирении, уничижении и отвержении Себя, настолько уничтожал Себя в общественном мнении, что когда потом начал проповедовать и говорить вещи возвышенные и божественные, да что там – когда начал творить чудеса и дивные и великие дела, Его не зауважали, а еще больше стали презирать и высмеивать, говоря: «Кто он такой? Не плотников ли сын?» (Мф 13, 55), – и иное в том же духе, издевки и поношения.

Если мы именно так станем понимать дело, то оправдается слово апостола: «Уничижил Себя Самого, приняв образ раба» (Флп 2, 8): не раба вообще, через воплощение, а негодного раба, через смиренное и униженное поведение.

Хочешь сама убедиться в том, что именно этим мечом Он решил препоясаться? Рассмотри внимательно все Его деяния, одно за другим: в каждом сияет свет смирения. Ты уже видела его отсвет в событиях, о которых мы размышляли выше; припомни их хорошенько. Ты будешь видеть его и впредь, в каждом из событий, о которых мы будем размышлять, и свет этот будет все усиливаться: Он сохранил верность смирению вплоть до смерти, и даже после смерти, более того – и после вознесения. Разве в конце пути Он не умыл ноги ученикам? Разве Он не унизился несказанно, перенеся крестную муку? Разве, явившись в славе после воскресения, Он не называл учеников по-старому – «братья»? «Иди, – сказал Он Магдалине, – и скажи братьям моим: Я восхожу к Отцу моему и Отцу вашему» (Ин 20, 17). Разве уже после вознесения Он не заговорил с Павлом смиренно, как с равным: «Савл, Савл! что ты гонишь Меня?» (Деян 9, 4), и не назвался Богом, но сказал просто «Меня»? Разве, сидя одесную Отца на престоле величия Своего Он не скажет в судный день: «Что вы сделали одному из сих братьев Моих меньших, Мне сделали» (Мф 25, 40)?

Не без причины Он так сильно возлюбил эту добродетель. Он знал, что как гордость – основание всякого греха, так смирение – основание всякого блага и спасения. Без этого основания тщетно возводится здание. Без смирения нельзя утвердиться и преуспеть ни в девстве, ни в бедности, ни в какой добродетели и ни в каком деле. Его-то Он и явил нам, то есть показал, как можно стяжать его, а именно: через унижение и отвержение себя в собственных глазах и в глазах других и через постоянное упражнение в делах смирения.

Итак, иди, и ты поступай так же (Лк 10, 37), если хочешь стяжать смирение. Для этого надо сначала унизиться, то есть не ставить себя ни во что и терпеть, чтобы другие тебя не ценили; затем надо упражняться в делах низких и в глазах общества не уважаемых. Бернард говорит об этом так: «Смирение, к которому приводит унижение, есть основание всей духовной постройки. Унижение – путь к смирению, как терпение – путь к миру, как чтение – путь к знанию. Если желаешь стяжать добродетель смирения, не уклоняйся с пути унижений. Ибо, если ты не можешь унизиться, то не сможешь и достичь смирения»[50 - Bern., epist. LXXXVII, n. 11 (LTR, 7, p. 230).]. И в другом месте: «Кто пытается подняться выше, не должен высоко помышлять о себе. В противном случае, возносясь, он может пасть ниже себя, если не утвердится прочно на основании подлинного смирения. Великое нельзя приобрести иначе, как ценой смирения: потому что устремившийся вверх унижается, терпя неудачи и нападки, а унижением приобретает заслугу, которой платит за подъем. Так что, если ты видишь себя униженным, знай: это добрый знак; это вообще всегда свидетельство приближения благодати. Ибо как перед крушением возносится сердце (Притч 16, 18), так перед вознесением унижается. Ты же, наверное, сам читал[51 - Автор нашего трактата обращается к девушке-монахине, а св. Бернард в многочисленных цитатах – к брату-монаху. От этого обращение к читателю меняет род – то женский, то мужской.], что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак 4, 6)»[52 - Bern., Cant., serm. XXXIV, n. 1 (LTR, 1, 246).]. И чуть дальше: «Нам кажется, что если бы Бог Сам унизил нас, нам это было бы нипочем; мы бы даже с радостью это приняли. А если Он унижает нас через других, какая разница? Надо это принимать так же. Дивный пример подает тебе в этом деле святой Давид. Однажды раб злословил его, но он не почувствовал обиды, потому что предчувствовал благодать. «Что мне, – сказал он, – и вам, сыны Саруины?» (2 Цар 16, 10). Поистине, вот человек по сердцу Божию (Деян 13, 22): он готов был рассердиться скорее на того, кто хотел за него отомстить, чем на того, кто обругал его. Потому и мог сказать с чистой совестью: «Я спасал даже того, кто без причины ополчался на меня» (Пс 7, 5)[53 - Ibid., n. 2.].

