Крест короля

– Если вы покинете корабль, он заберет вас, потому что это – самоубийство! Выкиньте из головы свою идиотскую затею, или я буду думать, что все прирожденные рыцари – недоумки, кроме моего братца Луи и короля Ричарда Львиное Сердце! Хватит! Я – не ваш тамплиерский приятель Лоэнгрин, чтобы принимать такие жертвы!

Последние слова вырвались у Эдгара Лионского против воли, но он понял, что попал в цель.

– Что!? Да ты-то откуда знаешь, мальчишка!? Что тебе за дело!? Пусти или я убью тебя!

Тельрамунд схватился за меч и готов был обнажить его, но в это время с палубы послышались крики матросов и воинов:

– О-о-о! Что это с ними!?

– Вот это да! Ха-ха! Да они влопались!

Разом обернувшись к галере, о которой они в пылу перепалки позабыли, оба рыцаря увидали, что гребное судно уже не плывет за ними. Оно беспомощно торчало, именно торчало посреди пролива, разделявшего маленькие острова, причем нос галеры задирался все выше, а корма на глазах уходила вниз, погружаясь в воду. Сарацины, сразу не понявшие, в чем дело, теперь принялись отчаянно вопить.

– Отлишно! – воскликнул Вилли, прищелкивая пальцами свободной руки и расплываясь самой лучезарной улыбкой. – Просто отшень карашо! Постреляли, а теперь мошно и поплавайт!

– Ничего не понимаю! – Фридрих, моментально опомнившись, поднялся к кормчему и ошеломленно смотрел на тонущую галеру. – Вилли, ты что, умеешь колдовать? Они сели на подводную скалу в том самом месте, где только что преспокойно прошел наш корабль!

Вильгельм заулыбался еще шире:

– Правильно! Только они сидели в воде почти вдвое глубже нашего. Надо знать разницу в осадке когга и галеры, да еще когда на ней в два с лишним раза больше людей и в три раза больше железа – оружия-то они всегда возят на две таких банды! Ну что же, скорее потонут! Мне доводилось видеть, как на этот камень вот так же напарывались корабли с большой осадкой, а негруженое судно однажды прошло невредимым. Тогда-то я решил нырнуть, чтоб посмотреть, на какой глубине находится скала.

И, заметив подошедшего и тоже совершенно ошеломленного Эдгара, кормчий перевел свой ответ на французский, еще смешнее, чем обычно, коверкая слова.

Галера, которой подводный риф вспорол днище от носа до середины корпуса, быстро погружалась. Сарацины прыгали с нее в воду, пытаясь добраться до островков, однако сильное течение тащило их в море. Многие, не умея как следует плавать, стали тонуть под тяжестью своих доспехов, других на плаву подстреливали арбалетчики с когга. К пиратам ни воины, ни моряки не питали ни малейшего сочувствия, и никому не пришло в голову спасать барахтавшихся в воде разбойников.

Человек в синей чалме все еще стоял на палубе, вцепившись в борт, и смотрел на ускользающую добычу. Его глаз нельзя было разглядеть, но Эдгар был уверен, что они полны не страха, а ярости.

– Надо бы было достать его оттуда! – произнес Фридрих. – Иначе мы так и не поймем, кто и почему охотится за нами. За мной… А это и в самом деле может иметь отношение к исчезновению Ричарда. Но ведь ублюдок не дастся живым, даже рискни мы приблизиться к галере.

– Будь ты проклят, Тельрамунд! – завопил вдруг ассасин. – Тот, кто изменил обетам, не получит прощения ни у нашего, ни у своего Бога!

– Я никаких обетов не давал! – крикнул Фридрих.

Ответом был взмах руки, которую человек в чалме до сих пор держал опущенной.

– Осторожно – арбалет! – воскликнул Эдгар.

Когг был всего в полутора десятках туаз от галеры, и пущенная с такого расстояния стрела наверняка достигла бы цели, а у Тельрамунда не было щита и уже не хватало времени, чтобы отпрянуть за выступ кормовой надстройки.

Но тетива прозвенела возле самого уха немецкого рыцаря, – и раньше, чем ассасин успел выстрелить, стрела пробила его горло. Он широко разинул рот, выронил свой арбалет и рухнул с высоко задравшегося носа галеры головою вниз.

– Вот тебе, дурак! – звонко воскликнул рядом с Фридрихом почти детский голос. – У-у-у, как ты меня напугал! А у Луизы, кажется, со страху молоко пропало.

– Мария! – ахнул Эдгар. – Почему же ты меня не слушаешься?

– Так ведь вроде бы уже все кончилось? – она жалобно заморгала пушистыми ресницами. – А там, в каюте, ничего не видно и та-ак страшно…

– Кажется, вы спасли мне жизнь, маленький Ксавье! – задумчиво проговорил Фридрих.

