– Ты тут лишний, ничей…
Шмель сердИт, вдогонку сЕрдит недовольным басом. И.…хоть бы какой птичий оклик. Молчат. Только дятел, выбиваясь из общего настроения, расстроенно стонет, и вторит ему в унисон из просвета меж облаками ястреб.
Грибы несмело раскрывают зонтики очередному ливню. Теснятся, задевают друг друга шляпками, и непременно вежливо приподнимают их друг перед другом:
– Прошу меня простить. Не хотел. Был неправ.
Крапива, щеголяя юношеским пушком, и стесняясь его, задириста, своенравна, малина, нервно сдувая тонкий локон со лба, крутится тут же, хочет казаться своей. Пытается не упустить своего и чистотел, не упуская момента блеснуть едкой сутью сарказма.
Разлинованная хвоя сосен, гусеницы ольхи, цветущие яблони с застрявшими промежду пальчиков комочками хлопка, – всё невпопад.
Береста, рачительно обернув полена, миролюбиво утомлена. Бледностью своей напоминая о недавнем снеге, готова хоть сейчас в печь. Но петушиный крик осины со стороны леса останавливает её порыв, и, сплетясь руками с очередным порывом ветра, она со всем жаром страстной натуры устремляется прочь. От ливня, снега, от себя самой. Туда, где горчит её густая кровь и к липким, длинным до плеч серьгам льнут пчёлы. Где иволга, сияя оправой драгоценного взгляда, любуется каплей воды, прежде, чем насладиться ею, в известной всем мере. Хотя…у каждого она своя.
Ветшают мерки. Разменивая их на означающие пустоту мелочи, ищем, кого бы обвинить в своей оплошности.
– Его! – указывая на нас кричит ястреб.
Едва ли отыщется тот, кто не укорит юных в младости. Так то – из зависти к тому, что едва ли успел сполна познать сам.
А ветер? Тот, по-обыкновению наломал дров.
Скорая
"Врачом становятся ночью"
(Из старой статьи в медгазете)
I
Три часа ночи. Отверстия диска предательски вырываются из-под пальцев. И ведь всего-то – набрать две цифры «ноль-три». В конце концов, удалось взять себя в руки и, после длинного гудка:
– Скорая слушает.
– Скорая! Скорая! Приезжайте скорее! У него давление сорок на шестьдесят!
– Вы врач?
– Да нет же, нет! Приезжайте!
Это было впервые в моей жизни, – наблюдать за тем, как с кровати на пол падает человек. Ещё мгновение назад он спокойно спал и вдруг начал хрипеть, задыхаться и, в надежде зачерпнуть глоток воздуха со дна, поближе к земле, скатился на ковёр…
Врачи скорой помощи уехали, оставив после себя лёгкий запах спирта и табака да пустые ампулы от хлористого кальция, магнезии, дибазола с папаверином на блюдце.
Прислушиваясь к ровному дыханию больного, тревога пылью осела на мебели, пелена ужаса рассеивалась понемногу и наступило утро.
Почему все страхи, что накапливаются в течение дня, жизни скатываясь в прореху меж ночью и рассветом, пытаются сорвать банк именно в этот час?
II
Странная, разношёрстная, не признающая границ и авторитетов компания ровесников, что собрала наша юность, состояла из будущих учёных, врачей, поэтов, инженеров и художников. Нам было легко и весело вместе. Мы учились друг у друга, не стараясь подражать, спорили, не пытаясь рассориться. Мы откровенно наслаждались тем, что молоды, но играли во взрослую жизнь, не осознавая, впрочем, что это уж она и есть.
Прошла пора студенчества и беззаботных посиделок, кто-то уехал, кто -то женился, встречи происходили всё реже. И вот однажды, ближе к обеду, моим занятиям помешал стук в дверь. Я побежала открывать, и когда с ненаигранным гневом распахнула её, то обнаружила, что на пороге, вялый и бледный стоит парень из нашей компании.
– Привет. Звонок же есть, – радушно ёрничая начала было я, но он, сделав шаг навстречу, ухватил меня за плечи и заплакал.
– Ты… ты что? Что с тобой? Что случилось?!
Сквозь всхлипывания удалось расслышать:
– Я потерял своего первого пациента.
После того, как товарищ немного успокоился, он поведал о том, как всю ночь он провёл у постели больного с почечной недостаточностью. Под утро тот начал задыхаться, пришлось долго приводить его в чувство и подключить к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Но через некоторое время пришёл зав отделением, проверить, как справляется молодой доктор, и распорядился прекратить манипуляции, так как «пациенту и так немного осталось, а аппарат может внезапно понадобиться другому, у кого есть шанс на выздоровление».
– Понимаешь, он сказал – какая, мол, разница, сейчас он умрёт или на день позже, дело времени. И я отыскал гармошку! Но когда заведующий это увидел, то отобрал и её. Тогда я стал делать искусственное дыхание «рот в рот», но больной… всё равно умер. – Товарищ замолчал и отвернулся к окну, скрывая слёзы.
– Что такое гармошка?
– Да, эта такая штука, чтобы не самому в лёгкие дуть. – объяснил он, достал из кармана большой клетчатый платок и высморкался.
– Ясно.
Мы помолчали. Хорошо понимая, что говорить больше не о чем, да и бесполезно, я произнесла те слова, за которыми он пришёл:
– Слушай, ты делал всё правильно, ты сделал всё, что мог. Ты не виноват.
Парень повеселел, тяжесть признания перекочевала с его плеч на мои собственные и.… это всё, мы больше не виделись. Точнее, сперва он стыдливо избегал общения, а после уж и вовсе – категорично и грубо поставил в отношениях точку.
III
– Что ж ты так поздно?!
– Да… так, ничего, давай спать, устал очень.
– А где ж ты так промок, там дождь, что ли?
– Был… прошёл уже, спи.
– А покушать?
– Давай завтра? Сил нет.
Только через пару дней мы узнаем о том, что в ту самую ночь он спас из воды человека и полтора часа делал искусственное дыхание. Один.
Продолжительный выдох в рот, выверенные толчки на грудину. Приникая, прислушивался с надеждой расслышать биение сердца. Через час ему показалось, – что-то есть. Медсестра, всё это время стоявшая подле с испуганным лицом, потянулась было помочь, как умела, но, оттолкнув её дрожащую руку с нашатырём, он продолжал мерно вдувать воздух и принуждая сердце работать.
Больной выжил. Стал священником. Молится ли он за своего спасителя? Как знать…
IV