Ростки безумия

«Спасибо!» – звонко и как можно более утвердительно крикнул я, словно хотел показать этим силу голоса и, собственно, раз и навсегда отбросить домыслы о моей болезни и тем более об ее опасности.

«Неужели такого рода мысли, чистый бред, без оснований появляются у них в голове? – задавал я себе вопросы, сидя за столом и смотря на однотонную стену. – Неужели можно просто так обвинить человека по пустяку, не подкрепив это никакими фактами, быть убежденным в том, что если твой сосед заболел, то он обязательно заразился от того, с кем общался? Это совершенная глупость!»

Я остался напуганным даже не столько бессмысленными обвинениями, сколько действиями, которые совершались и могли совершаться в отношении меня.

Относительно повезло, что я смогу, по крайней мере, получать помощь еще неопределенное количество времени, пока весь чертов дом не охватит панический страх при приближении к моей входной двери. А после просто схожу – раз уж так им нужны эти бумажки, – покажу справку о моем выздоровлении, о чем я надеюсь, ведь доктор, который примет меня, большой профессионал в своем ремесле и уважение к таким людям возникает не само по себе, оно растет с годами трудов.

17.

Наверное, я слишком много думаю. Сама мысль о необходимости врачебного обследования не дает покоя. Я всегда был здоров, не было проблем ни у родственников, ни у кого-то в окружении. Каким-то образом так получилось, что события попусту навалились на меня, не оставляя в покое и без того уставшую голову. Сегодня днем я попытался выйти из квартиры, перед этим внимательно прислушался, чтобы не застать людей в подъезде, которые меня и без того сторонятся, точно я чумной. Выйдя на лестничную площадку и осмотревшись, я обнаружил, что на моей двери находится какая-то пометка, нарисованная с помощью мела, в тот момент это выглядело нелепо и ужасно. Значок представлял собой маленький круг и линию, переходящую в ключ, что напоминало средневековые эстампы. Значило ли это, что нельзя входить ко мне или приближаться к двери? – не знаю. Должно быть, обозначение не имеет смысла, это всего лишь чья-то гнусная шутка, а может и того хуже, решили меня довести до ручки. Я заключил, что правильнее всего будет стереть эту идиотскую безосновательную маркировку и тут же сделал это без всяких затруднений. После чего я услышал гулкие шаги на верхних этажах. Кто-то стремительно несся, перепрыгивая, как мне показалось, по две-три достаточно широкие ступени, будто услышал звук отворения двери в мою квартиру и решил во что бы то ни стало попрепятствовать этому. Пришлось моментально впрыгнуть в дверной проем и быстро, но в то же время крайне осторожно прикрыть дверь, чтобы не попасться на глаза. Я подтянул ее как можно ближе к порогу, доверившись в полной мере своим навыкам, и, хотя я никогда до этого не делал подобное, получилось закрыть дверь бесшумно и аккуратно. Через десяток секунд я услышал, как ноги несут крупное, судя по ударам тяжелой поступи, тело мимо моей квартиры. Удостоверившись, что никто не пойдет за ним, я решил было снова выйти за порог, но меня охватила мысль об абсолютной бессмысленности этого решения, да и вообще всего происходящего, что, собственно, заставило меня пойти в комнату и лечь в кровать.

21 н.

За последнюю неделю я очень устал, мне не ясна причина, почему и для чего я попал в такое состояние и есть ли это мое настоящее состояние? Я перестал понимать, что вообще происходит. Без нормального общения, сидя в четырех стенах я превратился в форму из собственных страхов и непонимания, беспричинности. Дело даже не в том, что все вокруг представляет сумасшествие, а в том, что я не понимаю – сумасшествие это для меня и норма для всех, или же наоборот. Что происходит – знать не могу! Наверное, если объективно проанализировать тот факт, что я не выхожу уже почти месяц из квартиры, не общаюсь с людьми, кроме тех, что приносят еду, скудно питаюсь, мало двигаюсь, вдобавок ко всему постоянно в подвешенном и тревожном состоянии, то отсюда причина расстройства.

Благо, удалось договориться с соседом, и теперь он приносит мне еду почти каждые два дня. В то время как я приоткрываю дверь на достаточную ширину, чтобы можно было просунуть обе руки, он стоит метрах в двух от меня и пододвигает или, если может, закидывает длинной, крючковатой палкой гречневую крупу, сухари и банку консервов, после чего сломя голову убегает к себе. Но я рад даже такому, пускай думают, что я заболел, так я просто остаюсь в покое, а покой – это, на мой взгляд, сугубо важная вещь.

24 число.

