Грехи и подвиги

Мрачные стены и откровенная нищета графских покоев навели на юношу грустные мысли. К тому же он все чаще думал, что ввязался в очень скверную историю, и добро бы ввязался сам, но еще и впутал самого близкого друга. Луи искренне любил Эдгара, и ему стало страшно, когда он представил себе, что может приключиться с кузнецом, вздумавшим выдать себя за рыцаря, если его разоблачат. В какой-то момент крестоносец даже подумал, не повернуть ли коня, не догнать ли молочного брата и не сказать ли, что ехать никуда не нужно. Как ни воодушевился Эдгар, начитавшийся записок своего легендарного предка, вряд ли он станет долго спорить. Все это так, но что тогда делать с клятвами, данными двум королям, с двумя невестами и со всей этой бредовой историей, в которой ему, Луи, можно было самое меньшее потерять голову (ни тот, ни другой король не простят такой «шутки»), а самое худшее, возможно, лишиться чести…

От таких мыслей молодой рыцарь готов был совсем впасть в уныние. Однако он слишком устал в своих странствиях, а потому, проглотив немудреный ужин, уснул мертвым сном на широкой отцовской кровати, застеленной по-охотничьи несколькими волчьими шкурами.

Утро разбудило его хором птичьих голосов и дружным блеянием коз, которых один из пастушков гнал на выпас. Сквозь затворенные ставни в комнату яркими лезвиями вонзались солнечные лучи.

На скамейке в ногах постели Луи обнаружил большую глиняную лохань и кувшин с водой – значит, тетушка Мирта, жена стражника Жеана, не позабыла привычек молодого господина, которые старый граф называл дурью. «Вот гляди, будешь так часто мыться, наживешь лихорадку!» – говаривал он сыну. Не позабыла Мирта и любимого завтрака Луи: он еще возился с умыванием, а она уже, войдя без стука, притащила широкий медный поднос, на котором стояла тарелка с ломтями свежевыпеченного хлеба, красовался кувшинчик козьего молока, стакан и сваренное вкрутую гусиное яйцо. Гусей в замке не держали, значит, служанка не поленилась до свету сбегать в деревню, чтоб побаловать вернувшегося из долгого похода крестоносца.

Проявления доброй заботы, ласковая улыбка на широком веснушчатом лице Мирты, – все это, вместе с позабытым вкусом молока и пышного, почти горячего хлеба, сразу подняло настроение молодого графа Шато-Крайон.

«В конце концов, – решил он, – все может обернуться не к худшему, а к лучшему. Может, Эдгару и впрямь удастся стать рыцарем? А я заслужу милость не одного, так другого короля?»

Позавтракав, Луи кликнул Жеана и справился, живы ли его охотничьи соколы.

– Один околел, ваша милость, – вздохнул стражник. – Осенью еще помер. Но он и был уже стар – вы ведь помните – у него уж года три как стали лезть перья… А три молодых живехоньки. Чтоб они не разучились брать дичь, я с ними нет-нет да езжу на охоту, хотя из меня теперь какой уж охотник! Зайцев они этой зимой переловили немало, за что наши крестьяне меня даже благодарили: эти ушастые негодники грызут им кору на сливах и грушах! А самый крупный сокол – помните, еще старый граф прозвал его Трибо, так вот этот даже лисиц два раза притаскивал! Ему ж и не поднять такую здоровую зверюгу, но он ее забивает и тащит по земле. И шкуру не портит – такой вот ловкач!

– Отлично! – воскликнул юноша весело. – Вот я и поохочусь сегодня с Трибо. Вынеси-ка его на двор, Жеан, да вели кому-нибудь из конюхов оседлать моего абиссинца.

Луи, как и его отец, охотился обычно в лесу, что раскинулся за долиной и тянулся на много лье, так что в нем было проще простого заблудиться. Стоило бы поэтому взять на охоту и собак, хотя бы одну, но из всей своры в замке Шато-Крайон оставались только две уже немолодые собаки и не охотничьи, а пастушьи – в лесу от них было бы мало проку. Впрочем, Луи обычно никогда не терял направления, тем более, когда светило солнце, а в этот день на небе не было ни единого облака.

В густой чаще соколу нелегко высматривать добычу, поэтому охотник поскакал вдоль огибавшей опушку неширокой речки, затем – через лужайку, к обширному оврагу, густо заросшему кустарником. Он помнил, что в этом овраге водится много разной птицы, кроме того, там любили прятаться зайцы, туда же в поисках добычи забредали и лисы, а порой и волки. Конечно, Трибо не мог бы одолеть волка, но Луи взял с собой арбалет и не сомневался, что сумеет подстрелить зверя даже на всем скаку.

Сокол вполне оправдал добрые отзывы старого Жеана. Не прошло и часа, а в притороченной к седлу сумке охотника уже лежали две крупные дрофы. Луи совсем развеселился и поехал дальше. Ему хотелось поохотиться возле старой полуразрушенной мельницы. Когда-то по дну оврага текла речушка, и крестьяне ближайшей деревни, устроив запруду, соорудили тут эту мельницу. Но вот уже лет пятьдесят как вода иссякла, и мельник перебрался на другое место.

