Письмо священнику

Письмо священнику
Ирина Калитина

Женщина, наказанная в детстве за попытку украсть пустяковый предмет, рассказывает в письме к священнику, как обстоятельства заставили ее нарушать закон.

Многоуважаемый отец Иоанн, несколько слов о том, почему отправляю Вам это письмо.

Напоминаю: последняя суббота прошлого месяца, шикарная гостиная с французскими окнами за изящными шторами, персидский ковёр, камин облицованный изразцами ручной работы, испанские диваны и кресла. Погрузившись в них, компания немолодых людей слушает Вас, нашего Пастыря.

Я сидела справа от хозяина дома, рядом с Матушкой, лёгкой и светящейся изнутри, шёпотом, успокаивающей замечательно здоровеньких и жизнерадостных детишек.

Смиренная Ваша доброжелательность, «бархатный» голос, искреннее желание прийти на помощь тронули собравшихся.

– Каждый смертный, рано или поздно, оказывается перед потребностью очиститься от грехов, – всё ещё стучало у меня в висках, когда вернулась домой, – в Новом Завете сказано: «Грех есть беззаконие» …

На седьмом десятке лет не пора ли подумать о покаянии?

Перед экраном ноутбука удостоверилась, что ни одной из десяти заповедей не забыла, принялась вспоминать, которую из них нарушала особенно часто.

Получилось, что восьмую: «не укради».

Не странно ли для дамы с высшим образованием, имеющей большой стаж работы, хорошую семью, порядочных друзей?

День за днём пришлось восстанавливать в памяти и переносить в компьютер события лет, о которых, не знаю точно, хотела бы забыть, или, наоборот, отчётливо помнить.

Написанное разделила на эпизоды, первый относится к раннему детству.

Если у Вас достаточно будет терпения дочитать письмо, в конце найдёте вопросы, на который прошу дать ответ.

Адрес электронной почты взяла с сайта храма, настоятелем которого Вы являетесь.

Грех первый

С восьмой заповедью внутри, батюшка, мне не суждено было родиться. В далёкие времена, когда я была маленькой, истину «не укради» вводили детям не через голову, а с противоположной стороны.

Вот, как это случилось со мной.

Отмечали какой-то праздник у маминого брата. Шумные тосты, звон рюмок. Взрослые усадили меня в кабинете за письменный стол, покрытой зелёным сукном, велели рисовать портрет упитанного пожилого кота Василия, моего любимца. Увы, он не отвечал мне взаимностью и предпочитал отсиживаться на высоком книжном шкафу, как только я переступала порог этой квартиры.

С венского стула на столешницу я переместила толстоватую, в те времена, попу, чтобы не только глазами, но и руками исследовать все предметы: чернильницу, в виде фарфорового, полусидящего на маленьком диванчике, Пушкина, старинную настольную лампу с треснувшим стеклянным абажуром, стопку атласов города, страны и мира, керамический стакан с карандашами.

Потрогала всё, полистала картинки загадочных стран, опробовала на чистых листах бумаги, как рисуют остро заточенные карандаши, убедилась на нескольких примерах, что, если сильно нажимать, грифель ломается. Тут-то и попался в руки незнакомый предмет, пришлось криком призвать взрослых. Меня сняли со стола и показали, как пользоваться «открытием».

Вещь, похожая на маленький брусок, потрясла начинающего художника. Оказалось, с помощью этой штуки отпадала надобность рисовать новое изображения Василия, после того, как испортила предыдущее. Теперь его можно было исправлять! Это была, всего на всего, стирательная резинка, ластик, до той поры мне неизвестная.

Жёлтые глаза кота, не отрываясь, наблюдали за источником беспокойства, будто бы он позировал. Качество портрета не предполагаю обсуждать, речь пойдёт о резинке, которую положила в карман платьица, когда мама велела собираться домой.

Не набравшись, ещё, опыта в «злодеяниях» различного рода, забыла о ней напрочь. Дома мама помогала раздеться перед сном, и «сокровище» выпало на пол. Подняв резинку, вспомнив эмоции по её поводу, мама всё поняла, и с помощью ремня объяснила, что чужое брать нельзя. Прибегала к этому способу воспитания она довольно редко, но получилось так доходчиво, что, клянусь, много лет о каком-то притязании на то, что мне не принадлежит, не помышляла. Заповедь эта крепко засела в голове, хотя, о религии в то время не думала.

Что же должно было произойти, батюшка, если после многих лет, почти, праведной жизни пришлось изменить своим принципам?

Другие времена

В квартире холодно, в холодильнике пусто, кадык мужа выпирает на удлинившейся шее.