Завтра необходимо ехать к доктору. Я полагаю, что вызвать такси труда не составит, а вот выйти из квартиры – дело особое. Если на лестничной клетке будут находиться жильцы, то мне станет неловко, ведь я совершенно напрасно побеспокою их и куда уж страшнее этого – заставлю нервничать по поводу их здоровья, ведь они-то думают, что я заражу их при первом же контакте. По их мнению, сосед Лука подхватил инфекцию, в то время как передал мне пакет с продуктами. Как бы все это нелепо не звучало, мне помогают, значит и я должен думать о людях. Еще одно тревожит меня. Не встречу ли я вновь гражданина Н. на улице, не увяжется ли он за мной, дойдя в этот раз до подъезда?

Я продумал все до мелочей. Безусловно. Сперва вызову такси на определенное время, но, чтобы точно остаться незамеченным, я выйду заранее, подловив момент, когда в подъезде не будет никого и быстро выбегу на улицу. Затем сверну за угол и сяду на лавочку, хоть на улице уже и пошел снег, я в любом случае предпочел бы промокнуть, чем попасться на глаза кому-то из соседей или, не дай бог, этому безумцу, наверняка караулящему меня под дверью. Так и сделаю.

25.

Больница была совершенно в непригодном для оказания медицинских услуг состоянии: стены с потрескавшейся краской, местами отвалившиеся куски бетона, сколотые, видимо, уже давно у главной лестницы резные балясины и фризы, различные элементы полностью угробленной архитектуры – все погружало в атмосферу отсутствия людей, но на самом деле последних на удивление было много. Персонал, включая санитарок, сестер и докторов, бегал туда-сюда по коридору, а пациенты, ожидающие в очередях, напротив, сидели, чуть ли не прижавшись друг к другу, многие из них что-то бормотали и почти все смотрели в пол. У меня возникло ощущение, что если я чуть ускорю шаг, проходя коридором, то у кого-нибудь точно случится приступ.

Все началось с того, что врач, к которому я попал крайне быстро, спросил меня, попутно перебирая бумажки: «Известно ли вам, что вы опоздали на обследование на полтора месяца?» – он ничуть не выглядел обеспокоенным и рассасывал конфету.

«Как! – спохватился я. – Но ведь я верно следил за каждым днем на календаре и даже отмечал даты до дня отправки в больницу!»

Ответ прозвучал как оправдание, но я не верил в этот ужасный факт, что упустил такой огромный кусок времени.

«Поэтому я должен вас заверить, что, записавшись несколько месяцев назад, вы оплатили услугу и теперь я должен вас обследовать вне очереди, помешав другим пациентам!» – продолжил доктор, растягивая нижнюю губу, чем-то похожую на кольцевидный дверной молоток. В его белых зубах пролетела желтая конфета.

«Примите мои извинения, если это необходимо, я могу прийти в другой раз!» – я пожал плечами и посмотрел на седые усы доктора Семионова.

«Как вам будет угодно! – строго и выразительно сообщил он и достал из стола коричневатые тетради. – Но я посоветую пройти обследование именно сейчас».

«Ну, если это критически не повлияет на время процедур других пациентов, то я соглашусь!» – в этот момент в кабинет вошла молоденькая сестра в смешной, слегка мятой медицинской шапке, из-под которой были видны вьющиеся каштановые волосы, и буквально швырнула на стол огромную пачку бумаг, которые попали рядом с упаковкой сосательных конфет, доктор пересыпал конфеты к себе в карман.

«Что вы! Что вы! О других пациентах вам беспокоится не стоит, уверяю, они у нас такие смирные и беспомощные, того и гляди помрут! – протараторила сестра и захихикала, глядя на доктора. – Если вам нужно будет пройти обследование в любой момент времени, вы только скажите, никто из пациентов и не осмелится даже сказать что-то против!»

Я не ответил – слишком уж резкими мне показались ее слова о беспомощности пациентов, вероятно, я мог и себя отнести в их категорию и, оставаясь в том же положении, я тяжело вздохнул, делая вид, что кротко соглашаюсь со всеми словами.

«Ничего, Ниночка, господин сам решит, когда ему проходить обследование», – с преломленной улыбкой, а, верней даже будет сказать, что с некоторой нахально-издевательской ухмылкой сказал доктор и указал на круглые часы, висящие над дверью.

«Сейчас, – ответил я с такой утвердительностью, чтобы они точно поняли. – Сейчас, думаю, самое время, благодарю вас, Филипп Андреевич!»

Доктор еще раз улыбнулся, а медсестра выпрыгнула за дверь, точно балерина, все еще хихикая и, время от времени прикрывая лицо своей маленькой ручкой. И, хотя мне от всего этого стало не по себе, и я даже захотел поскорее покинуть столь угнетающее место, но все же мысль об ужасающе долгом ожидании подобного осмотра не оставляла мне иного выбора, кроме как пройти необходимые мероприятия.