Добравшись до развалин, Луи вспомнил, что может вторгнуться в чужие владения – земли графа Шато-Крайон здесь заканчивались. Но барон Жерар де Брюи был тот самый старый рыцарь, приятель его отца, и юноша здраво рассудил, что если старик пятнадцать лет ждал уплаты немалых долгов соседа, то уж как-нибудь простит его сыну, если тот немного потравит дичь в его лесу.

Трибо, в очередной раз спущенный с поводка, взмыл высоко в небо, довольно долго кружил над краем оврага, где за зарослями редких сосенок открывалась довольно большая поляна, потом плавно повернул, снизился и камнем ушел вниз.

– Есть! – воскликнул довольный охотник.

Но сокол на этот раз не спешил вновь появиться. Возможно, выбранная им дичь оказалась велика и тяжела для него, а может быть, сопротивлялась, и птице было трудно ее прикончить. Луи поскакал в том направлении, где исчез Трибо, и вскоре услыхал за сосновой рощицей настоящий шум схватки – громкое хлопанье крыльев, отчаянный рев какого-то зверя и затем злобное шипение, точно на этот раз сокол схватился со змеей.

Луи сдернул с седла арбалет и стремительно направил коня сквозь сосняк.

И еще прежде, чем добрался до цели, услышал новый звук – пронзительный визг. Тут уж ошибиться было нельзя, при всей своей неопытности Луи знал – так визжать может только одно существо на земле – женщина.

На небольшой поляне, как раз на фоне причудливых развалин мельницы, охотник увидел сцену, от которой едва не расхохотался. Посреди поляны происходила отчаянная схватка – сокол атаковал какого-то зверя, а тот, опрокинувшись на спину и выставив вверх все четыре лапы, бешено отбивался, да так, что густое оперение Трибо уже немного пострадало. Зверь этот был не заяц, не барсук, не лиса и не куница. То был… самый обычный кот, серый, пушистый, широкомордый и усатый. Он ревел и шипел во всю свою кошачью глотку то ли от ужаса, то ли от праведного гнева: какого же беса рогатого эта дурная птица приняла его за лесную дичь?! Трибо, возможно, и сам уже понял свою ошибку, но и его охватила ярость, а потому он наскакивал на зверюгу с разных сторон, намереваясь все равно его доконать. И вокруг них обоих бегала кругами и дико визжала девушка лет двадцати. Она была одета как богатая крестьянка – в коричневое без рукавов платье, сшитое из хорошего сукна, надетое поверх белой, нарядно расшитой рубахи. Эта рубаха была длиннее платья, однако и она едва доходила девушке до щиколоток, а на бегу ее подол развевался и задирался так, что под ним мелькали не только красивые, на удивление небольшие башмаки, но и крепкие икры, чуть ли не до колен. Голову девицы прикрывал аккуратный белый чепец, но сейчас он съехал на затылок, открывая пышные рыжеватые волосы.

– Прочь, прочь противная птица! – кричала девушка, размахивая руками, но не решаясь подступиться к соколу. – Не тронь моего кота! Прочь, дрянь ты этакая, прочь! Прочь!!!

Луи некоторое время наблюдал за происходящим, не вмешиваясь. Он от души веселился, к тому же его разбирало любопытство – сумеет ли Трибо ухватить кота и на что в этом случае решится крестьянка. Однако когти перепуганного котищи могли серьезно ранить птицу, да и Тибо мог внезапным ударом прикончить зверя, а это стало бы, наверное, большим горем для девушки. И рыцарь в конце концов пронзительно свистнул, призывая сокола вернуться к нему.

Трибо до того разгорячился, что сперва не отозвался на свист, продолжая нападать на кота, но когда Луи свистнул во второй раз, громче и резче, сокол повиновался и с явной неохотой подлетел к охотнику. Он сел на подставленную ему руку в кожаной перчатке и покорно дал надеть себе на голову колпачок, но продолжал еще некоторое время гневно хлопать крыльями и грозно щелкать сильным клювом.

Кот, избавленный от беды, все еще лежал, вскинув растопыренные лапы, и шипел будто кобра. Лучше было бы не трогать его, пока он в таком настроении, но крестьянка, желая увериться, что ее любимец не ранен, подбежала, схватила его на руки и… громко вскрикнула, на этот раз от боли – котяка рассадил ей левую руку от локтя до ладони.

– Кошки так же неблагодарны, как большинство женщин! – проговорил Луи, пересаживая сокола на гриву коня, слезая с седла и подходя к девушке. – Любят, чтоб их спасали, и всегда готовы побольнее ранить своего же спасителя.

– И много ли женщин вас поцарапали, добрый господин? – спросила девушка, всхлипывая и растерянно глядя на кровавые полосы, расчертившие ей руку.

– Пока ни одна, – безо всякой обиды отвечал молодой рыцарь. – Я редко подхожу к ним без перчаток. Можно вас перевязать?

