Восвояси

– Не спеши, – прервал его исполняющий обязанности имама аксакал. – Это будет мой следующий вопрос.

Белобородый обвел взглядом всех собравшихся и продолжил ритуальный опрос:

– Должен кто-то усопшему?

Мужская толпа промолчала.

– Тогда я сам скажу, – нарушил тишину аксакал. – Алтын апа пожертвовала на строительство мечети большую сумму денег и все ваучеры, положенные семье Шукеновых на часть имущества и земли бывшего тут совхоза “Пролетарский”. Для убранства будущего божьего дома подарила пять ковров.

Гул одобрения пронесся над головами собравшихся мужчин. Притихшие за забором двора Хабхабыча и тайно подслушивающие речь седого ученика муллы, как по команде громко и хором заголосили женщины Аккемера.

– Велик аллах и милосерден его пророк, подарившие нам такого, щедрой души и золотого сердца человека! – пафосно завершил свою речь белобородый оралман…

Водрузив тело умершей на деревянный ата?аш, мужская колонна направилась в сторону древнего зирата.

Женщины засуетились по двору, спеша приготовить поминальное угощение.

– Погоди, – Амалия ухватила за руку проходящую мимо Дамежан. – Вот скажи, вроде хорошего человека хороним. Надо ли было про ее долги выспрашивать? Кому это теперь надо?

– Еще как надо. У казахов это смертельно важно. Это последняя возможность спасти душу умершего. Ведь, если мар??м кому то должен и никто из родственников его долги не оплатит, то не произойдет очищение. Умерший из за долгов в этой жизни не попадет в потусторонний рай.

– А почему тогда никто из братьев Исина не признался, что они должники умершей? Мы же все помним, как они у Алтын с Хабхабычем угнали скотину со двора.

– Незнаю. Это уже их проблема. Они упустили свою возможность. Им теперь одна дорога – в ад.

К вечеру, из глубины далеких сибирских лесов, подул северо-восточный ветер. Первый норд-ост, преодолевший за последние недели выжженные равнины и принесший освежающую благодать. Охотно подставляя прохладному дуновению свое по-старчески иссохшее лицо, Амалия опустилась на колени в сторону востока. Там, над Илеком как всегда гордо возвышались известняковые кручи. Но не белые. Лучи заходящего солнца окрасили их в багряный цвет.

Со стороны невозможно было понять, кому именно сейчас молилась Амалия. Известно, что протестанты лютеране не признают икон и во время церковной службы у них не принято креститься. Но ведь и у мусульман бог тоже обезличен. Правоверные совершают намаз, но с кем они говорят – воочию себе не представляют. Главное, что обращаются в правильном направлении…

* * *

Буквально месяц тому назад изначально русское написание казахстанского поселка Аккемир исправили на “А?кемер” – что в переводе с тюркского означает – белый пояс. Над зданием сельского совета народных депутатов сменили советский красный на казахский, небесного цвета флаг. И вывеску поменяли на “акимат”.

После распада совхоза и в прямом смысле слова уничтожении здания его конторы, только в акимате остался единственный в поселке исправно работающий телефон. Амалии срочно надо было позвонить в Германию. Перед смертью Алтын попросила не высылать телеграмму. Про телефонный разговор не было и речи.

Благо, Хабхабыч в первом же письме написал номер телефона, по которому можно было с ним связаться. Отдав секретарше акимата свою месячную пенсию, Амалия по телефону кратко сообщила Давиду о смерти его супруги.

Уже на выходе из акимата ее вдруг окликнули. Отличительной чертой представительного вида секретарши всегда была высокая прическа в бордовый цвет окрашенных волос. Ходили слухи, что модница наматывала их на стеклянную, литровой а то и большей величины, банку.

– Не дай бог ей где-нибудь головой о дверную притолоку зацепится. Вдребезги прическу разнесет, – бывало судачили злые поселковые языки.

Высокая и статная женщина долгие годы была председателем сельского совета народных депутатов. Считай, что первый человек в поселке. В переименованным на казахский лад учреждении – акимате – ей отвели всего лишь должность секретарши.