Она нахмурилась:

– А не надо было! За что вы ударили моего мужа?

– А, правда, за что? – Эдгар посмотрел на барона, едва удерживая улыбку.

И невозмутимый Фридрих вдруг до самых ушей залился алой краской:

– Простите, мессир! Но вас никто не просил мне мешать, равно, как и вспоминать всякую ерунду из моей прошлой жизни. Кстати, откуда вы это взяли?

– Потом расскажу, – отмахнулся молодой рыцарь. – А пока что, думаю, нам не мешает вдвоем обнять нашего Вилли. Я и представить себе не мог, что он может такое выдумать!

– О, только не обнимать меня втвоем! – завопил храбрый кормчий, прячась за руль. – Ви два, если обнять, то ломать мой бедний кости! Или ломать борт, и ми все падайт в воду. А там сейчас будет много-много акуль. Потому что акуль ошень любит кушайт морской разбойники…

Пока он говорил, когг миновал, наконец, опасный проход между скалами, и черный силуэт разбитой галеры почти скрылся из глаз.

Часть вторая

Бродячие трубадуры

Глава 1

Седой Волк возвращается

Летом Лондон делался тесным и шумным. Частые в это время года ярмарки порождали непрерывный поток ползущих по главным улицам повозок, малейший ветерок разносил вокруг целые облака пыли, загоняя их в окна домов, а прохожих заставляя кашлять и зажимать носы. Там же, где улицы были мощеные, подкованные копыта лошадей, ослов и волов[27 - В Средние века волы (выхолощенные быки) являлись распространенным гужевым транспортом, поэтому их подковывали, равно, как и лошадей.] нередко выворачивали из земли камни, ломали деревянные настилы, и в дождливую погоду в выбоинах собиралась, а после застаивалась вода.

Королева Элеонора, никогда не любившая Лондона, последние год с небольшим жила в нем лишь по необходимости: волею своего сына короля Ричарда королева-мать в его отсутствие была оставлена править Англией, а значит – должна была хотя бы какое-то время находиться в столице. Но даже если бы ей здесь нравилось, обстоятельства все равно вынуждали ее то и дело уезжать, посещая разные графства[28 - В Европе того времени графства были основными административными единицами, на которые разделялось королевство.] страны: едва Ричард Львиное Сердце отправился в Крестовый поход, его младший брат граф Иоанн начал поднимать смуту, пытаясь восстановить Англию против ее государя. Когда же стало известно об исчезновении короля, малоумный граф и вовсе взбесился – он бросился уверять свое окружение и всех вассалов, подданных Ричарда, что того уж точно нет в живых, что нельзя оставлять страну без твердой власти, что нужен новый монарх.

Правда, Иоанн по старой привычке и в силу удивительной слабости характера все так же боялся своей матери. Поэтому стоило Элеоноре появиться там, где он мутил народ, готовя бунт, как все очень быстро успокаивалось. Сам возмутитель порядка мигом признавал свою неправоту, а жители городов и сел тут же спешили забыть его призывы: во-первых, взбалмошного графа никто не любил, а во-вторых, англичане не хотели верить в гибель своего легендарного короля. Люди всегда доверяли Элеоноре, которая клялась Божиим именем (и при этом ничуть не лукавила!), что чувствует близкое возвращение Ричарда. Доверяли – и потому не желали слушать истеричных возгласов Иоанна, уверявшего, будто не раз видел во сне гибель старшего брата.

В несчастье, которое постигло ее любимого сына, отважная королева отчасти винила себя. Ведь это она, Элеонора, поддавшись, как ей казалось, слабости, отправила Ричарду в Палестину тревожное письмо, извещая, что Иоанн поднимает против него север Англии, что к бунтовщику-графу готовы примкнуть некоторые вассалы, и очень опасно полагаться на небольшие военные силы, которые оставались в ее распоряжении, пока основная армия билась с мусульманами вдали от родной земли. Возможно, это письмо стало одной из причин, побудивших Ричарда не довести до конца столь успешно проведенный им Крестовый поход, не захватить Иерусалим, преждевременно заключить мир с Саладином и объявить о своем возвращении в Англию.

