Зоя, или На перекрестках судьбы

Во время таких «лирических отступлений», Григорий Степанович рассказывал, как попал еще мальчишкой в знаменитую колонию им. Горького, руководителем которой был Макаренко, рассказывал, как на крыше вагона поезда добрался до Москвы, как поступил учится в тот же ГИТИС и закончил его перед войной, затем воевал на фронте. Ученики внимательно слушали и лишь один из студентов Игорь Самохвалов сказал

– Сколько событий, а вот мне 18 и никаких событий ни в моей жизни, ни в стране. Родился в СССР, так и умру в СССР. – Кто бы знал тогда, что пройдет каких-то пятнадцать лет и всем им будет немного за тридцать, как ход истории повернет события таким образом, что не станет ни СССР, ни казалось бы такой незыблемой и твердокаменной коммунистической партии СССР и многие судьбы сложатся как и не представить тогда, в 1970 году, когда им всем было по 18 лет и жизнь только начиналась.

Проучившись вместе четыре месяца, студенты постепенно присмотрелись друг к другу. Выбрали старосту, комсорга, стала постепенно образовываться «иерархия» группы. Зоя была по-прежнему закрыта и обособленна в группе, ее связующим звеном, как и тогда в детдоме, была Зина Тутырина, которая приживалась на любой почве и подобно сорному растению, почти никогда не болела и не падала духом в твердой уверенности, что уж ей-то точно в этой жизни повезет! А что, и в самом деле уже несказанно повезло; родилась в глухом уголке Сибири, в неблагополучной семье, попала в детдом, где встретила Зою, затем Константина Федоровича, затем был драмкружок, первый успех и похвалы, приезд в Москву, где с первого раза поступила в столичный ВУЗ ГИТИС, живет и учится в Москве, где ей преподают лучшие учителя! А ей только недавно 18 стукнуло! Да, и пусть она некрасива, зато у нее есть шарм, талант, что признала даже такая писанная красавица, как Зоя. Значит она чего-то стоит в этой жизни… Нет, что ни говори, она своего не упустит. И пусть на нее не западают парни, которые смотрят в стороны красавиц, придет и ее время, она еще всем покажет, кто такая Зина Тутырина!

Таня тоже как-то закрылась ото всех, по воскресеньям она уходит на съемки для какого-то календаря на экспорт, приходит поздно и сразу ложится спать. У Тани появились красивые модные вещи, импортная косметика, духи. Зинка молча завидовала. Вот она истинная цена красоты, чуть покрутилась перед камерой и на тебе, и тряпки модные, и продукты из лучших магазинов Москвы! Она тоже вприпрыжку побежала бы за своей удачей, но ведь никто не зовет. Есть у них в группе хорошие ребята, так они смотрят на нее, как пусть и на талантливую, но мебель или что-то из бутафории, но не как на девушку, которой признаются в любви, дарят цветы… А москвичи и москвички в сторону их, иногородних, так и вообще не смотрят. Ничем они не отличаются от презренной лимиты, изгоев Москвы, которые ютятся так же, как и они в общагах в ожидании лет через десять получить прописку и право стать москвичами. И все же как несправедлива бывает жизнь, одним – все, другим – ничего! Перед сном Зинке частенько приходили в голову подобные мысли. Может поэтому ей особенно удавались роли обиженных и обделенных жизнью персонажей, в которых она искренне выплескивала всю свою боль и зависть к более успешным и благополучным.

Вот и первая сессия позади, есть ребята, которые обзавелись «хвостами», претенденты на вылет. Поступить трудно, а еще труднее учиться и дойти до финиша, отсев на первом и даже втором курсе дело почти обычное и лишь немногие из поступивших получат дипломы.

Таня зимнюю сессию запорола, целых два хвоста. Зоя в силу своего характера и воспитания не имела привычки лезть в душу с расспросами, а с Зиной Таня не делилась. Однажды, когда они возвращались вдвоем с Зоей из института и проходили мимо поста, дежурный вахтер окликнул

– Таня, Таня Леонова, тебе посылка! – удивленная Таня взяла у вахтера увесистый пакет, вскрыла его, затем, побелев как мел, пошла прочь от Зои к выходу из общежития. Где она была и что было в том конверте, Таня не сказала, а Зоя не стала расспрашивать ее.