Ну вот, о добродетели смирения пока достаточно.

Вернемся в Назарет и посмотрим, что делает и как живет Господь Иисус, наше зерцало, ибо это наша главная задача. Не забудь представить себе, что ты сама там при всем присутствуешь, как я не раз тебе говорил. Вглядись в эту маленькую семью, благословенную превыше всех прочих; в высокой бедности она ведет низкую и смиренную жизнь. Блаженный старец Иосиф зарабатывал, сколько мог, плотницким ремеслом. Госпожа за плату трудилась иглой и веретеном. Делала она и все прочие работы по дому, а их много, как ты прекрасно знаешь: готовила еду мужу и Сыну, убирала, стирала, потому что служанки у нее не было. Поставь себя на ее место, почувствуй, сколько ей приходилось работать руками. И на место Господа Иисуса: ведь Он ей помогал всем, чем мог, и верно трудился. Ибо Он, как Он сам говорит, пришел послужить, а не для того, чтобы Ему служили (Мф 20, 28). Наверное, Он помогал накрывать на стол, стелить постели и делать прочие незаметные домашние дела. Посмотри, как смиренно Он выполняет все низкие надобности по дому, но и на Госпожу смотреть не забывай. Смотри, как они изо дня в день едят втроем за одним столом; едят не лакомства и разносолы, а бедный трезвый обед; как они потом разговаривают: их речи не пустые и праздные, они полны мудрости и Святого Духа. Это трапеза ума не меньше, чем подкрепление тела. Разойдясь после обеда, каждый становится на молитву в своей спаленке: дом у них не просторный, а маленький. Поразмышляй о них, находящихся в их тесных спаленках. Посмотри, как Господь Иисус вечером после молитвы укладывается на земляном полу – каждую ночь в течение многих лет – так смиренно, так неудобно, как последний бедняк из народа. Заставь себя, постарайся въяве увидеть Его в этом положении – тебе бы надо делать это каждый вечер.

О Боже непостижимый! (Ис 45, 15). Для чего Ты так истязал это невиннейшее тело? Одного такого ночлега должно было хватить для искупления целого мира. Тобою двигала безграничная любовь, Ты горел рвением спасти заблудшую овцу (Лк 15, 6) и отнести ее на Своих плечах на небесные пастбища. Ты, Царь царей и Бог вечный, утоляешь всякую нужду, в изобилии даешь всем все нужное, чего требует устройство всякой твари – но для себя Ты предназначил иное: сам Ты столько долгих лет соблюдал такую бедность, терпел такую нужду, нес такие тяготы – бодрствуя и ложась спать, постясь и трапезуя, и во всех прочих Твоих делах. Где вы, ищущие телесного покоя, желающие красивого, интересного, разнообразного? Если мы стремимся к подобным вещам, значит, мы учились в школе не у этого Учителя. Но неужели же мы мудрее Его? Сам Он учил нас словом и примером смирению, бедности, притеснению тела и труду. Так последуем же за верховным Учителем: Он не желает нас обманывать, да и не может лгать. Имея, – по учению апостола, – пропитание и одежду, будем довольны тем (1 Тим 6, 8), сообразуясь с необходимостью, не с преизобилием, и прилежа постоянно, беспрерывно, бодро упражнениям во всех прочих добродетелях и духовной науке.

Глава XVI. О Крещении Господа Иисуса (Мф 3; Ин 1)

Когда Ему исполнилось двадцать девять лет, которые Он прожил в тяготах и презрении, Господь Иисус говорит матери: «Пора Мне идти, да объявлю и прославлю Отца Моего, и покажу Себя миру, и исполню дело спасения душ, для которого Отец Мой Меня сюда послал. Не печалься, Моя добрая мать, что скоро покину тебя». И встав на колени, Учитель смирения просил благословить Его. Она тоже преклонила колени и со слезами обняла Его и сказала с великой нежностью: «Сын мой благословенный, иди, и да будет с Тобой благословение Отца Твоего и мое. Помни обо мне и возвращайся поскорее».