Конечно, Элеонора знала, как тяжко было ее великому сыну справляться со строптивостью других вождей крестоносцев, как их распри и своеволие развалили некогда сплоченное войско, как жестоко было разочарование короля-героя в искренности христианского порыва всех этих королей, герцогов, баронов… Да, Ричард заключил мир не потому, что сознавал невозможность победы, но потому, что видел: ее не удастся сохранить. И все-таки, если бы он мог задержаться, если бы все же взял штурмом Святой Город, то, может быть, и договор был бы суровее в отношении Саладина, и результаты победы убедительнее для христиан. А раз так, то это она, Элеонора Английская, виновата в том, что героические подвиги ее сына во многом оказались напрасны. Могла бы и сама продержаться, могла бы не писать того письма. Другие писали? Писали, да. Преданные королю графы, даже шериф[29 - Шерифами назывались должностные лица, осуществлявшие надзор за порядком и, в случае надобности, творившие суд в графствах средневековой Англии.] одного из графств, где Иоанн едва не поднял восстание городской гильдии[30 - Гильдия – средневековое профессиональное объединение ремесленников.]. Но их страхи не могли встревожить Ричарда так, как опасения матери. Он ведь знал, что она ничего не боится. А тут испугалась!

«Старая клуша! – бранила себя Элеонора. – Никуда ты уже не годишься, если скисла перед таким дураком, как твой младший сын. И подвела Ричарда…»

Когда бывали спокойные дни и недели, королева уезжала из столицы. Правда, ей уже не удавалось уединяться в каком-нибудь из своих замков, чтобы, как бывало, встречаться с учеными людьми, часами читать, спрятавшись в укромном гроте, или же самозабвенно охотиться и вечерами, сидя на сложенном плаще, возле костра, пить вместе со своими охотниками горячее вино и, обжигаясь, стаскивать с вертела хрустящие кусочки оленины или кабанины и осторожно откусывать румяную корочку под смех и песни ловких загонщиков и стрелков.

Теперь она выезжала в какое-то из графств, якобы, чтобы там отдохнуть, на деле же следя за настроениями властей и народа и стремясь, в случае чего, предотвратить смуту.

Поджидая новых известий от рыцаря Блонделя и графа Луи Шато-Крайона, вновь пустившихся на поиски Ричарда, Элеонора решила впервые за долгое время навестить свою родину, богатую и счастливую Аквитанию. Всю жизнь она любила эти прекрасные места, всю жизнь ей хотелось бывать здесь как можно чаще, но удавалось это, напротив, очень редко.

Путь в Аквитанию не занял много времени, даже переправа через Ла-Манш на сей раз обошлась без приключений, ну а странствие верхом по английской части Франции королева всегда очень любила. Королеву помнили и чтили и в графстве Тулузском, и в Пуату, где ей приходилось бывать и где каждый ее приезд вызывал целое нашествие местных менестрелей и поэтов. Правда, на этот раз Элеонора и ее свита почти нигде не задерживались дольше, чем того требовали отдых, перековка лошадей и самый краткий сон путников. Жизнь в седле всегда нравилась королеве, а ее по-прежнему железное здоровье позволяло пренебрегать лишней заботой о себе.

«Почему я так спешу туда? Почему?» Она хотела и не могла себе признаться в нежданной слабости. Сейчас, когда судьба послала ей новое, пожалуй, самое страшное испытание – не просто ежечасный страх за жизнь любимого сына, но ежечасное сомнение в том, жив ли он вообще, – именно сейчас у королевы вдруг появилось горькое и жестокое чувство невозвратности прожитого, невозвратности многого, что осталось в долгой-долгой жизни, которая сейчас казалась краткой, будто пронесшейся на взмыленном коне. Правда, Элеонора никогда не посмела бы сетовать, что жизнь промелькнула мимо – она всегда неслась вместе с нею, всегда была готова опередить события и, пренебрегая риском, рвануться в неизвестность. Неистовая королева действительно ничего не страшилась, и все, что можно было взять в этой бешеной гонке, не поступаясь Божьими Заповедями и не роняя себя, она взяла и ни о чем теперь не жалела.

Ей было не жаль даже тех пятнадцати лет, что пришлось провести, по сути дела, в заключении, под самым строгим надзором в одном из замков Южной Англии. Туда ее отправил муж, король Генрих, уязвленный тем, что она возражала против его открытых любовных интриг с кем попало, но гораздо более – тем, что его придворные и знать уважали мнение королевы больше мнения самого Генриха. Он, возможно, даже опасался заговора с ее стороны. Глупец! Кто, как не она, знал, что бунты и заговоры никогда не приносят удачи. Рано или поздно их зачинщикам приходится платить более дорогую цену, чем жертвам этих заговоров и бунтов.

В те годы, когда вокруг было очень мало людей (из всех близких один только Ричард навещал ее постоянно, чем вызывал гнев отца), Элеонора как никогда много читала, как никогда, много молилась, как никогда много думала. И многое из того, что прежде казалось ей непонятным, вдруг представилось ясным и простым. Правда, возникли новые вопросы, и ответить на них можно было, только прожив еще немало лет. Она тогда особенно сблизилась с Ричардом, особенно много сумела ему дать, не говоря уж о том, что научила его бегло читать и писать без ошибок, обучила латыни и еще некоторым наукам, которые, что бы ни говорили его рыцари, были вовсе не лишними для короля.