«Вот и славно!» – отметил профессор и сделал некоторые пометки в своих бумагах.

«Нужно ли мне что-то сейчас рассказывать?» – спросил я, надеясь на ускорение процедуры, доктор же лишь неодобрительно покачал головой.

«Вам всего лишь нужно подождать ровно две минуты, восемь секунд и не отвлекать меня», – сухо ответил он.

Я решил не мешать и оставался в неподвижном состоянии, спокойно следя за его рукой, она словно скользила единой линией, неразрывно оставляя след на бумаге. Я надеялся на то, что сейчас доктор допишет свои замечания и начнет обследование, но каково было мое удивление или, вернее будет, негодование, когда он вдруг вскочил, снял со стены часы, нажал на них какие-то кнопки и громко сообщил: «Ваше обследование завершено удачно, поздравляю! Вы совершенно здоровы!»

В этот момент я, клянусь, побледнел, а со стороны ощутимо даже сгорбился.

«Как вы сказали? Это все?» – чуть слышно, но как можно четче спросил я.

«Конечно все! А почему вы это спрашиваете?» – и доктор снова сел в свое рабочее кресло.

«Я не уверен, но просто думал, что вы хотя бы спросите, собственно говоря, в чем выражаются мои проблемы!» – я оказался совсем растерян и подавлен. Все, к чему я готовился так долго со страхом, тревогой и неуверенностью, оказалось каким-то нелепым минутным разговором.

«Вы, напомню вам, находитесь здесь как пациент на обследовании! Так будьте добры – уважайте! Никто не принуждает идти сюда! И я знаю, о чем говорю, ты здоров!» – он указал пальцем сначала на меня, затем на листок желтой бумаги, обычный, без всякой печати и пометок, на котором было написано: «Обследование прошел, нарушений нет».

«Разве тут не должно быть хотя бы печати?» – спросил я, пытаясь добиться хоть какого-то объяснения ситуации.

«Совершенно нет! Печать ставят после других обследований, вы же слышали обо мне, я профессор Семионов, мой почерк знают все, если кому-либо хватит наглости усомниться в состоянии вашего здоровья, просто покажите ему эту справку! А теперь прошу не задерживать очередь!» – и он открыл дверь, откуда внезапно прямо на пол вывалилась толпа пациентов, по всей видимости, наперевших на нее. Они упали один на другого, образовав копну тел, и поверх них я заметил, как та самая санитарка, заходившая в кабинет, протянула мне руку, чтобы я смог вырваться из этой груды. Я буквально на лету схватил бумажку, которую выписал мне доктор и стал выбираться с помощью девушки-санитарки, стараясь не наступать на кряхтящие и извивающиеся туловища людей.

Доктор еще что-то крикнул вслед, но девушка уже увела меня в глубь коридора, заметно опустевшего, и сказала: «А теперь, милый мой, ступайте домой, и если надумаете обследоваться еще раз – обязательно приходите!» – она хихикнула и показала в сторону выхода, затем забежала в соседний кабинет и растворилась за стертыми витражами стекла.

Я долго еще добирался домой; сопровождалась поездка попытками не думать вообще и не вдаваться в подробности того, что произошло в больнице. Справку я на всякий случай сунул в карман старой куртки на меховой подкладке. И, хотя эта бумажка кому-то могла показаться такой же нелепой, как дипломирование доктора, выписавшего ее, я все же, признаться, надеялся на самую что ни на есть крошечную пользу и результат от ее существования.

В подъезде дома мне встретилась соседская пара – муж и жена преклонного возраста, оба одетые в темно-синее. Я замечал их и раньше, но никогда не возникало мысли и порыва начать разговор. Они, как я предполагал, тут же должны были поднять тревогу, ведь переносчик опасного, по их мнению, заболевания вырвался из палаты содержания. Но на мое удивление они всего лишь кивнули мне, улыбнувшись, и оба как одним голосом сказали: «Поздравляем с выздоровлением, сегодня и наш Лука вылечился и уже пошел на работу! Но не бросайте лечение, а то придется опять делать карантин! Ха-ха!» – они засмеялись подобно ярким телевещателям и тут же скрылись из виду на нижних этажах.

Я лишь быстренько кивнул, как показалось, даже не им, а куда-то в сторону, потому как мысли в голове перемешались, все безостановочно спуталось в лишенную смысла нить – она состояла только из абсурдных вопросов: «Как они могут знать? Почему так озаботились моей жизнью?» – и только сейчас, находясь дома уже несколько часов, я стал еще больше понимать, что теперь свободный путь на улицу закрыт, вход в квартиру стоит основательно запереть, а покупки организовывать строго ранним утром incognitus, во время всеобщего сна. Действовать иначе – выбрать путь в бездну.