И вот как-то уже в зимние каникулы, когда в комнате остались только Зоя с Таней, а Зинка ускакала тусоваться на Мосфильм, Таня предложила попить чаю. Зоя принесла из буфета чайник с кипятком, а Таня разложила на столе разные вкусности из Елисеевского и положив на хлеб кусок буженины, протянула его Зое со словами

– Ешь, а то ты совсем прозрачная… Ешь, пока я здесь с тобой. – И немного помолчав, продолжила. – Ничего из меня Зоя не получится, никакой артистки из меня не выйдет. И сессию я запорола, и жизнь себе тоже испортила.

– Что случилось, Таня? – спросила Зоя, вглядываясь в лицо девушки, -ты последнее время сама не своя. —

– Поздно я поняла, Зоя, что за все в жизни надо платить… За шмотки, еду и удовольствия. Ни о чем меня не спрашивай, я потом тебе все сама расскажу, только прошу, хоть ради меня поешь… Это моя к тебе личная просьба, – горько улыбнувшись, добавила Таня.

А за окном светило яркое солнце, небо было голубое-голубое. Зоя прервала молчание

– Смотри погода какая хорошая, пойдем сходим по студенческим в театр или в Третьяковку, можем просто погулять. —

– Нет, ты иди, иди, а я посплю немного. – ответила Таня.

Зоя решила пройтись по бульварному кольцу, у нее появился свой излюбленный маршрут в Москве, светило солнце, было много детей, бросавшихся снежками. Была оттепель, снег мокрый и один из тяжелых снежков, словно камень больно ударил Зою в спину. У нее вдруг стало от чего-то тревожно на сердце и она резко повернувшись, поспешила назад в общежитие, а голове всю дорогу стучало, что-то произошло нехорошее с Таней и зачем она оставила ее одну. Она уже не шла, а побежала бегом, взлетела по лестнице общежития и распахнув дверь в комнату, увидела Таню, лежавшую на кровати, а на полу валялся пустой аптечный пузырек. Выбежав в длинный коридор общежития, и открыв первую же дверь, Зоя только и успела, как крикнуть

– Срочно скорую! —

Девчонки-соседки побежали вниз на проходную к телефону, чтобы вызвать скорую помощь, которая быстро приехала и забрала Таню в больницу. Зоя поехала на скорой вместе с ними. Таню увезли в реанимацию, а Зоя осталась ждать в больничном коридоре, она решила просидеть здесь всю ночь, пока не дождется вестей о состоянии Тани. Вдруг из каких-то неведомых глубин подсознания вспомнилась молитва «Отче Наш», которую они читали вместе с бабушкой и Зоя начала внутренне усердно молится о здоровье и сохранении жизни Тани. Предательски медленно текло время, стрелки на больничных часах показывали 20—30 вечера, на улице было уже темно.

Таню спасли. К Зое вышел врач и сказал, что еще немного и Тане уже ничего не помогло бы. Сказал, что сейчас ее жизни ничего не угрожает и через несколько дней ее выпишут.

Из больницы Таня пришла через неделю. Она настолько изменилась, что в ней с трудом можно было узнать прежнюю розовощекую, синеглазую красавицу, пышущую здоровьем. Она сразу как-то померкла вся изнутри. Никому ничего не сказав, Таня забрала свои документы из института и уехала домой в Подольск. Больше о ней никто ничего не слышал.

Какое-то время в комнате проживали только Зина с Зоей, а потом к ним подселили девушку с другого курса Веру Кондрашову, которая была постарше их года на два и у нее уже сложился свой круг общения, приходила она в основном ночевать, а все время проводила со своим курсом.

Глава 5

Вот и зимние каникулы позади, начался второй семестр обучения в институте.

В один из таких дней в ГИТИС, как и обещал, приехал Виктор Раковский, именитый художник и старый приятель Донецкого Григория Степановича, который пригласил его на генеральную репетицию спектакля, посвященного 100-летию Ленина.

Виктор, чтобы не мешать студентам и их преподавателю, сидел в глубине темного зала, а на ярко освещенной сцене под софитами шло действо спектакля. Зоя была в роли княжны, плененной революционными властями и в которую против своей воли влюбился комиссар, а Зинка, конечно, – девушка с ружьем, влюбленная в того самого комиссара и готовая на все ради любимого и революции, которую он собой олицетворял. Пьеса с довольно интересным сюжетом, несмотря на заезженную героико-патриотическую тему, связанную с юбилеем В. И. Ленина. Бледное лицо Зои, находящейся в глубине сцены, было плохо видно, но Виктор, как художник был покорен грацией движений и благородной осанкой Зои, а также ее голосом, по ходу спектакля Зоя играла на пианино и пела. Она всецело завладела вниманием Виктора и он весь спектакль не мог оторвать от нее глаз и смотрел только на нее.