И не ожидая ответа, он вытащил из-за пояса платок и аккуратно обмотал им предплечье крестьянки. Та с некоторым удивлением подняла на него глаза, и тут Луи смутился. Девушка была очень хороша. Круглое ее личико с немного вздернутым носиком нельзя было назвать правильным, но его отличала та нежная прелесть, которая кажется лучше любого совершенства. Алые озорные губки, напоминавшие цветок, свежий румянец, словно нанесенный кистью, трогательные ямочки, возникшие на обеих щеках, когда девушка слегка улыбнулась, – все это вместе производило неотразимое впечатление. Настолько неотразимое, что Луи, несмотря на молодость, уже достаточно искушенный в женских прелестях, не заметил еще одной странности: у девушки были не только необычайно маленькие ноги, но и небольшие руки, безукоризненной формы, явно не испорченные тяжелым сельским трудом – их кожа оказалась бела, как мрамор, а ладони нежны, точно шелк.

– Как вы ловко это сделали! – воскликнула она, рассматривая повязку. – Вам, наверное, уже случалось перевязывать раны?

– Раны? Да, много раз, – кивнул молодой человек. – Но я впервые имею дело со следами кошачьих когтей. Смотри-ка, а коту хоть бы что! Он что же, думает получить награду за свое геройство?

Серый разбойник в это время преспокойно терся у ног девушки, не испытывая ровно никакого раскаяния.

– Могу я узнать, кто вы? – спросила красавица, кажется не слишком смущенная пристальным восторженным взглядом рыцаря. – В этих местах я чужая и никого не знаю.

– Чужая? Вы? – Луи слегка опешил. – Но я думал… думал, что вы живете в одном из здешних селений.

Он уже начал понимать, что это была глупая мысль. Одежда девушки ввела его в заблуждение – она не могла быть крестьянкой. Служанка из замка барона де Брюи? Тоже едва ли. Наверное, его родственница, из прихоти решившая нарядиться в свободное сельское платье.

– Впрочем, – тотчас оборвал себя юноша, – я не имею права задавать вопросов даме. Мое имя, если вам интересно – граф Луи Шато-Крайон, рыцарь Святого Креста.

– О-о-о! – вырвалось у красавицы. – Так вы сын отважного рыцаря Гюи? Отец мне о нем рассказывал. И вы уже были в Крестовом походе?

– Да, – он чуть поклонился, украдкой показав кулак коту, решившему в это время поточить когти о его сапог. – И собираюсь вновь отправиться в поход, надеюсь, к стенам Иерусалима. Но вначале мне должно выполнить поручение, данное нашим милостивым королем.

Тонкие брови девушки высоко поднялись:

– Филипп дал вам поручение? Вы из его свиты?

Это был уже почти дерзкий вопрос, и Луи мог бы на него обидеться, но эта странная красавица слишком ему нравилась, пожалуй, так ему не нравилась еще ни одна женщина. И еще: в ней, при всей простоте и естественности поведения, ощущалась какая-то особая властность, какую не дают ни деньги, ни оружие, а только происхождение.

– Я не из свиты короля, милая дама, – он улыбнулся, отпуская ее руку, которую все еще держал в своей. – Просто его величество решил, что это очень важное дело можно мне доверить. Должно быть, я показался ему надежнее тех, кто его окружает.

– Ха! – она махнула рукой, состроив выразительную гримаску, в которой сожаление смешалось с пренебрежением. – Скорее всего, Филипп подумал, что вам можно будет заплатить за опасное и тяжелое поручение меньше, чем любому из его приближенных.

Луи посмотрел на девушку с таким изумлением, что она невольно смешалась.

– Вас удивляет дерзость моих речей? – она говорила уже не раздраженно, а печально. – Поверьте, я добрая подданная нашего короля. К тому же я – женщина, и мне не пристало вообще судить о делах мужчин. Но среди моей родни немало людей знатных, есть и такие, которые приближены к королю, и они знают его неплохо. Увы, король Филипп и вправду скуповат, но ведь это – не худший из грехов, верно?

Она явно хотела перевести разговор в шутку, и молодой человек понял, что так будет лучше всего. Однако его разбирало такое любопытство, и вместе с тем он испытывал такое непривычное смущение перед этой женщиной, что не мог решить, как дальше себя вести. Больше всего он боялся, что сейчас она попрощается и уйдет, и он не посмеет за нею последовать.

– Скупость иногда полезна, – усмехнулся Луи в ответ на шутливое замечание незнакомки. – Особенно, когда приходится думать о целой стране. А вы… вы что же, пешком сюда пришли?

Она пожала плечами.

– Так ведь замок барона Брюи в часе ходьбы отсюда. А я люблю ходить пешком. Мы… я и мой дядя сейчас в гостях у барона.

– И вы уверены, что бродить по этим местам в одиночку вполне безопасно? – не выдержал молодой человек.

– Мне говорили, что в последнее время здесь очень спокойно. Хотя вы, конечно правы, – тут в ее голосе вновь послышалась досада, – я веду себя непростительно. Но так редко удается побыть одной, со своими мыслями и… Ой, а куда делся Саладин?

– Кто-о-о?!