Грехи и молитвы

Но его счастье длилось всего несколько мгновений – ровно до того момента, как Уильям осознал, что ребенок не дышит. Анна была слишком слаба, чтобы понимать, что происходит, и практически сразу потеряла сознание. Уильям остался один на один с умирающим младенцем, и счастье в его душе уступило место леденящему ужасу.

Сперва он, в естественном порыве служителя Господа, упал на колени и принялся истово молиться о спасении жизни сына – но секунда шла за секундой, младенец синел, а спасения не было. Тогда Уильям решил попробовать кардинально другой способ.

Он сорвал с шеи крест и закинул его подальше, в угол комнаты. Зубами надкусил ладонь и указательным пальцем принялся выводить на полу спальни сигил с пятиконечной звездой внутри. А после, завершив круг, Уильям пролил в центр свою кровь и прошептал:

– Астарот, услышь меня.

Не было всполохов огня, вспышек света и запаха сера. На секунду Уильяму почудилось, будто вся комната погрузилась во тьму, а затем он услышал за спиной холодный голос.

– Я слышу и слушаю тебя.

«Что я делаю», пронеслась в голове священника мысль, но он задавил ее, как назойливое насекомое.

– Астарот, князь Ада, я прошу тебя – верни жизнь моему новорожденному сыну,– произнес Уильям, глядя на тело ребенка на руках матери.– Я отдам тебе свою душу, но верни Томасу жизнь.

– Интересно,– Уильям не видел, но почувствовал, как ледяная тень пронеслась по комнате.– Мальчик еще жив. Ему осталось буквально две-три минуты, может быть, пять, но он цепляется за жизнь… Какой упрямый! Весь в отца. Но вот что я скажу тебе, священник…

Тень отделилась от кровати и нависла над Уильямом. Ему показалось, что перед ним два огромных зияющих колодца, а за ними – бесконечная пустота.

– Он все равно не жилец. Твой ребенок родился смертельно больным. Даже я не способен исцелить его – а жаль. Твоя душа была бы занятным подарком.

Голос начал рассеиваться, будто его обладатель понемногу растворялся. Тогда Уильям крикнул:

– Погоди! Вселись в него!

– Что?!– теперь голос не шептал вкрадчиво и сухо, но грохотал в порыве истинного изумления.

– Твоя сила будет поддерживать в его теле жизнь, ведь так? – Уильяма трясло, и кровь из прокушенной ладони все капала и капала на нарисованную звезду.– Просто… не подавляй его. Сосуществуй с ним. Позволь ему жить.

– Хм,– тень заколыхалась черным саваном.– Жить в мире людей и наблюдать их пороки и отчаяние? Питаться их страхами и надеждой? И при этом получить в обмен твою душу? Что ж, Уильям Эккер… Сделка принята!

Тень пролетела стрелой через тело Уильяма, а затем так же стремительно вонзилась в тело новорожденного Томаса. Еще пару секунд Уильям неподвижно стоял на коленях, а затем рухнул, и его остекленевшие глаза все так же смотрели на сына. В ту секунду, когда труп мужчины коснулся пола, звезда на полу вспыхнула и исчезла, а Томас истошно завопил. Сделка состоялась. Томас стал одержим одним из величайших князей Ада.

***

– Он любил меня,– сказал Томас, расправляя скатерть на алтаре. – И меня, и маму. А помнишь, что ты сказал мне тогда, перед экзорцизмом Катерины?

«Что ты не сможешь жить, если меня изгонят из твоего тела».

– Верно. Я помню, как я тогда испугался. Я думал, что схожу с ума, что еще секунда – и мое тело откажется мне повиноваться. Но почему ты решил вмешаться? Почему ты помогаешь мне?

Этот вопрос Томас хранил в себе с тех пор, как осознал, кем является его таинственный воображаемый друг. Узнав правду, Томас впал в истерику и даже заболел: мать винила во всем лихорадку, и ей даже в голову не могло прийти, что горячка у сына была вызвана нервным потрясением.

«Потому что могу». На Томаса накатила такая волна раздражения, что он еле устоял на ногах. «Когда ты думаешь выходить в Ареццо?»

– На рассвете. Я пошлю кого-нибудь к отцу Симону в соседний город и попрошу его приглядеть за приходом, пока меня не будет. Надеюсь, мы не слишком задержимся.

«Хорошо, если ты вообще вернешься домой».

– Что ты имеешь в виду? – пальцы священника стали неприятно холодными, несмотря на августовский жар и духоту.

«Кто-то вселился в тело ребенка и заставил его убить кровных родственников, а после принести собственное сердце в жертву. Разве это похоже на случаи, с которыми мы сталкивались раньше? Разве обычному демону нужно заходить так далеко? Думай, мальчик, думай».

– Ритуальное убийство,– Томасу показалось, что в церкви стало темнее.

«Не так уж плохо для сына Уильяма. А теперь ответь вот на какой вопрос: кто в иерархии демонов прибегнет к ритуальным убийствам, чтобы набрать силу?»

– Высшие чины,– слова слетали с губ, словно юноша читал учебник.

«Я сам никогда к ним не прибегал. Следовательно, велика вероятность, что это кто-то выше меня. Архигерцог. Сам Белиал. Я не могу сказать».