Так почтительно простившись с нею и с воспитателем своим Иосифом, Он пустился в путь из Назарета в сторону Иерусалима к Иордану, где крестил Иоанн. Это место было в восемнадцати милях от Иерусалима.

Господь мира идет один: учеников у Него еще не было. Посмотри на Него внимательно: вот Бог идет один, босиком по таким длинным дорогам; поставь себя на Его место и по сочувствуй Ему изо всех сил. О Господи, куда Ты идешь? Разве Ты не выше всех царей земли? О Господи, где же Твои бароны и графы, герцоги и воины, лошади и верблюды, слоны и колесницы, возницы и слуги, и вся пышная свита? Где Твое сопровождение, где охрана, как принято у прочих царей и больших людей? Где трубный звук, барабанный бой, где царские знамена? Где квартирьеры, скачущие вперед приготовить ночлег и все удобства? Где почетная стража, торжественная процессия, без которых не обходимся мы, мелкие черви? Господи, разве не полнятся небеса и земля славой Твоей? Что же Ты идешь так бесславно? Разве не Тебе служили тысячи тысяч и предстояли тьмы тем (Дан 7, 10)? Отчего же Ты шагаешь в таком одиночестве, стирая босые ноги о землю? – Ты еще не в царствии Твоем, вот в чем причина, по-моему: ибо царствие Твое не от мира сего (Ин 18, 36). Ты уничижил Себя Самого, приняв образ раба (Флп 2, 7), не царя. Ты сделался, как один из нас, странник и пришлец, как все отцы наши (Пс 38, 13). Ты сделался рабом, дабы мы сделались царями. Ибо Вы пришли, чтобы ввести нас в царствие Твое, и на наших глазах пролагаете путь, которым мы можем взойти в Твое царствие.

Только отчего мы не хотим замечать этот путь? Отчего не следуем за Тобой? Отчего не смиряем себя? Отчего так жадно рвемся к почестям и знакам отличия, так цепко держимся тлена и суеты? Конечно, оттого, что наше царство от мира сего; мы не желаем видеть себя пришлецами и странниками, и потому вновь и вновь терпим бедствия. О суетные сыны человеческие! Отчего мы принимаем ложь за истину, призрак за реальность, шаткое за прочное, временное за вечное, отчего избираем их и так пылко рвемся обладать ими? Без сомнения, Господи Благий, если бы нам удалось всей душой и умом устремиться к Царствию Вашему, если бы мы помнили, что наше жительство – на небесах (Флп 3, 20), если бы твердо были убеждены, что мы пришельцы и странники (1 Пар 29, 15), мы легко бы за Тобой последовали. Из этих видимых вещей мы взяли бы лишь необходимое и налегке побежали бы за ароматом мастей Твоих (Песн 1, 2–3). Нас не обременял бы груз и не задерживал бы обоз; все преходящее мы с легкостью презрели бы как уже прешедшее.

Итак, вот шагает Господь Иисус смиренно, долгими переходами, пока не достигает Иордана. Когда же Он пришел к Иордану, нашел там Иоанна, крестящего грешников, и многолюдную толпу сбежавшихся отовсюду послушать его проповедь. Для них он был как бы Христос. Господь Иисус сказал ему: «Прошу тебя, окрести Меня вместе с ними». Иоанн взглянул на Него и узнал Его духом, и испугался и отвечал почтительно: «Господи, мне надобно креститься от Тебя» (Мф 3, 14). Но Иисус сказал ему в ответ: «Оставь теперь: ибо так надлежит нам исполнить всякую правду (Мф 3, 15). Не говори так, не открывай Меня народу, ибо еще не пришло Мое время. Но крести Меня. Ибо сейчас время смирения, и Я желаю исполнить всякое смирение».

