Шкаф

Шкаф
Ирэн Блейк

Стоит ли покупать предмет мебели, за который продавец требует странную плату – монетами? Но что порой ни сделаешь ради прихоти любимой супруги. Компания друзей, собравшаяся в частном доме, никак не ожидала, что может попасть в невероятно жуткую историю. Ведь гости с хозяевами намеревались лишь отдохнуть и повеселиться на выходных! А тут вдобавок надвигается стихийное бедствие.

Ирэн Блейк

Шкаф

От нашей съёмной квартиры до деревни Петровки, по предварительному расчёту, ехать часа четыре. Жена попросила купить шкаф и забрать его оттуда, да ещё расплатиться монетами. Эдакая мудрёная прихоть, но я горячо любимой супруге ни в чём не могу отказать. Она любила облагораживать интерьер дома, реставрировать и переделывать, разукрашивая, старинные вещи. Затем что-то продавать и что-то оставлять для себя. Шкаф нашла на одном форуме и очень приглянулся.

Я выехал, едва рассвело, подобрав по пути кореша. Он стоял на остановке: высокий, тощий и хмурый, как грозовая туча, да руки привычно спрятаны в карманы джинсовых шортов, как бы всем сообщая: мол, кусаюсь, не подходи.

Но, стоит встретиться с ним взглядом, замрёшь на месте, на пару секунд утонув в серых глазах, пронизывающих насквозь искрометным добром, как солнечный лучик воду в колодце, и сразу то первое впечатление его нарочитой мрачности пропадает; ведь нутром знаешь, что он действительно хороший парень. Такие чудаки, как Леший, он же Лёшка Пасечников, по жизни не предают.

Мы дружим уже лет восемнадцать, прикину: с двенадцати лет ходим, что не разлей вода, а значит, считай, пробежало больше, чем половина моей жизни: в конце января с размахом планирую в собственном новом доме отмечать юбилей.

Он зевал всю дорогу, не в силах комфортно устроиться на сиденье, чтобы подремать. Мельком глянешь на кореша, увидишь, как длинные тощие ноги Лешего упираются в приборную панель, и, как ни крутись, ему высоченному и нескладному в «ниве» не развернуться.

И всё же он не отказал поехать со мной в глухомань, к чёрту на кулички. Вот это ценю.

Дорога за городом – сплошные колдобины да выбоины в прохудившемся асфальте. Бух-бух, снова и снова проваливаешься в очередную яму. Куда тут расслабишься, разве что отвлечёшься музыкой.

Мы дружно на пару щёлкали радио, бурчали, пока не находили прогоняющие сон мотивчики. А Леший отбивал ритм, постукивал по коленям пальцами, вынуждая меня присоединиться к его подпеванию Кипелову.

Моего терпения выносить его раскатистый бас хватало минут на пять, а затем я тоже начинал тянуть нашу любимую: "Я свободен".

За окном чередой проносились зелёные поля да смешанные леса. Стволы тянущихся к свету берёз с раскидистыми кронами, ольха и выродившийся орешник, одинокие пятачки сосен, холмы с синеватой чернотой леса, уходящего к горизонту, и редкие, чаще заброшенные домишки – остатки былых деревень. Ещё реже попадались амбары да скотоводческие фермы.

Стремительно таяла утренняя прохлада, в летний денёк незаметно подкрадывался полдень, а раскалённая монета солнца, точно подброшенная щелчком, взлетала к зениту, изжаривая голубизну небес беспощадным зноем.

Возле искусственных водоёмов паслись разномастные коровы, в надежде спастись от прожорливых слепней.

Мы взмокли. В раскрытые окна влетал иссушающе жаркий воздух, точно от включённого на полную мощность обогревателя.

Незаметно выпили бутылку минералки, не раз вытирали лбы и переднее стекло салфеткой, расчищая от налёта пыли. Казалось, вместе с залетевшим ветром пыль оставалась везде: на руле, на приборной панели, на коже и на одежде. Так и пролетали один за другим однообразные в своих пейзажах за окном километры.

Радио давно заглохло, вырубленное Лешим на какой-то неудобоваримой театральной постановке.

