Ибо сильна, как смерть, любовь… (сборник)

– А, это, – он погрустнел и задумался. – Понимаешь, я и сам толком не знаю. Когда были вместе, казалось, что любил, но, скорее, просто привык к ней. Все-таки два года вместе. Потом, когда она меня бросила, вдруг образовалась такая пустота. Понимаешь, с родителями у меня вообще нет общего языка. Они считают, что если человек накормлен, одет более или менее прилично, есть где жить, значит, он просто обязан быть счастливым. А всякая психология, чувства, переживания, это все ерунда и баловство. А в последнее время мы с ними вообще только ругались. Я в училище почти не ходил этот месяц, запустил все, ну, они и начали меня упрекать, что я не учусь, у них на шее сижу, а все свои деньги на нее потратил. И правильно она сделала, что меня бросила, все равно из меня толку не будет. В училище, понятно, тоже одни неприятности. Мне на него вообще плевать, но без этого диплома в консерваторию даже документы не принимают. В общем, со всех сторон ничего хорошего, ну я и решил, что лучше возьму и со всем сразу покончу. По крайней мере, моим родителям на одного кормить меньше будет.

– Ну, что ты говоришь, твои родители тебя любят.

– Да? Странная какая-то любовь у них. Видят, что человеку и так плохо, но норовят еще и нож в ране повернуть. Нет, я думаю, плакать по мне особо некому.

– Между прочим, еще есть я, – напомнила я ему.

– А ты не исчезнешь?

– В каком смысле?

– Ну, уйдешь, и я больше тебя не увижу. Знаешь, ты все-таки скажи, где тебя искать, а то я тебя и найти не смогу.

Он старался говорить шутливым тоном, но глаза были тревожными.

– Я преподаю английский в 6-й школе. Английской.

– А где ты английский выучила?

– Я университет закончила.

– А газета? Ты это придумала про интервью?

Я вытащила из кармана джинсов удостоверение внештатного корреспондента и помахала перед его носом.

– Я, мой милый, никогда не вру.

– Так ты хочешь сказать, что все остальное, о чем ты говорила, тоже правда?

Он попытался насмешливо улыбнуться, но улыбка вышла кривой, а голос дрогнул и прозвучал хрипло. Я внимательно посмотрела на него. В его глазах появился испуг, До него вдруг стало доходить, что, может быть, я не вру, и он действительно умирал и лежал в гробу. Его взгляд стал напряженным, как будто он пытался что-то вспомнить, и вдруг я увидела, что его глаза широко раскрылись и наполнились ужасом. Я почти чествовала, как откуда-то из глубины подсознания в его душу проникают смутные воспоминания о долгой и одинокой агонии, полной боли, тоски и отчаяния. Он побледнел, тяжело задышал и, наконец, когда эти воспоминания стали совсем мучительными, закрыл лицо руками, как бы стараясь защититься от них. Меня пронзило страшное чувство жалости и вины. Я бросилась к нему, обняла его и стала целовать его лицо, руки, волосы.

– Нет, нет, это все неправда, – плача, торопливо зашептала я ему. – Ничего этого не было, не было смерти, не было гроба, ты не умирал, я это все придумала, прости меня, прости меня, пожалуйста. Ты никогда больше не будешь один, я буду всегда возле тебя, я люблю тебя, мой дорогой, милый, любимый.

Я отняла его руки и стала гладить его лицо, заглядывая ему в глаза. Постепенно его взгляд стал осмысленным, лицо снова стало смуглым, он глубоко вздохнул, как бы сбрасывая наваждение и посмотрел на меня. Я попыталась улыбнуться ему сквозь слезы. Он обнял меня, мы прижались друг к другу, и я все говорила, говорила, как я люблю его. Наконец, он совсем успокоился, поднял голову и виновато улыбнулся мне.

– Ну, вот, теперь ты будешь думать, что я псих. Черт, сам не знаю, что это было. Знаешь, – как-то удивленно сказал он, – я вдруг почувствовал… – он запнулся, но все-таки решился выговорить, – дыхание смерти. До этого я просто как-то и не думал, что это значит, умереть, а тут, – он снова побледнел и растерянно проговорил, – я как будто бы заглянул на тот свет.