– Баб Маль, ты наверняка помнишь Третьяка? – нежданно-негаданно спросила Тамара Васильевна.

От неожиданности старушка застыла на ступеньке крыльца. Не сразу и не оборачиваясь ответила на вопрос вопросом:

– Что он там опять натворил?

– Письмо с зоны нам прислал.

Амалия медленно обернулась и испытывающе смотря в глаза секретарше сказала:

– Ну да. Такое дерьмо не забывается. Хотя и очень хотелось бы. Родной сын Третьяка теперь приходится сводным племянником моему приемному сыну. И что того? Вы же, Тамара Васильевна, сами знали этого негодяя.

– Ему недавно перевалило за семьдесять. Третьяк по возрасту попадает под амнистию и просит разрешения, доживать свой век у нас в поселке.

– Да никогда! – от нахлынувшей злости побагровело лицо старушки. – Пусть там, за решеткой и сдохнет. Он все равно не жилец на этом свете. Поди ты слышала, что его напарник, Король, пару лет тому назад освободился. Он думал, что умнее, побоялся вернуться в родной поселок. Но добрые люди его все равно нашли. Пристрелили как собаку. Яйца ублюдку перед этим отрезали.

– Да угомонись же, баб Маль. Так нельзя. Не по закону. Это был самосуд.

– А ты семидесятилетнему уголовнику ответь и участковому тоже заяву накатай, мол баба Амалия грозит с Третьяком тоже самое сделать…

* * *

Две недели спустя, ехавший со стороны районного центра грузовик, высадил Хабхабыча и его сына Виктора возле поселкового христианского кладбища. Мужчины летели самолетом из Мюнхена в Актюбинск через Москву. Потом из областного центра на скором поезде промчались мимо родной станции Аккемер, чтобы в конечном счете из Кандагача на попутке вернуться обратно. На последние восемьдесят километров пути они потратили в два раза больше времени, чем на тысячекилометровый перелет из Германии в Казахстан.

На обочине посыпанном грубым щебнем шоссе их поджидала вся в черное одетая Амалия. Рядом с ней ютился щуплый мальчик.

– Давно ждешь? – спросил Яков вместо приветствия и спрыгнул с высокой ступеньки грузовика.

– Сказала бы, если мне хоть кто-нибудь раз в жизни часы подарил, – краем платочка Амалия прикрыла радостную улыбку. С Виктором она поздоровалась лишь кивком головы.

– А че хат сюда вышли? На переезде же удобнее ждать – на стульчике, да и в тенечке.

– Так переезд перенесли на километр дальше. Китайские товарняки уже не помещались на нашей станции.

– Во как! В Аккемире снова пшеницу да рожь хат выращивать стали?

– Поселок и станцию переименовали, – Амалия показала в сторону новенького дорожного указателя “селосы А?кемер”. – А зерно практически никто уже не сеет. Это скорее всего из-за длиннющих поездов цистерн с нефтью разъезд перенесли. Сейчас поди половина наших сельчан на нефтекачалках работает.

– Немыс Ата, сенин устиннен жаксы иис шыгады, – большие черные глаза мальчика смотрели Давиду в душу.

Желая помочь, мальчик успел выхватить из рук старика маленький фанерный чемоданчик. Давид не сопротивлялся.

– А это кто?

– Уральчик. Сын Жамлихановых. Они в ауле новые, недавно сюда перебрались.

– Ты ему или он тебе нянька? – во всю ширину новых вставных зубов улыбнулся Хабхабыч.

– Он сирота. У них в семье несчастный случай. Родители в аварии погибли.

– А тебе кто его доверил? Тебе ж хат восемьдесят два.

– Думаешь я хотела? – развела руками Амалия. – Официально он на свою сестру Соню записан. Но за ней самой ухаживать надо. Бедолага из больницы не вылазит. А братишка одинешенька сидит перед домом и убивается. Я не смогла мимо пройти.

– Не боишься? Справишься?