По воле ветра

Не знаю, как у кого, а я, где бы ни шёл, чувствую подошвой изломанные о леденец вечности, молочные зубки мостовой Красной площади. Они местами шершавые, частью скользкие, бывает, что вынуждают замедлить шаг, но никогда не мешаются за зря и не ставят подножку. Они точно знают – каков ты на самом деле. Когда иду не один, меня просят перейти на тротуар, чтобы почти в обнимку с пряником ГУМа, но я упрям, и, ощупывая шагами площадь, бормочу извечное «У каждого свои конфеты». И никак иначе.

Нагулявшись, прихожу домой, а кот «порадовал», промахнулся мимо туалета. Сержусь молча, убираю шумно. Сел в кресло отдышаться, кот – ко мне, – мур, мол, прости, не нарочно, так получилось, а я-то, дурень, морду от него ворочу, строю из себя обиженного. Корячился эдаким манером до вечера и лёг спать один. Но уже в полусне, слышу, – кот подошёл тихонько к подушке, погладил нежно по волосам, вздохнул и ушёл…

Все могут договориться промеж собою, а вот люди друг с другом – ну, никак…

Cetonia aurata

[8 - Древнегреческое название золотистой бронзовки, означающее “золотистый металлический жук”]

и другие

Жук летел из недалека, выпростав крылья прямо так, не утруждая ножны надкрыльев, молодецки облетал отросшие за первый месяц лета ветки. Те были заметно тоньше и податливее прошлогодних, а, если задевали, то небольно, да и то лишь от того, что навязывались в попутчики. Но кто их отпустит-то?! Сидеть им по всю жизнь на привязи у стволов…

Год появления жука на свет был слишком холодным, поэтому он покинул личинку мальчиком. Приятный, открытый малый, с младых ногтей дружил с муравьями, и даже подолгу гостил у них дома, играя с ребятишками. И конечно, как все мальчишки, любил шалить. Пугал людей, пролетая у них над ухом, грозно голося, а, в порыве показной нежности, преподносил дамам букеты, которые не пропадали, даже если он оказывался отвергнут, ибо, «как и все честныя», был вегетарианцем. Задумчиво пережёвывая ненужный очередной деве цветок он летел на поиски другой, более отзывчивой особы и беззаботно мечтал.

Вот именно за этим занятием застала его однажды сорока, и тут же кинулась в погоню. Надо заметить, что жук обладал одной удивительной чертой, которая, украсив его облик, сильно усложняла жизнь. На самом деле бронзовик был совершенно чёрен, но, в силу того, что портной, у которого одевался и он, и вся его родня, был тот ещё затейник, вместо строгого неприметного чёрного, им приходилось надевать металлически-зелёный, синий, а то и медно-красноватый костюм[9 - микроструктуры покровов преломляют и разлагают свет, создавая игру лучей, и жук кажется металлически-зеленым, синим и даже медно-красноватым; так называемая структурная (оптическая) пигментация]. Так, добро бы – порвал да бросил, но этой одежде не было сносу. Потому-то сорока, как непоследний ценитель всего красивого и блестящего, при виде пролетающего мимо бронзовика впадала в исступлённое состояние, и не успокаивалась, пока он не оказывался у неё за щекой.

Но на этот раз сороке не повезло. Жук в панике искал, куда спрятаться, и, пролетев насквозь виноградник, оказался прямо у дома человека. Взметавшись, жук понял, что попался, но человек, сообразив, в чём дело, широко распахнул окно ему навстречу. Сорока же благоразумно поостереглась следовать за ним.

Переведя дух и осмотревшись, бронзовик понял, куда попал и решил, что, как бы там ни было, а стоит выбираться отсюда поскорее. Он примерно представлял себе расположение комнат, так как обыкновенно грелся на одном из подоконников, но летать в доме постеснялся и пошёл в нужном ему направлении пешком.

– Эй, малый! – окликнул его человек, тот самый, мимо уха которого часто с грозным гудением пролетал жук, – ты это зря. На полу мы тебя раздавим на раз. Давай-ка я тебе помогу. – Человек посадил бронзовика на ладонь и, опасливо погладив по сияющей спинке, шутливо спросил, – ну, так, куда изволите?

Собственно говоря, жук и сам не знал, куда ему, и человек распорядился его судьбой по своему усмотрению:

– У меня в саду растёт чудесный куст калины. Я заметил, что не у всех барышень, что живут на нём есть пара. Думаю, какая-нибудь из них придётся тебе по душе.

Как только бронзовик оказался на поляне одного из соцветий куста калины, в кругу милых девиц, то совершенно забыл о недавнем приключении, чуть не стоившем ему жизни, и принялся ухаживать за всеми сразу, не в силах сделать верного выбора. За исключением сей простительной вольности, он и вправду был хорошим парнем.

Жук летел из недалека. Заприметив знакомое окно, он привычным движением отодвинул занавеску, залетел вовнутрь и осмотрелся. Разглядев человека, опустился на подставленную ладонь, и, благодарно ухватившись за папиллярную[10 - Папиллярные линии (от лат. papilla – сосок) – рельефные линии на ладонных и подошвенных поверхностя] линию большого пальца, с чувством пошевелил ею, как смог.

Глядя на эту трогательную возню, человек улыбнулся, погладил жука по спинке и понёс к окошку, где, подтрунивая друг над другом, уже поджидали два совершенно одинаковых шафера – шмеля. Для удобства различать кто из них кто, близнецы были наряжены в разноцветные штанишки.

…Выбивая из неглубоких карманов реки лёгкие брызги жемчуга, где-то там, наверху, гроза пересыпает их в большую коробку, чтобы потом, когда-нибудь после, поближе к зиме, вернуть с первым снегом обратно.

– Жаль, что бронзовик этого не увидит.

– А его малыш, обёрнутый в чистую пелёнку, в то же время будет крепко спать, прижав к груди плюшевого муравья.

По воле ветра…

Гроза позабыла зонтик или оставила его нарочно. В разводах белого мрамора и пятнах черничного варенья, что пролила туча, он полностью закрыл небо от звёзд. Их не могло быть заметно дню, и то, что ничего не было видно им самим, не заботило никого.

А посмотреть было на что. По воле ветра, кроны деревьев лились помалу, омывая тёплые ладони воздуха. Редкие листья янтарными плавкими каплями падали на землю. Один за другим таяли и увядали плоды, седели травы и секлись прямо от корней. Сердца рвались наружу из ладных птичьих тел и, взбивая изнутри оперение, роняли душные, с душком[11 - засохшая ороговелая ткань пера] опахала, теряли силы. Горячий воздух мешался с холодом рассудка, но спасительная тень была не так близка. Два шага – это всегда чересчур.

Уж, нацеливаясь пообедать рыбой, почти присох к берегу, и, задремав от усердия, сглотнул муравья. «Кисленький», – подумал уж. «Темновато», – в тон ему откликнулся муравей.

Порхают белые измятые бабочки, кружат, как разорванная надвое записка, что сброшена с балкона небес. И её непременно стоит сложить вместе, чтобы понять, – что же там, от кого. Без этого не постичь смысла. «Смысла чего?» – спросите вы, а я отвечу, – да какая разница?! Каков бы он ни был, его нам всё равно не застать[12 - постигать].

Ослиное ухо

[13 - (Отидея ослиная) (Otidea onotica)]

Он проходил это место не впервые, и каждый раз выхватывал боковым зрением нечто, что не вписывалось в прежний облик редколесья. Конечно, с памятью у него уже было не очень, да и зрение тоже подводило в последнее время, но по опыту он знал, – сомнения без повода не тревожат, и наверняка стоит остановиться и присмотреться, дабы понять, что к чему. Вот и теперь, понадеявшись на то, что там, куда он спешит, его обождут, замер посреди поляны, и некоторое время не двигался, чтобы урезонить дыхание. В лесу может напугать даже собственное, а вот, чтобы расслышать постороннее, следовало сперва справиться с одышкой.

Как только он перестал быть помехой лесу в собственных глазах, тот тоже ослабил хватку безмолвия, и понемногу начал выпускать из кулака тех, кого так берёг.

Первым на разведку вылетел комар. В попытке разузнать, кто есть кто, стал морочить голову, кружась и напевая на ухо человеку последние сплетни. Когда же от него отмахнулись без досады, присел на руку, ткнулся хоботком, но не уколол, ощутив запах ручья, что питал все колодцы в округе. Один глоток или случайное омовение не обманули бы его, – он сидел на руке человека, кровь которого была настоена на воде родного родника.

– Свой! – неожиданно громко воскликнул комар и слетел на траву.

Лес, не медля, разжал влажную ладонь и, потирая глаза, оттуда выпрыгнула вспотевшая белка, следом сбежала взъерошенная мышь и, припадая на хвост, выпорхнула трясогузка. Косули, оправляя жакеты, что щекотались промеж лопаток извечным размерным ярлычком, поджидали, пока, неуклюже пятясь, сползёт нескладный лосёнок, – так, спиной вперёд, обыкновенно спускаются с печи старички. Последним с ладони леса сошёл кабан, да и то, его пришлось расталкивать всем миром, ибо он дремал, при каждом удобном случае.

Итак, вроде бы всё было на своих необыкновенных местах. Обсматривая друг друга и округу для верности, все сошлись на том, что единственное, чего не было заметно доселе, – эдакое невиданное нечто, неведомо когда подкравшееся и расположившееся у всех на виду, прямо в самом центре поляны.

Потрепав человека за штанину, кабан хмыкнул и пробасил:

– Ну, что ж, по всему судя, оно твоё.

Человек присел на корточки и, пригибая голову набок, как собака, принялся рассматривать. По виду «это» напоминало сваренные макароны, по форме – скорее ракушки:

– Не, не моё. – Замотал он головой, – Я такие не ем. Да, если бы и ел, откуда бы им взяться, на этом-то месте?

– Да ты попробуй на вкус! – подначил его кабан.

– Не стану, и не уговаривай, – отказался человек, поднимаясь на ноги.

– Ну, тогда я! Я и мухоморами не брезгаю… – предложил кабан и потянулся, чтобы откусить.

– Ты обожди, осторожнее, – попросил его человек, – не надо много-то. На всякий случай…

Кабан согласно икнул, и, откусив небольшой кусочек, принялся жевать. Жевал долго, с чувством. Собравшиеся, затаив дыхание, следили за ним.

Через некоторое время кабан-таки чавкнув, проглотил жвачку, и сообщил, пожав плечами:

– Не знаю даже, что и сказать.

– Что?! Что!? – вопросы посыпались со всех сторон:

– Горько?

– Кисло?

– Сладко?

– Да, никак! – возразил кабан и хихикнул.

– И не пахнет ничем, – сообщил лосёнок. Он чуть ли не втянул в просторную ноздрю «эту странную штуку», силясь уловить её запах.