Обрати здесь внимание на смирение – именно здесь уместно порассуждать о нем. Ты должна знать, что у смирения есть три ступени, как говорит нам глосса к этому месту. Первая ступень – подчиняться большему и не превозноситься перед равным. Вторая ступень – ставить себя ниже равного и не считать себя больше меньшего тебя. Третья и высшая ступень – ставить себя ниже меньшего. На эту ступень здесь встал Христос и тем исполнил всякое смирение. Ты видишь, насколько возросло Его смирение по сравнению с прежним нашим примером. Здесь Он поставил Себя ниже раба, Себя унизил, а раба Своего оправдал и возвеличил. И в другом отношении выросло Его смирение. Подумай сама: до сих пор Он вел Себя смиренно, как бесполезный и ничтожный человек, а здесь Он пожелал явиться грешником. Ибо грешникам проповедовал Иоанн покаяние, грешников крестил, и господь Иисус пожелал креститься вместе с ними и у них на глазах. Бернард говорит об этом так: «Смешавшись с народными толпами, Он пришел к Иоанну креститься. Пришел как один из народа Тот, кто единственный был без греха (Ин 8, 7). Кто поверил бы, что Он – Сын Божий? Кто принял бы Его за всемогущего Бога? Слишком сильно смирил Ты Себя, Господи, слишком глубоко скрыл под покровом смирения. Но от Иоанна Ты утаиться не сможешь»[54 - Bern., Epiph., serm. I, n. 6 (LTR, 4, p. 299).]. Вот что пишет Бернард.

Можно, конечно, то же самое сказать и об обрезании – что и там Он хотел явиться грешником. Однако здесь больше, потому что здесь – перед толпой народа, а там было втайне от посторонних глаз.

Но ведь Он намеревался вскоре Сам приняться за проповедь; разве не стоило опасаться, что Его не станут слушать как грешника? Но нет: Учитель смирения не стал из-за этого уклоняться от глубочайшего унижения. Он Сам захотел явиться тем, чем не был, презренным и отверженным, чтобы наставить нас.

А мы, наоборот, хотим казаться тем, чем на деле не являемся, чтобы нас хвалили и славили. Если в нас, как нам кажется, есть что-то хорошее, мы выставляем его напоказ, а недостатки скрываем, потому что мы дурные грешники. В чем наше смирение? Послушай на этот счет не меня, а Бернарда: «Есть смирение, которое создает и разжигает любовь; и есть смирение, которое рождает в нас истина; в нем нет жара. Первое – чувство, второе – познание. Если ты заглянешь внутрь себя при свете истины и без притворства, если станешь судить о себе беспристрастно, ты, без сомнения, смиришься. Истинное самопознание сделает тебя ничтожным в твоих глазах, хотя в глазах других ты, наверное, еще не сможешь вытерпеть презрения. Внутренняя работа истины сделает тебя смиренным, но этого недостаточно; нужен еще прилив любви. Истина показала тебе тебя самого правдиво и здраво, просветив тебя словно вспышкой молнии; если бы так же тебя воспламенила любовь, ты, несомненно, захотел бы, чтобы все увидели тебя таким, каков ты есть, и думали о тебе так же, как ты сам, ибо это – истина. Впрочем, когда я говорю «каков ты есть», я не имею в виду все, что есть в тебе: часто бывает неполезно рассказывать всем все, что мы сами о себе знаем. Сама истина любви и любовь к истине запрещает нам обнажать то, что повредит ближнему; иногда ему лучше остаться в неведении.

Однако если ты, скованный любовью к себе, станешь держать при себе истинное о себе суждение, то всякому ясно, что ты меньше любишь истину, предпочитая ей собственные удобства и почет от окружающих»[55 - Bern., Cant., serm. XLII, n. 6 (LTR, 2, p. 36–38).]. И ниже: «Если душа твоя не спит, то рано или поздно Истина, обследовав сердце твое и самые потайные закоулки внутри тебя, заставит тебя понять, кто ты есть на самом деле. Тогда ты станешь смирен – внутренним, принудительным смирением. Приложи волю, сделай из нужды добродетель, потому что не бывает добродетели без участия воли. Только тогда тебе захочется и снаружи выглядеть таким, каким ты видишь себя изнутри. В противном случае бойся, как бы не сбылись о тебе слова Писания: «Он льстит себе в глазах своих, будто отыскивает беззаконие свое, чтобы возненавидеть его (Пс 35, 3). Неодинаковые весы, неодинаковая мера – мерзость пред Господом» (Притч 20, 10). – Ведь что же получается? Втайне, про себя, ты, взвешенный на весах истины, оцениваешь себя низко, – а открыто ты лжешь нам всем, норовя продать себя нам дороже, чем ты стоишь, а ведь ты сам знаешь себе истинную цену. Побойся Бога, оставь это мерзкое дело, не надо, чтобы воля возносила того, кого унизила истина. Ибо это значит противиться истине, воевать против Бога. Лучше обрети покой в Боге, подчинись истине, и не просто подчинись – полюби ее. Неужели Богу не покорится душа моя? (Пс 61, 2)[56 - Синодальный перевод: «Только в Боге успокаивается душа моя: от Него спасение мое».]. Но мало подчиниться Богу; ради Бога надо подчиняться и всякой твари человеческой: аббату как начальнику, приорам как им поставленным. Я тебе больше скажу: подчиняться надо не только вышестоящим; подчинись равным, подчинись меньшим. Ибо так, – сказал Он, – надлежит нам исполнить всякую правду (Мф 3, 15). Пойди и ты к меньшим, если хочешь стать совершенным праведником, поставь себя ниже низшего, слушайся младшего»[57 - Bern., Cant., serm. XLII, n. 8 (LTR, 2, p. 38).].