Когда генеральная репетиция спектакля закончилась и студенты были отпущены, Григорий Степанович подозвал к себе Зою, чтобы представить ее художнику Раковскому. Зоя была в гриме, с прической начала прошлого века, ее роскошные каштановые волосы, оттеняли изумрудную зелень глаз с густыми и длинными ресницами, высокие, чуть поднятые к вискам брови, придавали ее лицу ореол таинственности и загадочности. Повидавший на своем веку много лиц, Виктор мог поклясться, что никогда не видел в жизни более прекрасного лица, совершенной фигуры и всего того пленительного очарования, что исходило от этой совсем еще юной восемнадцатилетней девушки.

Донецкий представил их друг другу и их взгляды встретились… Виктор был поражен откуда у совсем молоденькой девушки такое выражение глаз, сколько в них чувства и таинственной глубины, как у много пережившей женщины. Неужели только благодаря таланту перевоплощения в свой сценический образ? В душе Виктора возникло непреодолимое желание написать портрет Зои, о чем он ей и сказал. Он дал ей свой номер телефона и сказал, что будет ждать от нее звонка. Зоя взяла записку с номером телефона Виктора и Григорий Степанович отпустил ее, она попрощалась и ушла.

– Ну, что скажешь? – произнес Донецкий, глядя на Виктора.

– Почему у нее такие взрослые глаза? – Спросил Виктор, – Ведь ей всего восемнадцать! —

– Тут ты попал в самую сердцевину, Виктор, – ответил Донецкий. – Девочка – сирота из Сибири, после смерти бабушки, воспитывалась в детдоме, а оттуда к нам. Ей очень тяжело живется, я это по себе знаю, какого в юные годы остаться одному на всем белом свете, без поддержки. Но девушка со стержнем, честная, чистая и порядочная. Мне хотелось, чтобы ты помог ей, взял ее под свою опеку, если бы я не знал тебя, то не решился бы вас познакомить. Но я знаю тебя много лет, поэтому поручаю тебе Зою, помочь взрастить этот редкий талант. Я уверен, что из нее получится настоящая прима сцены, я в свою очередь, как педагог все для этого делаю и впредь буду делать, но талантам надо все же помогать, бездарности сами локтями толкаются, – добавил он.

С тех пор Виктор стал ждать звонка от Зои, но она почему-то не звонила. Виктор терялся в догадках, – Может телефон случайно потеряла? Но можно узнать и у Донецкого. – Виктор поймал себя на мысли, что кроме портрета Зои он совершенно ничего не хочет писать. Хорошо, что работы к юбилейным датам закончены и он может заняться тем, что ему действительно по душе. Ему захотелось отобразить на холсте это удивительное лицо, а главное глаза, поймать и запечатлеть ее таинственный и полный грусти взгляд. Всегда деятельный и уверенный в себе, Виктор загрустил, а посмотрев на себя в зеркало, в которое он почти никогда не смотрелся, ну разве перед редкими выходами в свет или по своим общественным делам, и увидев себя, почти совсем седого и вспомнив ее, такую юную и прекрасную, с горькой усмешкой сказал сам себе

– Нет, Виктор, эта девушка не про тебя. Никогда не лежать твоим сединам на одной подушке рядом с ее прекрасными каштановыми локонами, выброси из головы и постарайся смотреть на нее как на свою Музу, как на источник вдохновения и не более того. – С этими словами Виктор оделся, вышел из мастерской, сел в автомобиль и поехал по своим излюбленным местам Москвы, полюбоваться ими и выбрать места для будущих этюдов. Виктор помимо портретов любил рисовать пейзажи, это был его отдых, его отдушина. Если, рисуя портреты, он трудился над раскрытием образа и характера человека, то рисуя пейзажи, он отдыхал, природа сама шла навстречу и открывала ему все самое лучшее в себе.