– Не нужно говорить об этом, пожалуйста, не нужно, – мои глаза снова наполнились слезами, – ты не умрешь, я забрала эти проклятые таблетки, и я буду с тобой, пока не пройдут эти проклятые восемь часов. Прости меня, это все из-за того, что я наговорила тебе, но это все неправда.

Но он только посмотрел на меня каким-то новым мудрым взглядом и покачал головой. У меня замерло сердце, неужели он действительно вспомнил? Я заглянула ему в глаза. Он сел, притянул меня к себе и посадил на колени.

– Глупенькая, ну что ты извиняешься? Ты же спасла меня. Что бы было, если бы ты не пришла, не сердилась, не кричала бы так на меня? Это я должен тебе спасибо сказать, что ты спасла меня.

Некоторое время мы молча сидели, прижавшись друг к другу. Потом он вдруг легонько приподнял мою голову за подбородок и спросил:

– А то, что ты сейчас мне говорила, это тоже правда?

– Что? То, что я люблю тебя? – храбро спросила я.

Он только молча кивнул, не отводя взгляда.

– Да, – твердо ответила я. – Я люблю тебя. Иначе, чего бы я так воевала за тебя? Ты что думаешь, что я ко всем врываюсь в дом, и такое устраиваю?

– Очень надеюсь, что нет, – он засмеялся и снова прижал мою голову к груди. – И что никому больше такого не говоришь, на это я тоже надеюсь. И, кстати, не забудь, что ты обещала быть со мной всегда, и не покидать меня ни на минуту.

– Не думаю, что твоим родителям это очень понравится, если я поселюсь у вас, – засмеялась я.

– А знаешь, – вдруг серьезно сказал он. – Моим родителям это должно даже очень понравиться.

– С чего бы это?

– Да ведь ты же из наших, как мой папа говорит. Из наших, да? Ты понимаешь, о чем я?

– Ну, конечно, – засмеялась я. – Мои родители точно также говорят, только по латыни «экс нострис».

– Ну, вот, – довольно кивнул он. – Но это первое. Второе, ты интеллигентная девочка из приличной семьи, это сразу видно. Кто твои родители?

– Ну, папа адвокат, а мама стоматолог.

– Вот видишь. Ну, а еще ты закончила университет. Я думаю, мои родители будут от тебя в восторге. Уж чего, чего, но такого они от меня не ожидают. Я ведь у них непутевый сын.

– Почему непутевый?

– Ну, друзья у меня все фарцовщики, училище я прогуливаю, ну и… в общем, все остальное им тоже не нравится.

– Если бы мой сын училище прогуливал, я бы его тоже ругала, а за… все остальное, вообще убила бы.

– Однако я смотрю, ангел, характер у тебя далеко не ангельский, – хохотнул он, – а даже наоборот, агрессивный. Или, может, ты просто голодная? Ох, – спохватился вдруг он, – что же это я? Пирожные велел вытащить, а есть их не даю. И про кофе мы с тобой забыли.

– Да, – неохотно вставая с его колен, отозвалась я. – Но мы можем сейчас его выпить. Он, наверное, еще теплый.

– Теплый, кто же пьет кофе теплым? Теперь уже можешь насыпать в него сахар, все равно пропал. Ладно, бери пирожные.

– А можно я сначала руки помою?

– Ну, если тебе уже совсем невмоготу, можешь помыть, – великодушно разрешил он.

– А тебе разве не надо руки мыть?

– У меня, между прочим, руки от рождения чистые, – нахально заявил он. Но потом рассмеялся, – ну, хорошо, я тоже помою, а то будешь думать, что я и вправду никогда рук не мою.

Мы снова пошли в ванную. Я первая помыла руки и посторонилась, пропуская его. Мы опять оказались прижаты друг к другу, и он, не выдержав, обнял меня, крепко прижал к себе и стал быстро и нежно целовать. Я почувствовала его возбуждение. Вдруг он резко отстранился, посмотрел мне в глаза и тихо спросил:

– Хочешь побыть со мной?

Я хотела этого больше всего на свете. Я мечтала об этом с тех пор, как увидела его и еще тогда, когда даже не видела, а только придумывала его. Я хотела быть его всей душой, каждой клеточкой своего тела, но… я не могла этого сделать. Моя дурацкая гордость, или, может быть, мнительность не позволяли мне.

– Ленечка, – как можно мягче сказала я. – Я бы хотела, но я не могу. Ты ведь любишь другую. Просто ее здесь нет, а я под рукой, так ведь. Да?