И еще пишет Бернард: «Кто праведен, кроме смиренного? Когда Господь склонился под руку раба Своего Крестителя, а тот побледнел от страха перед Его величием, Он сказал ему: “Оставь: ибо так надлежит нам исполнить всякую правду” (Мф 3, 15). Тем самым Он установил, что совершенство праведности – в совершенном смирении. Значит, праведен смиренный»[58 - Bern., Cant., serm. XLVII, n. 7 (LTR, 2, p. 65).]. Вот что пишет Бернард.

Как проявляется праведность в смиренном? А так: он воздает каждому свое, что ему следует по праву[59 - Определение справедливости, данное в первой строке Юстинианова кодекса Римского права: jus est voluntas suum cuique tribuens. Латинское iustitia переводится на русский и как «праведность», и как «справедливость».]. Он не присваивает чужого, чтит Бога, а себя ни во что не ставит. Ты лучше поймешь это, если сравнишь его с человеком, неправедно превозносящимся: тот приписывает благие дары Божьи себе самому. О таких Бернард говорит: «Из великих благ обычно рождается зло. Когда мы награждены исключительными благами Господними, мы пользуемся дарами, словно они не дарованные, а наши, и не воздаем хвалу Богу. Вот почему люди, которые у нас считаются самыми великими по полученным ими дарованиям, у Бога считаются самыми малыми – они больше всех не вер нули того, что было им дано. Впрочем, это я вас щажу. Я воспользовался более мягкими словами: “великие” и “малые”. Но я не выразил того, что на самом деле думаю. Я смягчил разницу, я и обнажу ее: я должен был сказать “лучшие” и “худшие”. Поистине, человек тем хуже, чем он лучше, если то, в чем он лучше других, он приписывает себе: это, без сомнения, хуже всего. Другой, может быть, скажет: “Ладно, признаю, благодатию Божиею есмь то, что есмь (1 Кор 15, 10)”; но при этом будет стараться захватить себе славу за дарования, полученные по благодати. Разве он не вор и не разбойник? (Ин 10, 1). Пусть услышит, ему сказано: “Твоими устами буду судить тебя, лукавый раб!” (Лк 19, 22). Раб, который узурпирует себе славу господина своего – разве он не лукавейший?»[60 - Bern., Cant., serm. LXXXIV, n. 2 (LTR, 2, p. 303–304).] Это был Бернард.

Теперь ты видишь, почему совершенная праведность состоит в смирении. Оно не крадет честь у Бога и не приписывает себе того, чего не следует. И ближнего оно не обижает: смиренный не судит о ближнем и ни перед кем не превозносится. Он почитает себя меньше всех и выбирает себе последнее место. Об этом тот же Бернард так пишет в тридцать седьмой главе: «Как знать, человече, может быть, тот, кого ты считаешь самым жалким ничтожеством, чья жизнь тебе кажется исключительно подлой и гнусной, от кого ты отшатываешься с отвращением, кого, по-твоему, нельзя не презирать не только такому человеку, как ты – а ты уверен, что живешь целомудренной, праведной и благочестивой жизнью (Тит 2, 12) – но даже всяким мерзким преступникам, потому что он преступнее всех – как знать, повторяю, может быть, он, по мановению десницы Всевышнего (Пс 76, 11), окажется лучше и их, и тебя; а может быть, он уже живет в Боге истинном? Потому что Бог пожелал, чтобы мы выбирали себе место не в середине, не предпоследнее, даже не одно из последних. Нет, Он сказал: «Садись на последнее место» (Лк 14, 10). Сиди на самом последнем месте один, и не только не ставь себя выше кого бы то ни было, но и думать не смей сравнивать себя с кем-то»[61 - Bern., Cant., serm. XXXVII, n. 7 (LTR, 2, p. 13).].