Мой смартфон держал всего одну полоску зарядки, а на дороге за час езды мимо нас не пронеслось ни одного автомобиля. Точно мы действительно ехали в некое оторванное от цивилизации место.

Ещё пара километров выщербленного лютой зимой шоссе до чётко обозначенного на карте поворота. Там, за леском, должна находиться Петровка. И, как назло, мотор чихнул, затем заглох, едва мы подкатили к чахлым кустикам, росшим у прилеска. Дальше остатки асфальта исчезали в глинобитной колее.

Пришлось выходить из машины, матюгаться да давиться от злости тёплой минералкой. Что с двигателем – непонятно. С виду под капотом всё нормально: ни дыма, ни потёков, ни пара, а вот же «нива» не заводилась. Хренотень какая-то.

Многозначительно переглянувшись с Лешим, который нахлобучил на самый лоб бейсболку, я сцапал с заднего сиденья затёртую рыболовную панаму да взял из бардачка деньги и смартфон, закрыл машину. Вздохнул и, собравшись с духом, точно попутным ветром подгоняемый усиливающимся недовольством да прущей изнутри злобой, повесил через плечо сумку и первым ступил на едва различимую тропинку, змеюкой скользящей в тёмном лесу, будто бы даже вовсе не хоженном человеком.

С каждым шагом вглубь невыносимо звонко пищали кусачие комары, и вокруг головы проносились тучи кровососущей мошкары. Воняло прелыми листьями и какой-то едва различимой гнильцой, но стоило подуть ветру, как она пропадала. И больше ни единого признака жизни вокруг: ни звука, ни треска, ни затаённого щебетанья птицы где-то в глубине леса. Только корявые деревья с покрытой мохом корой, плешивые пни с россыпью поганок да громоздкий исполин-папоротник, через который буквально приходилось пробираться, раздвигая его руками.

Наконец, мрачный лес остался позади. Мы вышли на предгорок с заброшенными домами, с покосившимися заборами, гнилой просевшей крышей да выбитыми стёклами. Впереди уходила длинная, заросшая бурьяном дорога на холм, где за высоким тёмным забором смутными очертаниями угадывался выступающий за ним огромный домина.

Мы шли вперёд, молчали – и то и дело у меня возникало чувство нереальности происходящего, будто заблудились и попали совсем в другое место.

По пути возле обветшалого дома стоял запущенный колодец со сломанным журавлем. Рядом огромный вековой дуб с редкими листочками, расколотый надвое молнией, и стылая тишина вокруг: ни кошки, ни собаки, ни хлопанья крыльев пролетающей в небе птицы, даже солнце здесь точно проходило сквозь сумеречный фильтр, выгибая из предметов на землю неестественно глубокие тени.

Корявый знак на чёрном деревянном столбе с оборванными проводами указал, что мы всё-таки пришли по адресу. "Петровка". Красные буквы на белом фоне таблички давно выцвели, точно потёки гуаши от дождя.

– У меня мурашки бегут по коже от этой деревеньки, – хмыкнул Леший и поёжился.

Я кивнул, нутром ощущая стрёмность этого безжизненного места. А сам нарочно бодро сказал:

– Не боись, чувак, раз здесь что-то продаётся, значит – и живые люди найдутся. Топаем дальше, – показал я рукой в сторону холма.

Леший вздохнул.

На небо потихоньку набегали тучи.

Мы взобрались на холм, изрядно вспотев. Открыли поржавевшую калитку с пиками наверху и по практически вросшим в землю плиткам подошли к массивной двери, на которой вместо привычной ручки было железное кольцо. И только собрались постучать, как дверь открылась сама. Из тёмного проёма выглянуло носатое, какое-то скособоченное лицо, что сразу и не различишь, мужчина это или женщина.

Крупные узловатые пальцы вцепились в дверь, придерживая её. Резкий неприятный голос, точно рык животного, вырвался из тонкой прорези рта.

– Заходите, хозяин уже вас заждался, – обронил определённо Он, а не она, и сразу скрылся в темноте, только мелькнули неестественно широкие плечи на низкорослом теле.