Виктор и сам не понял, как подъехал к ГИТИСу. Он сидел в машине, глядя на этот старинный особняк, в самом центре Москвы, сидел в надежде хоть издали увидеть Зою и не дождавшись, поехал в свою квартиру в одном из переулков Арбата, исторического места Москвы, которую полюбил всем сердцем. В последнее время, много работавший Виктор, редко бывал в своей огромной и опустевшей после смерти жены, квартире. Здесь все напоминало о их жизни с Марией, все осталось на своих местах, все хранило память о ней, женщине, которую он ценил, уважал и любил. Конечно, Виктор не был монахом-затворником, после смерти жены у него было несколько кратковременных связей с женщинами. Верный и моногамный по своей сути, Виктор не любил менять партнерш, но как-то ему не удавалось найти ту, в которой соединялись бы необходимые для него качества: любовь, уважение, общность интересов и творческих поисков. Развязанных эстеток с налетом декаданса, много и долго рассуждавших о искусстве под коньяк и сигареты, сам много куривший и боровшийся с этой пагубной привычкой, Виктор не любил, а только терпел общение с подобными дамами, но и «клуши», готовые раствориться в своем кумире и сидеть часами напролет с незакрытым ртом, глядя на него, раздражали его не меньше. Но особенно он остерегался охотниц за престижными, богатыми и знаменитыми мужьями. Как правило, это были молодые, прибывшие на охоту из отдаленных регионов девушки и женщины, готовые любой ценой выгодно выйти замуж за престарелого, но известного и богатого мужчину, чтобы потом прибрать к рукам все, что необходимо для ведения роскошного и беззаботного образа жизни. И как ни странно некоторым это удавалось. Виктор сам не раз видел подобные пары в которых, как правило, престарелые мужья, бросившись в бурные отношения с молоденькими женами, очень быстро заканчивали свой жизненный путь на знаменитом погосте для элиты страны – Новодевичьем кладбище. А на опубликованных в СМИ фото, иногда можно было увидеть «безутешную» молодую вдову в окружении детей умершей знаменитости, которые были явно старше по возрасту своей новоиспеченной мачехи. Поэтому Виктор старался не заводить долгих связей и жениться не торопился. А в последнее время ушел с головой в работу, но увидев Зою потерял покой. Вот и сейчас слонялся по квартире, как влюбленный мальчишка и решительно не знал, что делать.

Виктор подошел с написанному им когда-то портрету жены и вглядываясь в знакомые черты спросил

– Что мне делать, Мария? Такой как ты, так и не встретил… Прости, Маша, но мне кажется я влюбился, в эту девочку. Голова седая, а сердце бьется, как у подростка. Маша, помоги мне… – И Виктор прижался лицом к портрету. – В этой квартире он реально ощущал контакт со своей умершей женой, которую как он всегда считал, любил и, конечно, уважал… но страсть, вспыхнувшая к Зое сожгла все вокруг себя… И сейчас он просто мужчина, а не обласканный званиями и почестями известный художник, он все бы это не раздумывая бросил ради любви этой прекрасной и юной девушки. Нигде нет ему покоя, и в этой квартире тоже.

Подойдя к телефону, Виктор набрал номер своего друга, известного ученого с которым ему остро захотелось встретиться прямо сейчас, если это возможно.

Академик Берсенев, знаменитый хирург, портрет которого Виктор писал и дружбу с которым очень ценил, жил в знаменитом Доме на набережной, на Берсеневской набережной и этот факт часто становился поводом для шуток, что набережная названа в честь академика Берсенева и некоторые неискушенные гости верили этому, особенно иностранцы.

Подъехав к дому и припарковав машину, Виктор поднялся не лифте на 7 этаж печально знаменитого дома, построенного для советской элиты и являвшимся символом достигнутого успеха и высокого статуса. Теперь трудно сказать, что чувствовали люди, получавшие ордера на заселение в квартиры подвергнувшихся репрессиям и получивших сроки в лагерях, а некоторые и высшую меру и хоть те времена давно прошли, но и после смерти Сталина за домом тянется печальный, траурный шлейф тех событий.

Евгений Сергеевич Берсенев был намного старше Виктора, но не потерял ни веселого нрава, ни оптимизма и вкуса к жизни, несмотря на многие жизненные испытания, выпавшие на его долю. Они встречались с Виктором на заседаниях в высоких инстанциях, академик Берсенев Герой Соц. Труда занимал большие общественные посты, но еще присутствовал на операциях и консультировал в ЦКБ или в Кремлевке.

