Жизнь как на ладони. Книга 2

Зина с сомнением пожала плечами, подумав, что если и есть надежда, то не на господина Ленина, а на Промысл Божий.

Хотя она безмерно устала в дороге, но страшная новость не сразила её, а, напротив, придала энергии. Зина разделась, умылась, кивнула хозяйке поросёнка Дарье, сообщив, что будет теперь тут жить, с безразличием посмотрела на скисшее при этом известии лицо соседки и принялась строить планы относительно освобождения Тимофея.

Зиночка настолько погрузилась в свои думы, что жизнь вокруг неё потекла по иным законам, не соприкасаясь с реальностью. Она автоматически отвечала на поцелуи тёти Симы, объятия Петра Сергеевича, рассказывала про родителей и Танюшу, ела жидкую пшёнку на воде, пила морковный чай, а в голове неустанно перебирала различные варианты действий…

– Вот что я надумала, – сказала Зина за ужином, глядя на мигающий огонёк керосиновой лампы (электричества в Петрограде не было уже давно). Я пойду в этот Реввоенсовет, обосновавшийся в вашем особняке, – она в упор посмотрела на княгиню, – и наймусь к ним на работу машинисткой. Вы знаете, в прошлом году я закончила курсы и научилась очень быстро работать на пишущей машинке. Назовусь чужим именем, всё разузнаю и скроюсь. А может быть, даже смогу помочь заключённым.

– Ни в коем случае, – категорично заявил Пётр Сергеевич. – Мы не можем подвергать такой опасности единственного оставшегося при нас ребёнка. – Он ласково, как в детстве, погладил Зину по голове и поцеловал в щёку: – Красавица ты у нас.

В словах доктора Мокеева было столько тепла и горечи одновременно, что Зина заплакала. Ведь она всю дорогу крепилась. Даже тогда, когда за проезд из Хельсингфорса в Петроград пришлось отдать все свои деньги до последней копейки и снять с шеи драгоценную подвеску, вручённую ей матушкой перед отъездом.

Она достала подаренную Тимофеем пуговку из коллекции Досифеи Никандровны и зажала в кулаке. «Где лад, там и клад», – написано на тонком золотом ободке необычной пуговицы.

«Я знаю, что я сделаю», – воскликнула про себя Зинаида, бросившись в комнату Тимофея, где ей отвели место. Порывшись в Тимофеевых вещах, она достала из шкафа тёплый шарф, подаренный ею жениху на именины, и взялась за иголку с ниткой. «Завтра, уже завтра, Тимоша обязательно узнает о моём приезде, – пела её душа с каждым стежком. – Только бы знать наверняка, в какой он тюрьме, а там я обязательно найду выход».

14

– Не хочу-у-у, – раскачивался из стороны в сторону Васян, обхватив голову руками. Ничего не выражавший взгляд монгольских глаз, казалось, навсегда застыл в одной точке, располагавшейся где-то в дальнем углу, затянутом густой серой паутиной с дохлым пауком посередине.

Уголовник выл уже вторые сутки, изрядно вымотав душу своим сокамерникам. Время от времени он принимался биться в дверь, исступлённо выкрикивая одну и ту же фразу:

– Господин комиссар, господин комиссар. Товарищ! Вы честных воров-карманников не стреляйте, мы за советскую власть стоим! Лучше буржуев пускайте в расход. Они нашу пролетарскую кровь вёдрами пьют!

Но дверь не открывалась, и Васян, обессилев, затихал, с тем чтобы через некоторое время начать всё сначала.

Замкнутое пространство камеры располагало к размышлению, заставляя Тимофея вспоминать перед казнью самые драгоценные минуты своей короткой двадцатичетырёхлетней жизни. О том неотвратимом миге, когда в его глаза заглянет дуло заряженной винтовки, он старался не думать. Мучительно болела душа за родителей и Зину, а мысль о том, что из-за него, возможно, погибла Кристина, была вообще невыносима. Он знал о чувствах Всеволода к Кристине и боялся предстоящего разговора даже накануне смерти. Они с Севой всегда угадывали мысли друг друга. Родители даже порой подсмеивались над ними – настолько мальчики были схожи в мыслях и поступках…

«…Не беспокойся за меня, – на исходе первых суток сказал брат, когда они беседовали в вечерней полутьме, лёжа вдоль стены на грязном полу. – Я не боюсь умереть». И грустно добавил: «Повидать бы Кристину…»

К вечеру второго дня дверь приоткрылась, и Васяна увели.

– Да здравствует мировая революция! – болтая ногами, орал карманник, когда два краснофлотца выволакивали его из карцера.

– Иди, иди, – пинком подбодрил Васяна один из матросов, – с тобой сама товарищ Ермакова агитацию проведёт. На всю жизнь запомнишь. – Он обернулся к остающимся в камере и быстрым движением вытащил из кармана смятый комок ткани серого цвета: – Это вам. Помните мою доброту.

Свёрток упал к ногам Тимофея, развернулся и оказался вязаным шарфом.

– Это же мой шарф, – обрадовался молодой человек, – мне его Зиночка подарила. Странно, как он оказался у матроса?

Тимофей поднёс к лицу кашне, ещё хранившее запах дома, и ощутил, как что-то царапнуло его по щеке. «Пуговица», – не поверил своим глазам Тимофей, глядя на золотой кругляшок, прочно пришитый около бахромы. Но это была действительно та пуговица, с которой никогда не расставалась его невеста.