Разнообразные достоинства этой добродетели смирения пере числяет нам тот же Бернард, и к его авторитетному мнению стоит прислушаться. В восемьдесят пятой главе он говорит: «Смирение – великая мать и возвышенная добродетель.

Ему в школе не учат, но блажен, кто его получит; ему нельзя научиться, но его стоит добиться. Оно не учено и ничего не может объяснить от себя своими словами – но все может постичь силой Слова и в Слове. Почему? – Потому что оно – не заслуга, но благоугодно Богу (1 Ин 3, 22) и мило в глазах Отца и Слова, Жениха души, Господа нашего Иисуса Христа, который есть всевышний Бог, благословенный вовеки (Рим 9, 5)»[62 - Bern., Cant., serm. LXXXV, n. 14 (LTR, 2, p. 316).].

И еще: «Смирение есть добродетель, дающая человеку самое истинное познание себя самого, так что он перестает ценить себя дорого»[63 - Bern., de duod. grad. humilit., c. 1, n. 2 (LTR, 3, p. 17).]. А в беседе на Рождество Господне он же пишет: «Одной добродетели смирения достаточно для восстановления разрушенной любви»[64 - Bern., Nat., serm. II, n. 6 (LTR, 4, p. 256).]. И еще в письме к Генриху: «Одно смирение никогда не хвалится, не умеет превозноситься, ни с кем не соревнуется. Истинно смиренный не упорствует в суждении и не настаивает на своей правоте»[65 - Bern., epist. XLII (LTR, 7, p. 120–121).]. Кроме того, смирение примиряет нас с Богом, оно угодно в нас Богу. Вот слова Бернарда из проповеди на ниспослание Гавриила: «Добродетель смирения всегда близка и родственна Божией благодати»[66 - Bern., super Missus est, serm. IV, n. 9 (LTR, 4, p. 54).].

По благодати Божией благочестие обычно способствует хранению смирения, так что чем больше кто в нем преуспевает, тем меньше считает себя преуспевающим. Духовное упражнение устроено так, что если кто взойдет на высшую ступень, у него обязательно останется что-то, в чем он на самой первой ступени не достиг совершенства, так что ему самому будет казаться, что он и первой ступени не освоил.

Бернард говорит там же: «Прекрасно сочетание девства и смирения. Весьма угодна Богу та душа, в которой смирение венчает девство, а девство украшает смирение. Но какого почета, по-твоему, достойна та, у кого плодовитость возвышает смирение, и рождение детей освящает девство? Когда слышишь «девство», понимай: «смирение». Если ты смиренна, но не можешь оставаться девой, подражай смирению девы. Девство – похвальная добродетель; смирение – необходимая. Стяжать первую нам советуют, вторую – предписывают. К первой тебя приглашают, ко второй принуждают. О девстве сказано: «Кто может вместить, да вместит» (Мф 19, 12). А о смирении: «Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф 18, 3). Первая вознаграждается, вторая требуется. Одним словом, без девства ты можешь спастись, без смирения не можешь. Я так скажу: смирение, оплакивающее утраченное девство, может быть угодно Богу; без смирения даже девство Марии, осмелюсь думать, было бы Богу противно. «На кого, – сказал Он, – Я призрю? – На смиренного и сокрушенного духом» (Ис 66, 2). Не будь Мария смиренна, на ней не почил бы Дух Святой. А не почил бы – она бы не понесла во чреве. Потому что без Него как бы она зачала от Него? Чтобы она зачала от Духа Святого, – а она сама так говорит, – надо было, чтобы призрел Господь на смирение рабы своей (Лк 1, 48); на смирение, а не на девство. Значит, смирение – причина того, что девство стало угодно Богу. Что гордишься, высокомерная дева? Мария и не помнит о своем девстве; ее славят за смирение. А ты смирением пренебрегаешь и льстишь себе, что ты дева. Призрел Господь на смирение рабы своей. – Но какова эта раба? – Дева святая, дева рассудительная, дева благочестивая. Разве ты чище ее? Или благочестивее? Или ты думаешь, что ты настолько девственнее Марии, что тебе хватит одной чистоты без смирения, чтобы стать угодной Богу, хотя даже Марии одной чистоты было недостаточно? Да, целомудрие заслуживает почета. Но, чем большего уважения к себе ты ждешь за него, тем больше ты себе вредишь: Бог даровал тебе прекрасный наряд чистоты, а ты пачкаешь его гордыней»[67 - Bern., super Missus est, serm. I, n. 5–6 (LTR, 4, p. 17–18).].

