Крест короля

Но что же тогда происходит с нею сейчас? Она никогда не думала о том, что уже стара – просто знала это и принимала как должное. Хотя ни здоровье, ни отношение окружавших людей ей об этом не напоминали. Даже зеркало до поры было милосердно – лицо, которое она в нем видела, вряд ли сильно огорчило бы даже пятидесятилетнюю даму, а уж доживая седьмой десяток, можно было только изумляться, как мало росчерков оставила на этом лице жизнь.

Так в чем же дело? Что за странная тоска о невозвратном толкает ее под зеленые сени Аквитании, к стенам родового замка, где сейчас живет один из ее двоюродных братьев, и где она ни за что на свете не остановится? Внешне Элеонора была в ровных отношениях со своей аквитанской родней, встречалась, когда нужно поддерживала, однако… Никто этого не знал. Никто, кроме епископа Бернара, теперь уже почившего в Бозе, которому однажды она исповедалась в том жгучем гневе, почти ненависти, которые питала к своим родным. Питала после рокового утра, когда они отняли у пятнадцатилетней Элеоноры ее счастье.

Взмахом руки королева отпустила от себя сопровождавших ее придворную даму, семерых воинов и двух пажей.

– Я прокачусь по лесу одна, – сказала она, привычным жестом касаясь арбалета. – Может, подстрелю фазана или пару куропаток. На ужин хочется дичи. А вы пока поезжайте к замку шерифа Роальда. Шериф хотя и предупрежден, что я буду жить у него несколько дней, наверняка не ожидал, что мы прибудем так скоро. Пускай прикажет на завтра подготовить охоту, уж здесь-то я отведу душу! А ты, Кло (это относилось к Клотильде, как обычно, сопровождавшей королеву в ее путешествии), напомни, пожалуйста, слугам в замке, что ванну я люблю не очень горячую, и что вместо всяких масел в воду лучше всыпать розовых лепестков – так я привыкла мыться в детстве.

– Но, миледи, – Клотильда понимала, что возражать Элеоноре бесполезно, однако ее к этому понуждал долг, – все же этот лес удален от герцогского замка и от города. Быть может, хотя бы двух воинов охраны вы с собой возьмете?

– Чтобы они лязгом щитов и мечей распугали всю дичь в окрестностях? – голос королевы был спокоен, но так холоден, что придворная дама покорно опустила глаза. – Если мой полоумный сынок Иоанн задумает меня убить (чего, надеюсь, не придет даже в его голову), то пошлет для этого не двух воинов и не два десятка, а уж точно человек пятьдесят. Меньшего я в его глазах не стою. Так чем тут помогут два воина? Поможет только конь, если окажется проворен. Если же здесь водятся разбойники, то от них тоже можно либо ускакать, либо перестрелять их. Все, Кло, не утомляй и не раздражай меня. Поезжайте!

Убедившись, что стук копыт ее небольшого отряда смолк в отдалении и никто не решился, вопреки приказу, тайно следовать за нею, Элеонора развернула коня и углубилась в лес. Это была одна из ее любимых некогда пышных дубрав. Здесь она когда-то подстрелила первую в своей жизни дичь – крупную фазанью курицу, которую с гордостью показала отцу, а он одобрительно кивнул: «Подбить дичь на лету – честь и для опытного охотника!»

Здесь прошло немало замечательных дней – она охотилась, собирала цветы, сбежав от свиты, тайком купалась в ледяном ручье, что тек из небольшого озерца, сливаясь затем с большой рекой. Здесь она сидела в траве, скинув башмаки и упоенно вдыхая пронзительный запах мхов и нагретой солнцем коры, меда и воды. Здесь же, на большой поляне, под длинной-длинной веткой большого дуба, Элеонора остановила коня в тот день. И на другом конце поляны тоже появился конь. Она еще решила, что это ей кажется. Конь был такой красивый и всадник тоже! И много-много раз потом она вспоминала, как прозвучал его голос: «Вы кто? Как вас зовут?» – «Я – Элеонора. А вы?» (Ей и в голову не пришло, что учтивый рыцарь должен был назвать себя первым, да и он об этом не подумал – они оба молчали целую вечность, и он просто первым решился заговорить). «Я – Ричард. Ричард Грей». – «Ричард! Какое у вас красивое имя… Вы тоже красивый!» – «Что вы, леди! Разве что-нибудь или кто-нибудь смеет быть красивым рядом с вами?»