– Это Зиночка! Аполлон Сидорович! Зина приехала! – воскликнул Тимофей, охваченный волной радости. Он бросился к лазу в соседнюю камеру, просунул руку в отверстие и заскрёб пальцами, привлекая к себе внимание Всеволода: – Сева, Сева, Зина приехала! Она даёт нам сигнал к побегу!

– Пожалуй, ты прав. Пора. Дальше тянуть некогда. Приготовьтесь, – донеслось из соседней камеры, и почти сразу по всему особняку разнёсся душераздирающий вой такой силы, что у Тимофея и Аполлона Сидоровича заложило уши.

Некоторое время они ошарашенно смотрели друг на друга, пытаясь привыкнуть к то затихающей, то нарастающей волне чудовищного звука, а потом Тимофей взял библиотекаря за руку, и они прижались к стене около двери.

Это было сделано вовремя, потому что дверь распахнулась, и туда заглянул встревоженный охранник.

Размышлять было некогда. Тимофей втащил его в камеру, вытолкнул в коридор растерявшегося Аполлона Сидоровича и задвинул тяжёлый засов, молниеносно оказавшись у камеры номер шесть.

– Выходи! – с силой рванув щеколду, он распахнул дверь, выпуская Всеволода, и они втроём помчались к выходу самым коротким путём.

На бегущих людей никто не обращал внимания; затыкая уши ладонями, члены Революционного комитета метались из одного кабинета в другой, показывая друг другу знаками, что не понимают, в чём дело.

Один солдат, крестясь, палил в потолок, но он с таким же успехом мог бы стрелять в ватное одеяло: из-за чудовищного звука пожарной сигнализации выстрелов не было слышно.

Князь обернулся и на ходу показал Тимофею два пальца. «Сирена будет звучать ещё две минуты», – понял тот.

Секунды проносились стремительно.

Тимофей увидел, как Сева расшвырял конвоиров, словно это были мешки с зерном и, пробиваясь через людскую, высадил плечом стекло. Ещё немного, и… Впереди уже была видна дверь, ведущая на набережную…

И тут руку Тимофея, сжимавшую кисть Аполлона Сидоровича, рывком потянуло книзу. Он остановился, и увидел, что библиотекарь, без сознания, лежит посреди ковра.

Раздумывать было некогда. Тимофей встал на колени, молниеносно оценил ситуацию и, легко скользнув пальцами по напрягшейся шее Аполлона Сидоровича, нажал на нужную точку, одновременно крепко ударив его кулаком в грудь, пытаясь восстановить сердечный ритм. Так. Теперь непрямой массаж сердца. Тимофей почувствовал, как под его рукой хрустнуло ребро. Ничего. Срастётся. Сейчас главное – запустить мотор, перекачивающий кровь, иначе – кислородное голодание и смерть мозга. «Сева, беги, Сева, беги», – ритмично колотилась в голове мысль в такт каждому нажатию на грудную клетку. Глаза моментально залил пот, от боли в раненом плече и слабости не хватало дыхания, но он с упорством продолжал делать своё дело, не обращая внимания на окружающее.

– Ну, давай, дыши, – приговаривал Тимофей, на секунду останавливаясь, чтобы проверить пульс.

Внезапно он заметил стоявшего рядом Всеволода.

Казалось, что в наступившей вокруг зловещей тишине пролетело не одно столетие, пока наконец врач ощутил под рукой чуть заметное шевеление. Старик задышал. Сначала с трудом, но постепенно его дыхание становилось всё ровнее и ровнее.

– Слава Богу! – обессиленно прошептал Тимофей, тут же вздрогнув от окрика охранников: «Встать! Руки за спину!». Он поднял голову и уткнулся взглядом в частокол штыков.

– Ведите их в кабинет для допросов, – сказал кто-то из толпы.

Братья переглянулись, и, не сговариваясь, нагнулись за Аполлоном Сидоровичем.

– Поддерживай с другого бока.

– Держу, не беспокойся.

Они взвалили больного на свои плечи и поволокли его в обратную сторону.

Сквозь шеренгу вооружённой охраны узников повели по длинному коридору, чуть освещённому колеблющимся светом керосиновых ламп. Красные шторы на высоких окнах и пустые рамы с вынутыми картинами придавали помещению зловещий облик логова нечистой силы, как на старинных гравюрах в готических романах. Если в библиотеке, куда их привели, оказался бы котёл с ядовитым варевом, то Тимофей, пожалуй, даже не удивился бы.

Но вместо мифической ведьмы с помелом в библиотеке восседала товарищ Ермакова. Она угрюмо метнула взгляд на троих арестованных, пренебрежительно вздёрнув подбородок кверху:

– Бежать хотели? Ну-ну. От меня ещё никто не убегал.

Комиссарша выдрала из томика Пушкина листок, разорвала его на четыре части и скрутила папиросу с вонючей махоркой.

– Сейчас покурю и расстреляю вас. Устала очень.

Эффектно отбросив назад волосы, она покачала носком сапога, задумчиво выпуская изо рта колечки дыма.

– Я требую, чтобы наш расстрел был оформлен документально, – твёрдо сказал Тимофей, – то, что вы творите, – это беззаконие.