Если сэкономить на лекарствах, умрут старушки: мама и её старшая сестра, если отправить дочерей-студенток работать, единственное достойно оплачиваемое место – «панель». Ни на пенсию, ни на стипендию прожить невозможно. Где взять деньги?

На столе чай, булка и варенье из морошки, собирали на болоте. Нужно заметить, мы не фанаты вегетарианских диет.

У меня на предприятии зарплату задерживают. Филиал фирмы, где трудился муж, принадлежал Эстонии и отпал вместе с ней.

С жителями страны приключилась метаморфоза: заповедей больше не соблюдают, нарушают не только «не укради», но, даже, «не убий».

Обстановка такая, что мы не обсуждаем, как взять банк, по единственной причине: считаем, что каждым делом должны заниматься профессионалы. Мою инициативу в этом направлении мама подавила в пятилетнем возрасте. Наши специальности из других областей и больше не востребованы.

Звонок телефона, снимаю трубку, незнакомый женский голос ссылается на имя человека, с которым сталкивалась по службе. Предлагает работу, зарплату. Трудно поверить.

– Куда приехать?

– На завод.

Сообщает адрес. Другой конец города, более часа езды. Впрочем, в данных условиях это значения не имеет.

Два кладбища, завод, директор

Дребезжащий троллейбус, таких не встретишь в центре города, развозит пассажиров от метро по городским окраинам, где туристских маршрутов не проложено. За кованой оградой – поваленные кресты, разрушенные могилы, присыпанные снегом, последнее прибежище горожан. Миновали, подпрыгнув на сидениях, рельсы, то ли брошенные, то ли редко используемые, и выехали на улицы промышленной зоны.

Грязные бетонные заборы с неприличными надписями, погнутые ворота, фасады зданий с чёрными окнами. Территория кладбища производств – много больше, чем кладбище людей.

Выхожу на четвёртой остановке. Забор, ворота, беспородная собака ждёт подаяния, кончики ушей упали вперёд, окрасом напоминает овчарку, один бок измазан соляркой или мазутом. Обхожу нищего в собачей шкуре, попадаю в маленькую проходную.

Пожилой охранник в тулупе, распадающейся шапке-ушанке и перчатках, обрезанных на кончиках пальцев, похожий на только что встреченного пса, переносит данные из паспорта в журнал, звонит по телефону. Меня встретят. Ступаю на территорию.

Красно-чёрные кирпичи здания отсырели и крошатся. Окна третьего, последнего этажа закрыты сосульками, окна первого погружены в сугробы. Круто, даже, для тех лет коммунальной анархии. Кое-где, клубится пар. Завод, значит, живой.

Сильное впечатление производит широкая неровная трещина в стене, образованная разъехавшимися кирпичами, тянущаяся от сугроба до сосулек. На пути её три окна, одно над другим, рамы перекосились, створки не помещаются в проёмы, и, лишь прикрывают их. Интересно, кто там работает в мороз?

Навстречу выходит женщина, начальник отдела кадров, в пуховом платке и поношенном ватнике, улыбается ласково. Лет, вероятно, сколько и мне. В здании она красиво скидывает платок на плечи, встряхивает головой, замечаю в ушах дорогие серьги из красного золота, кажется, с изумрудами, они подходят к карим глазам с зеленоватым вкраплением и модной стрижке на каштановых волосах, но нелепо выглядят на фоне грубого ватника.

Снимать дублёнку не рекомендует, в помещениях завода прохладно. Виноваты трубы на чердаке, покрытие их сгнило, тепло уходит вверх, обогревая кровлю, в радиаторы кабинетов и цехов вода поступает, почти, холодной.

«Тубы, разумеется, виноваты… Зачем пригласили, если нет средств на отопление предприятия? Как быть с трещиной? Кто трудится в помещениях с незакрытыми окнами?» – сплошные вопросы.

Поднимаемся на третий этаж. Широкий коридор, люди в толстых свитерах ручной вязки или в ватниках, как геологи зимой в советских фильмах про тайгу, только возраст у них такой, что искать полезные ископаемые вряд ли смогли бы. Приятная дама, проводив меня до приёмной директора, кокетливо прощается и исчезает.

В приёмной тепло – электрический конвектор, скидываю дублёнку. Минут пятнадцать ожидания. К секретарю заходят работники с вопросами, каждый из которых всё более проясняет состояние завода. Приглашают в кабинет.

Директор похож на крысу-кучера из старого кинофильма «Золушка», но в очках, крупный, имеющий приличную полноту в области живота и зада, и большой нос, сужающийся к кончику. Гладкие волосы, залысины – от висков. Знакомимся.

Чувствую, что напрасно тащилась в эту «тмутаракань».