Месяц декабрь.

Цепь событий, с которой теперь можно лишь смириться и жить в углу, но даже здесь – в углу собственной комнаты меня пытаются достать. Происходит совершенно необъяснимая ересь, но все же это действующая последовательность, как мне кажется, она имеет под собой единую цель – доканать меня или сделать сумасшедшим. В последние дни я стал замечать, что штора в моей комнате всегда отрыта, и я мог бы допустить вероятность – если рассмотреть мое послешоковое состояние – собственноручного сдергивания этой проклятой шторы, но, очевидно, я уверен, что это происходит без моего участия. Приходится подползать к окну с закрытыми глазами, чтобы не видеть этого ужасного безумия через дорогу, но и с такой предосторожностью я попадаюсь на глаза, и это хуже всего, это заставляет меня прятаться за стены, ложится на пол, только чтобы убраться из виду.

Неделю назад я написал брату с просьбой приехать, полагаю, письмо дойдет до него недели за две, если повезет – меньше. И того еще день-два на сборы и путь. Прибегнуть к такому, конечно, не лучший вариант, но так у меня будет хоть какой-то шанс справиться и не сойти с ума в одиночестве, нужно было сделать это раньше. Должно быть хоть что-то. Один из самых близких людей сможет понять меня и, отдаленно осознав этот ужас, поможет.

Декабрь.

Брат не приезжает. Пока что надежда на его прибытие еще есть. В прошлой записи забыл указать еще одно напугавшее меня происшествие. Когда я ходил подавать письмо на отправку в почтовое отделение, на обратном пути мне показалось, хотя не имеет смысла писать «показалось», если я не уверен в том – что кажется, а что действительно происходит, кто-то свернул с улицы, что ведет на площадь к старому собору, и резко побежал за мной по чернеющему, утоптанному от подошв снегу. Пришлось живо рвануть к дому так, что потом пару часов не получалось восстановить сбитое дыхание. Организм, явно, слишком ослаб, ведь помню: относительно недавно спокойно добегал от трамвайной остановки до офиса за пятнадцать минут без перерывов. Я постараюсь улучшить питание, сон, если получится без происшествий доходить до магазина, благо накоплений пока что хватает. Окно в комнате заставлю книгами и коробкой, найду что-нибудь.

Зима, только зима.

Холод пробрался в мои застенки, сколько месяцев уже идет зима и не теплеет на улице совсем. Все тусклое и абстрактное становится уже частью приемлемого. Невозможно каждый день мучиться, ожидать, но что-то вынуждает меня. Что-то, что называется жизнь – безумная витая лестница. Почему она не может отпустить меня, а лишь толкает все глубже и глубже в бездну, туда, где нет света? Там царит хаос и тьма, и там нет места рассвету!

На этом, перевернув страницу – переворачивал я их с каждым разом все более нервозно и резко, – я обнаружил конец записей в ежедневнике или их обрыв… Хотелось узреть еще хоть какую-то черкотину; не может же так все случиться! Я пролистал оставшиеся страницы и, не найдя ничего, вскочил с быстротой человека, чувствующего последние вздохи близкого друга, вытащил из шкафчика сумку, кинув туда кошелек, документы и пару необходимых вещей, принял несколько таблеток успокоительного и побежал. Я несся через поле, в два шага минуя деревянные хлипкие сарайчики. Проглатывая внутри страхи, но пытаясь напрасно, хотя вполне естественно, отвести их на второй план, я бежал к перрону – это был огарок земли по обе стороны от насыпи, – самое страшное и нелепое для меня было то, что письмо, дошедшее до близлежащих почтовых отделений только весной, было написано братом еще зимой. Какой же ужас! Не в больнице ли он для тех, кому уже нет дороги назад? – вопрос, терзающий едва ли не с момента начала чтения. Опасения пытаются вылезти наружу и представить себя в полном объеме, потому мне трудно думать. Голова звенит, а бежать несколько километров с заскорузлыми мышцами смертельно тяжело.

Вскоре, откашляв мокроту, я добрался до пассажирской платформы, столь несуразной, что могло показаться, она не выдержит и трех человек. Через час – это на удивление, скоро – прибыла электричка, в прохладных вагонах которой не было абсолютно никого из пассажиров, вероятно, вечером ехать уже никому никуда не нужно. Я пробрался вглубь вагона. Приобрел билет и под прохладу потока воздуха из щелки в окне слушал как кондуктор, которым был маниакально спокойного состояния крупный мужчина с седой бородкой, напевал: