Паразитарные записки

Жили в Старой Гагре, за мостом, перед въездом в туннель, в частном секторе. В парадную курортную Гагру ходили, как на экскурсию. Золотые рыбки в фонтанах, павлины на дорожках – ребенку с сурового Урала от этого становилось еще теплее. Теперь именно та парадная Гагра и зияет дырявыми стенами. Лиза должна была идти в первый класс, мы добрались до Адлера, но рейсы задерживались, маленький аэровокзал был забит, мы ночевали, свернувшись у постамента памятника Ленину на привокзальной площади, дочка устроилась на мне, а я смотрел на звезды. Теперь, в 2005-м, уже ее дочке больше на год, чем было Лизе тогда. А я смотрю из окна шикарной «Жемчужины», куда меня перед утренним вылетом бесплатно поселил сочинский соратник Анкваба.

За окном тьма высокого этажа, границы не видно. За ней не видно растрескавшегося асфальта дорог – почему-то вдоль, как змеиные следы землетрясения, коров, нехотя преодолевающих трещины прямо перед капотом, а дальше домики, щербатые от пуль. В Сухуме (так уже привык писать вместо грузинского Сухими) на набережной, рядом с завешенными развалинами главной гостиницы «Абхазия», уличный очаг с джезвами, медленно вскипающими в песке, в терпеливом ожидании кофе старики играют в шахматы, место не утратило довоенного назначения и названия «Брехаловка»…

Абхазия с юности – земля Фазиля Искандера, по его книгам можно многое увидеть и многое понять. Но не все. Чем жители интернационально-столичного «Мухуса» отличались от деревенских – можно, почему от «эндурцев» все взрослое окружение мальчика Чика ждало только плохого – тоже. Но как дальше, после войны, жить рядом абхазам и мингрелам (тем самым «эндурцам»), составляющим треть населения республики, неясно. Вот и идут споры: доверять ли им, грузинским последышам?..

Годами говорили об этом, о том, что нужно поднимать производство, Анкваб, когда через пару выборов все же стал президентом, обещал «поднять молодежь с корточек» – совсем одичало подрастающее в безработице поколение, приблатнилось. Я приезжал еще несколько раз, останавливался у того же старого Вардена (руководившего во время войны медицинской армейской службой и подвозившего из Адлера в своих санитарных «газелях» боеприпасы) и его энергичной жены Марины. Развалины зарастали, ожидая разрешения продавать недвижимость россиянам, и торчали гнилыми зубами в центре Сухума. Победители – скорее, те, кто сумел извлечь личную выгоду из «битвы народов» – делили санатории и научные учреждения, оставшиеся от СССР. В один из приездов допустили меня на самую тогда (до войны 2008-го года) горячую точку – линию соприкосновения с грузинскими войсками в Кодорском ущелье.

Оно занимает треть территории страны, но напряженный ожиданием диверсантов таксист вез меня по пустынным джунглям, бывшие села заросли местным бурьяном, на все ущелье осталось не больше нескольких сот жителей. Тех, кто не мог уехать к родственникам в более благополучные места. А мы с таксистом доехали до заставы «миротворцев», среди них заметны были те, кто служил еще в Советской армии. Так что – отступление от сюжета, стихотворение, которое я вскоре написал об этом.

Сон после Кодора

Я умер на зелёном склоне

у перекрёстка трёх дорог,

когда попробовал с ладони,

но не почувствовал глоток.

И принимая в грудь осколок

увидел в свой последний час

волну маисовых метёлок —

там кто-то уходил от нас.

Я поднимался над ущельем,

над кукурузным пятачком,

над водопадом, над прицельным

и беспорядочным огнём,

и над своим застывшим взглядом.

Лежало тело у тропы,

я был над ним. Пока что рядом,

но отделён, как от толпы.

Я полетел сквозь чёрный воздух,

забыв умение дышать

и тактику атаки взводом,

как на войне – парадный шаг.

Родные тени возникали,

из света в свет переходя,

меня встречая без печали

залогом инобытия.

И вот уже у тёмной двери,

врасплох сияющей каймой,

на грани света и потери

последней ниточки земной

меня окликнула неслышно

чужая золотая тень:

«Эй, лейтенант, куда летишь ты!

Не время, не пришёл твой день.

Постой. Послушай, возвращайся.

Ну я прошу – тут дело есть:

что я не без вести пропащий,

до дома донеси ты весть.

Ты отпусти меня в могилу,

тебе поверят – я умру.

Как надоел мне долг постылый

маячить мрачно на юру!

Я присягал другому флагу,

другому гимну и гербу,

и я несу свою присягу

как погорелец на горбу!»