В доме было сумрачно, даже несмотря на лёгкие воздушные шторы, и чисто, но нос всё равно засвербел от запах пыли, старости и запустения. Что выглядело не иначе, как странно. Всё сверкает и блестит, откуда бы тогда запаху взяться?

Мебель в доме добротная, старинная и даже чуток помпезная, подходящая больше женскому будуару, чем обыкновенному деревенскому дому. Высокие потолки украшал затейливый узор и лепнина, а сверкающие хрустальные люстры с диковинными узорами морд экзотических химер и всевозможных гадов ползучих, наверное, стоили целое состояние.

– Электричества в доме нет, – пояснил наш провожатый, внешностью и пёстрой одеждой напоминающий карлика-силача из цирка. Предупредив, что в коридоре темно, сопровождающий открыл перед нами дверь и зажёг масляную лампу.

Я моргнул, избавляясь от наваждения, что идём вечность, точно в пещере, а стены ослизли, и потолок сочится влагой – и прямо над головой что-то шуршит в гигантском коконе-паутине. Стук в дверь привёл меня в чувство. Рядом стоял Леший. Я моргнул. Всё снова в норме.

Жёлтое пламя сквозь ламповое стекло в руке карлика освещает паркет и дощатые стены. Очень тёмная, почти чёрная дверь, тоже с бронзовым кольцом вместо ручки. Брр. Откуда-то повеяло сквозняком. Я вздрогнул. Карлик (нет, называть его так – грубо, лучше просто низкорослый мужчина) постучал кольцом в дверь три раза. Прогрохотало. Тук-тук тук.

– Войдите, – глухо отозвался кто-то изнутри, точно болел простудой и кутался в шарф.

Мужчина в полосатом костюме и вязаной шапочке сидел за письменным столом у окна и, несмотря на воздушную кружевную штору, внезапно показавшуюся мне плотной паутиной, будто бы прятался в тени. В камине едва полыхал огонь, большими красными глазками тлели за оградой угли, а воздух в комнате оказался неприятно спёртым. Я сразу почувствовал себя неуютно и начал потеть. Напротив зеркала на треножке, в дальнем конце комнаты, то ли ещё чего-то занавешенного чёрной тканью стоял шкаф. Он ничем эдаким не выделялся из подобных предметов мебели, но сразу же целиком и полностью увёл моё внимание от хозяина к собственной персоне. Двухстворчатый, на крепких ножках. Старинный, с ящиками внизу и дверцами на петлях, он почти касался потолка, напоминая древесного исполина. Шкаф просто был. Просто заставлял смотреть на себя, оценивать слегка грубоватые контуры и в то же время великолепную работу плотника.

Леший стукнул меня в плечо, приводя в чувство. Я очумело посмотрел на него. Мужик за столиком что-то говорил.

– Здравствуйте, – сказал я и извинился за рассеянность.

– Ничего страшного. Такое уж шкаф иногда производит впечатление, – сухо сказал мужчина и, отодвинув стул, выбрался из-за стола. Он был высок. Хрупок в кости, узкоплеч и болезненно тощ, напоминая живой портрет Кощея Бессмертного. В своём костюме и этой простенькой шапочке продавец выглядел чересчур экстравагантно. Костистая ладонь, протянутая мне для рукопожатия, была бледной и сухой.

– Леопольд Мафусаилович. Можно просто Лео, – с хрипотцой сказал он.

– Александр Скворцов, можно просто Саша, а это Алексей, – ответил я, выдавливая из себя улыбку. Кожа на его лице была странной, без явных мимических морщин и пор, а вот глаза производили ещё более отталкивающее впечатление. Чёрные топи, в которых едва проступали искорки зрачков, глаза словно были покрыты маслянистой плёнкой, гипнотически затягивающей в свою глубину.

– Очень приятно, – сказал он и спросил: – Вы принесли деньги?

– Конечно, – сказал я и вытащил из сумки тугой крупный мешочек, наполненный под завязку монетами. Даже представлять не хочу, на какие ухищрения пошла Наташка, чтобы разменять несколько тысяч рублей на копейки.