Вот она, эта поляна. И дуб. Как здорово, что дубы так медленно растут и так долго не старятся! Прошло пятьдесят три года, а дерево совершенно не изменилось. И эта ветка точно так же нависает чуть не над всей поляной. И шиповник вокруг цветет так же пламенно. А поляна точно так же покрыта пятнами света и тени, и они колышутся, меняют форму, и лучи солнца, пронизывая дубовые кроны длинными золотыми мечами, падают, вонзаясь в траву. А по ту сторону поляны – будто ворота, сплетение лиан и вьюнов над широкой тропой, и свет, входя под эту загадочную сень, призрачно тает, вызывая ощущение, будто сейчас, сию минуту, кто-то возникнет в таинственном проеме.

Там он тогда и возник. Ее рыцарь. И сколько раз потом она ждала этого таинственного мгновения, когда силуэт коня и всадника прорисуется в полутьме тропы. И злилась, если Ричард приезжал на свидание раньше нее – из-за этого терялось мгновение столь желанного чуда. Но как однажды ей стало страшно, когда он совсем ненадолго опоздал!

– Боже мой! – прошептала Элеонора и даже осенила себя крестным знамением. – Неужели я до сих пор этого не пережила? Неужели я хотела сюда вернуться только из-за этого!? Господи, я же не девчонка! И я не сумасшедшая. Что со мной? Господи Иисусе Христе, прости меня, грешницу! Спаси, сохрани и помилуй!

Ее губы твердили молитву, меж тем она, не думая и почти не чувствуя того, что делает, послала коня вперед и натянула поводья точно в том самом месте, прямо под ветвью, простертой, будто крыло, над поляной.

Они стояли, окаменев, не двигаясь. Конь и всадница. И ждали. Хотя конь совершенно не понимал, чего она хочет, а она отлично знала, что ждать нечего. Время не поворачивает вспять, и там, под зеленой аркой тропы, уже никто не появится.

Негромкий шорох, хруст, птица, внезапно выпорхнувшая из кустов, как раз с той стороны поляны. Что бы это означало?

Рука Элеоноры скользнула вдоль седла, коснулась арбалета. Что-то внутри подсказывало: не стоит его снимать – опасности нет. Однако сердце женщины вдруг заколотилось, словно бешеное. Показалось, что у нее кружится голова, а это было уже из ряда вон – она не испытывала головокружений даже при самой сумасшедшей скачке, даже когда смотрела вниз, стоя над пропастью. Как же это понимать?

В темном проеме тропы появилась, очерченная тонким контуром света, фигура. Конь и всадник. Бесшумные и нереальные.

Элеонора снова перекрестилась.

– Я не сойду с ума! – вслух сказала она. – У меня просто нет на это времени. Я должна помочь сыну. А прошлое умерло.

Всадник тронул поводья, и конь медленно выступил на свет. Его мощная фигура была под стать фигуре всадника. Блеск кольчуги, шлем, рука, лежащая на крестообразной рукояти меча… Нет, этого не может быть!

– Ричард! – крикнула Элеонора, не узнавая своего голоса – звонкий и молодой, он прозвучал из той немыслимой бездны, которую только что, казалось, переступил конь неведомого всадника.

– Как вы меня назвали!?

Этот изумленный вопрос, как и этот голос – мощный и звучный, но другой, не юный, не трепещущий, сразу вернули Элеонору в действительность. Совпадение было пугающим и невероятным, но лишь совпадением. И она сейчас далека от того, чтобы упасть в обморок из-за несбывшегося чуда. Бог творит чудеса. Но не такие.

Кроме того, королева почти сразу узнала ехавшего ей навстречу человека. И, поняв, кто это, вскрикнула от радости:

– Вот так встреча! Сир Седрик Сеймур, наш исчезнувший рыцарь!

Да, то был герой Крестового похода Седрик, рыцарь, который полтора года назад, будучи семидесяти пяти лет от роду и проживши уже долгий срок полным отшельником, пустился в опасное путешествие. Он помог юному Эдгару Лионскому довезти мать и невесту Ричарда Львиное Сердце до Мессины, а затем принял участие в штурме Птолемиады. Именно Седрик Сеймур придумал, как, соорудив подкоп, сокрушить стены Проклятой башни – главной твердыни неприступного города, и благодаря этому город был взят. Он совершил еще немало подвигов, и Ричард готов был наградить его, как одного из главных героев похода. Однако сир Седрик уехал из Палестины, едва король заключил договор с Саладином. Уехал еще раньше, чем сам Ричард, и с тех пор о нем не было известно ровным счетом ничего.