Виктор был за рулем, поэтому на столе были только безобидные напитки и клюквенный морс, приготовленный хозяйкой дома Аллой Сергеевной, с которой Берсенев Евгений Сергеевич прожил всю жизнь в любви и согласии. От этой пары исходило удивительное человеческое тепло и заряд оптимизма.

– Что с тобой друг мой? – внимательно вглядываясь в лицо Виктора, произнес Евгений Сергеевич.

– Вот за этим я к вам и пришел… – загадочно, произнес Виктор. – На что жалуетесь, молодой человек? – продолжал в своей шутливой манере знаменитый на всю страну врач.

– Не ем, не сплю, не хочу ничего делать, места себе не нахожу. – ответил Виктор стараясь улыбаться.

– Так, на лицо все признаки влюбленности, молодой человек! А влюбленность, хоть некоторые и склонны считать чем-то сродни болезни, но я лично придерживаюсь обратного мнения и вполне согласен с Пушкиным, что ее порывы бывают и плодотворными, тем более для людей творческих. – добавил академик.

– Она слишком молода для меня… двадцать лет разницы… – Виктор обхватил голову руками. —

– Эх, мне бы Ваши годы, молодой человек! Тридцать восемь всего! Да Вы мальчишка! Слушай, Виктор, а мне что тогда остается делать? На Новодевичье завтра прямо с утра? Нет, друг мой, жить надо до последнего вздоха! – и слегка понизив голос, – Я вот тоже иногда на молоденьких заглядываюсь, признаюсь, брат грешен! Но только заглядываюсь и ничего более… А ты в старики себя записал, чтобы больше подобного не слышал от тебя! Красавец, талантище, не пьешь… а как с курением? —

– Держусь, Евгений Сергеевич! —

– Вот и держись! А то приехал на ночь глядя… расстроил меня! Старик нашелся! – и Евгений Сергеевич грозно посмотрел на Виктора. Посидев около часа, они распрощались, а Виктору реально стало легче после их разговора. С легким сердцем и даже в приподнятом настроении он поехал на Масловку, в свою студию, где большей частью проживал постоянно после смерти жены, ему было здесь привычно и удобно, и работа всегда под рукой, а главное не было горького чувства утраты близкого человека. Неприхотливый Виктор сам себе готовил, а так как он ел немного, то проблем с этим не было. А когда хотелось чего-нибудь особенного, ходил обедать или ужинать в ресторан гостиницы «Советская», известном до революции как «Яр», находившийся неподалеку.

Как только Виктор зашел в свою студию, раздался телефонный звонок. Виктор быстро оказавшись у телефона, схватил трубку, это была Зоя. Они договорились, что она придет позировать завтра, в воскресенье к двенадцати часам дня. Виктор не сразу положил трубку, а сидел какое-то время с ней в руке, в трубке уже были короткие гудки, которые он не слышал и лишь просидев так с минуту, приходя в себя, положил трубку на телефонный аппарат. Всю ночь Виктор не спал, проворочавшись с боку на бок, часто выходил на балкон и курил. Уснул он только под утро.

Проснувшись рано, и как всегда приняв душ и побрившись, Виктор съездил на находящийся неподалеку Бутырский рынок, где купил цветы и фрукты. В студии стоял столик, на который Виктор поставил большую вазу полную фруктов, в ней были: мандарины и апельсины, красивые крупные яблоки, гроздья узбекского винограда, ярко-оранжевая хурма – все что можно было купить на московском рынке зимой, в далеком 1970 году, импортных фруктов тогда было немного, а бананы вообще были страшным дефицитом и за ними всегда стояли большие очереди. Но Виктор был на спецобслуживании, ему полагались особые продовольственные пайки и дефицитные товары, так что толкаться по очередям в полупустых магазинах ему не доводилось.

Виктор ждал, ждал ее, свою Музу, Зою Бурмину, как ждут появления солнца после долгой полярной ночи. На больших старинных часах было 11.45 утра. Ровно в полдень, раздался звонок в студии, Виктор поспешил открыть дверь, на пороге стояла Она, его Фея, Муза, Мечта. Сердце предательски сжалось, в висках застучало, но он, конечно, сделает все, чтобы ничем не выдать себя, свои истинные чувства, он художник и профессионал, и он будет работать, как и положено художнику и профессионалу со своей моделью.