А в послании к Генриху Бернард говорит: «Любовь к ближнему, целомудрие и смирение – наряд не цветной, но прекрасный; настолько прекрасный, что и Богу смотреть на него приятно. Что прекраснее целомудрия? Оно делает чистым рожденного от нечистого семени (Иов 14, 4), делает врага другом, а человека – ангелом. Конечно, между ангелом и стыдливым человеком остается кое-какая разница, но только в степени блаженства, не в добродетели. Более того: пусть ангельское целомудрие безмятежнее, зато человеческое требует большего мужества. Здесь и сейчас, где все подчинено смерти, одно целомудрие хоть как-то представляет славу бессмертия. Здесь, среди свадебных торжеств, оно одно хранит память о той блаженной стране, где не женятся и не выходят замуж (Мф 22, 30); оно одно отвоевало себе чистое место и может дать хоть какой-то опыт небесного общения. Мы носим хрупкий сосуд и ежечасно рискуем разбить или осквернить его; целомудрие соблюдает наш сосуд в святости (1 Фес 4, 4), словно наполняет его благоуханным бальзамом, в котором трупы сохраняются, не разлагаясь. Оно хранит наши пять чувств и наши телесные члены здоровыми и бодрыми: не дает им разлагаться в праздности, портиться в вожделениях, протухнуть в плотских наслаждениях». И чуть дальше: «Но, какой бы чудной красотой ни отличалось целомудрие, без любви оно ничего не стоит. И не удивительно. Без любви какое благо? Вера? – Нет, даже если она двигает горы. Знание? – Нет, даже если оно говорит языками ангельскими. Мученичество? – Нет, ибо если я отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1 Кор 13, 3). Без нее никакое благо не благо, а с ней любая мелочь обретает ценность. Целомудрие без любви – светильник без масла. Нет масла – светильник не горит. Нет любви – целомудрие не угодно Богу». И еще подальше, в середине письма: «Из трех добродетелей, о которых у нас зашла речь, одно смирение заслуживает целого трактата, ибо оно – основа. Оно настолько необходимо для двух других, что без него обе они даже и не добродетели. Только смирение дает стяжать чистоту или любовь, потому что только смиренным Бог дает благодать (Иак 4, 6). Помогает смирение и сохранить приобретенные добродетели, потому что только на смиренном и кротком почивает Дух (1 Петр 4, 14). А сохраненные добродетели смирение возводит до совершенства, потому что добродетель достигает совершенства в немощи (2 Кор 12, 9)[68 - Virtus in infirmitate perficitur. – Синодальный перевод: «Сила совершается в немощи».], то есть в смирении. Гордость – врагиня всякой благодати, начало всякого греха (Сирах 10, 15); ей Бог противится и изгоняет от Себя и от прочих добродетелей ее гордую тиранию. Гордость хитра: она наращивает свои силы, питаясь всем, что есть хорошего в человеке. Защитить добрые качества может лишь смирение; оно – их единственный оплот, крепостная башня добродетелей; оно храбро отбивает нападения гордыни, оно одно противостоит самонадеянности»[69 - Bern., epist. XLII, n. 8–17 (LTR, 7, p. 107–114).]. Вот что пишет Бернард.

Много прекрасного о смирении есть для тебя в этом трактате правдивейшего и смиреннейшего Бернарда. Постарайся понять умом и исполнить на деле то, что он говорит о нем и о других добродетелях. А мы теперь вернемся к крещению Господа.

Итак, увидев волю Господа, Иоанн послушался и крестил Его.