Элеонора вернулась в Англию вскоре после знаменитой Арсурской битвы[31 - Арсурская битва – одно из самых знаменитых сражений Третьего крестового похода, переломившее весь ход войны. Проявив огромный полководческий талант, выдержку и неслыханную отвагу, Ричард Львиное Сердце разбил в этой битве громадную армию Саладина, по крайней мере вдвое превосходившую его собственные силы, и обратил мусульман в бегство.], вернулась потому, что об этом просил король. Во-первых, он хотел, чтобы мать увезла подальше от опасности его беременную жену, во-вторых, чтобы она и сама оказалась вдали от сражений, а главное – чтобы Англия не оставалась слишком долго без королевского правления: на Элеонору он вполне рассчитывал, но вот остававшийся на родине братец Иоанн внушал всяческие опасения, которые и подтвердил вполне… Королеве, само собою, хотелось, чтобы Седой Волк (так прозвали сира Седрика, отважного охотника и беспощадного истребителя разбойничьих шаек, местные жители) перебрался в Лондон и оказался в ее свите. За то время, что они провели бок о бок в лагере Львиного Сердца, королева успела почти сдружиться со старым рыцарем, а его воинское искусство и мудрость внушали ей особенное доверие. Она посылала в долину под Кентербери своих слуг, даже и сама туда съездила, разыскивая Сеймура, однако его домик в долине лесной речушки нашла заброшенным.

Местный корзинщик, которому рыцарь оставил на содержание своего громадного пса, дав при этом целый кошель серебра, сказал, что старый отшельник, по его словам, решил еще попутешествовать, но куда отправился, не сообщил. Это опечалило Элеонору. Особенно когда стало известно об исчезновении Ричарда – ах, как мог бы помочь в его поисках умный, сообразительный и невероятно опытный человек! Но его рядом не было…

– Это вы, королева?! – Седой Волк казался изумленным ничуть не менее Элеоноры. – Как же это вас сюда занесло?

– Я родом отсюда. И приехала, чтобы в родных местах хоть немного отдохнуть от государственных дел. Но куда пропали вы? И каким образом появились именно сейчас и именно здесь?

Он улыбнулся в свою короткую серебристую бороду, отчего его крупное, будто отчеканенное на старой бронзе лицо стало мягче и как бы еще моложе, хотя и так казалось, что ему лет на двадцать меньше, чем было на самом деле:

– Представьте, ваше величество, что я тоже родился неподалеку отсюда. И мне тоже захотелось на старости лет взглянуть на эти места, которые я давным-давно покинул. А куда я девался? Видите ли, после того, как мой молодой друг сир Эдгар подбил меня очертя голову кинуться на поиски подвигов и славы, я, старый дурень, вообразил себя прежним. И уж не смог жить, как раньше, в моем логове, с конем, собакой и воспоминаниями. Вот мне и пришло в голову постранствовать еще, хотя, уж кажется, настранствовался. Я отправился в Италию, повоевал там с прибрежными разбойниками, которым береговое право вбило в черепушки, что можно заманивать на скалы корабли и убивать ни в чем не повинных мореходов. Потом отправился на Сицилию и много, где еще побывал.

– А почему возвратились?

Она спросила это, откуда-то зная, что он ответит. И не удивилась, услыхав ответ:

– А до меня, ваше величество, дошла весть, что ваш царственный сын не вернулся из Крестового похода. Говорили, будто его корабль потопила буря, и он утонул. Только я в это не верю: не мог утонуть Ричард Львиное Сердце! Может, я дурак, но я уверен – он жив! И, думается мне, вы тоже не сидите, опустив руки, а ищете его. Вот я и решил, что, может, еще пригожусь своей королеве.

Элеонора улыбнулась, хотя губы все же ее выдали, задрожали:

– Никого, пожалуй, я так сильно не хотела бы сейчас видеть рядом, как вас, мессир!

Он покачал головой:

– Однако, увидав меня, вы позвали кого-то другого. С кем-то меня спутали?

– Да, – ответила королева, глядя ему прямо в глаза. – Моя память сыграла со мной шутку. Это бывает. Но тот человек, как бы я ни желала, уже никогда не придет. Едем, мессир! Я представлю вас шерифу Роальду, у которого собираюсь пожить дня три-четыре, а за это время мы с вами многое должны обговорить.

И, не дожидаясь ответа, зная, Элеонора резко развернула коня.