– Viri civitatis illius filii Belial id est absque iugo[12 - Жители города того, дети Белиала, то есть, без ярма (Суд. 19:22, Вульгата)], – Томас вспомнил слова из Библии. – Неужели это правда может быть он?

«Я не знаю», Астарот становился все более раздраженным. «И не узнаю, пока лично с ним не встречусь. Хочу ли я этой встречи? Другой вопрос. Я могу управлять твоим телом и заставить тебя пойти на что угодно, только бы не идти в Ареццо. И не забывай, что мой контракт подразумевает поддерживать в тебе жизнь – сложновато будет это делать, если тобой заинтересуется Принц Ада. Но ты ведь найдешь способ поступить наперекор, правда?

Я слишком хорошо тебя знаю, Томас Эккер, потому что твоя плоть – моя. Твой разум – мой. Я предугадываю каждую твою мысль и желание. Я сосуществую с твоей душой и каждый год наблюдаю, как она крепнет и становится сильнее. И я также знаю все твои тайные желания – я знаю, о чем ты подумал на мгновение, когда смотрел на ту девочку, Эмму, как она лежала на кровати».

– Tace[13 - Замолчи! (лат.)]! – Томас крикнул так громко, что эхо его голоса испуганной птицей забилось о стены церкви.– Я не отрицаю своих мыслей и несу за них ответственность, потому что я – человек, и у меня есть инстинкты. Но умение их подавлять и делает меня человеком, а не животным. Я не отказываюсь от своих мыслей, но ты не можешь попрекать меня ими, потому что я одержал над ними власть. И я пойду в Ареццо, и ты направишься со мной и будешь помогать мне выжить любой ценой. Ты слышишь меня?

«Какая пламенная речь», обруч, сжавшийся на висках Томаса, чуть ослаб. «Я буду сопровождать тебя в Ареццо согласно соглашению. Но запомни, мальчик: я не твой отец. Я не отдам свою жизнь за твою. И если над твоей головой зависнет топор, я буду первым, кто толкнет тебя под него».

– Как великодушно,– фыркнул Томас.– Постараюсь не попадать под топор.

«Ты можешь не знать про него, пока он не опустится на твою шею, мальчик».

– Скажи, – Томас пропустил замечание мимо ушей.– А почему Ватикан ничего не делает?

«Они могут не знать, либо у них может не хватать людей. И сам подумай, к кому люди в первую очередь кинутся за помощью? К абстрактной фигуре Церкви, расположенной где-то далеко, или к местному священнику, за которого поручился твой брат-рыбак? Людям нужно чудо, а единственное чудо на всю округу – ты».

Томас вышел во двор. Он провозился в церкви уже несколько часов, и скоро должна была начаться вечерняя служба. Он проведет ее как обычно, а потом – домой, к матери и к ожидающему его Дарио. Анна наверняка перепугается и попробует отговорить его, а напротив, за столом, будет сидеть поникший мужчина с запавшими глазами и терпеливо ждать, пока Анна выплачет все слезы.

Поначалу его матери было трудно смириться с тем, что ее сын – экзорцист, изгоняющий демонов из одержимых. Она пыталась не пускать его, рыдала и цеплялась за его одежду, делала все, что было в ее силах, чтобы сын не подвергался риску и не погиб, как когда-то его отец. И каждый раз, Томас терпеливо и мягко объяснял ей, что это его дар, и что пока она плачет над ним, живым и здоровым, кто-то плачет над своим ребенком, который страдает и причиняет себе боль.

Постепенно, Анна привыкла к тому, что такова участь ее сына – избавлять других от страданий. Когда отец Бернард терпеливо объяснял ей про Божье благословение, она лишь молча кивала и пыталась обуздать собственные чувства, взять верх над материнским инстинктом, который отчаянно кричал: «Спаси своего сына!» Но Томас каждый раз возвращался домой, целый и невредимый, и это успокаивало ее и давало ей надежду.

Томас почти не удивился, когда, подходя к дому после вечерней службы, услышал из него крики. Он различил голос матери и тихий, но настойчивый голос их гостя. Вздохнув, юноша открыл дверь и прошел в дом.

Едва он переступил порог, Анна кинулась к нему, пунцовая от волнения.

– Это правда? – она схватила его за руки и так крепко сжала их, что ему стало больно. – Ты правда отправишься в Ареццо? В это гнездо… гнездо одержимости?! Вот так ты ценишь дар жизни, который отдал тебе отец?

Она стояла перед ним, сотрясаясь от злости и горя, и на мгновение ему показалось, что она сейчас его ударит.

– Мама,– он бережно, но твердо снял ее руки,– ты знаешь, что так нужно. Что Господь направил этого человека ко мне, потому что он нуждается в моей помощи. И ты понимаешь, что будь отец жив, он принял бы то же решение, что и я.

Анна отвернулась, и Томас увидел, что ее хрупкие узкие плечи трясутся в безмолвном плаче. Он укорил себя за то, что вспомнил отца, но ему было необходимо привести ее в чувство, пусть и таким жестоким способом. Затем он вспомнил, что в доме был еще и гость.

Дарио стоял у входа, бледный и растерянный, но на его лице оставалось решительное выражение.