Глава 2

Надпись на рукояти меча

Граф Луи Шато-Крайон не любил постоялых дворов. Из-за грязных постелей, чада и вони, из-за потных толстух, что подносили постояльцам еду и вино и норовили задеть сидящего крутым бедром, а то невзначай выгрузить на деревянный стол полунагую грудь, похожую на пару спелых тыкв. Правда, если вместо толстухи по просторной комнате с кружками и мисками сновала ловкая и востроглазая красотка лет восемнадцати, то еда становилась аппетитнее и даже постель вроде бы опрятней. Но в таком месте все равно могли обокрасть (этого особенно боялись оруженосцы: а ну как украдут коня – хозяин голову снимет!), могли затеять драку из ничего, и если столь непристойно вели себя проезжие рыцари, то всегда был риск в такую драку затесаться, чего Луи тоже не любил: если уж драться – так надо знать, за что. И наконец, на постоялые дворы часто совершали набеги лихие люди, мастера «лесного промысла», а уж в этом случае схватка бывала всегда жестокой и смертельной.

Правда, Луи никогда не боялся драться один против нескольких противников – тем более, если то были люди, не слишком хорошо вооруженные и не особенно искусные в битве. Но одно дело – когда в бродячей шайке человек пять-семь, ну а коли десять—двенадцать? Тут уже неизбежно отступление, а отступать рыцарю перед каким-то сбродом…

По всем этим причинам Луи обычно предпочитал ночлег на огороженном крестьянском дворе, где всегда находил прикрытое навесом сено, либо, если не было дождя, устраивался под открытым небом. Платить за это нужно было совсем немного. Ему не раз говорили, что иные рыцари и вовсе не платят: будь, мол, счастлив, деревенщина, что у тебя заночевал благородный человек! Однако графу такое бесстыдство претило. Здесь же всегда можно было за простые медяки купить хлеба (если он у хозяина был) и вина, а если хозяйка попадалась молодая, смазливая и шаловливая, то она обычно приносила и горшочек вареных бобов, а иногда (если двор был позажиточней) и кружок деревенской колбасы, которую Луи обожал.

В крайнем случае можно было заночевать среди поля или в лесу, но это было уже совсем небезопасно (Луи помнил рассказ Эдгара о первом подобном ночлеге новоиспеченного рыцаря), и молодой граф, при всей своей отваге достаточно рассудительный, не злоупотреблял в этом смысле стараниями своего Ангела-хранителя…

На сей раз остановиться пришлось все же на постоялом дворе. И дело даже не в том, что другого места для ночлега в этой деревушке не нашлось (лачужки здесь были одна беднее другой – какие там дворы и хозяйства!), а в уговоре, который был у них с Блонделем: рыцари условились встретиться именно здесь.

Луи побывал в герцогстве Штирия, где провел всего четыре дня, потому что на него не стоило тратить больше времени. Среди всех тех мест, где, по мнению разведчиков, мог быть спрятан плененный король (Луи, как и Блондель, как и королева Элеонора, не сомневался, что Ричард попал в плен к кому-то из своих многочисленных врагов), Штирия представлялась наименее для этого подходящей. Здесь располагалось всего несколько крупных старых замков, способных скрывать такую тайну. Правда, из них только два годились для этой цели в настоящее время: остальные были разорены и преданы запустению – недавняя война герцога Штирии со своим соседом заставила нескольких баронов покинуть фамильные владения. Впрочем, Луи в неполные двадцать два года был достаточно умудрен опытом и потому не стал легкомысленно обходить стороной цитадели, в которых, судя по виду, уже два-три года никто не живет. Он побывал и в них, и если там еще обитали прежние слуги, либо ловкие бродяги, занявшие до поры до времени пустующую твердыню, то странствующий рыцарь, выставляя кувшин вина и запросто напрашиваясь на ночлег, легко вызнавал об этом замке все, что ему было нужно. И всякий раз убеждался, что тайных подземелий тут нет и никого не прячут.

Два замка, которые по-прежнему занимали их хозяева, граф Шато-Крайон, разумеется, посетил также. Здесь он не называл своего имени и не говорил, что он рыцарь. В ход шла давно придуманная Блонделем уловка: плащ, шлем и кольчуга исчезали в дорожном мешке, взамен на голове появлялась войлочная шляпа, а за плечами – лютня. И вот уже не странствующий рыцарь, а странствующий трубадур проезжал под стенами цитадели, развлекая обитателей замка музыкой и обещая спеть самые новые баллады, если только его впустят, накормят и позволят переночевать.

Блонделю в этом смысле было легче – он был и вправду трубадуром, на лютне играл не хуже любого музыканта, а баллад и песен знал такое множество, что мог петь их сутки напролет – лишь бы не надоели.