10 дней в уездном городе Че. история, которая вполне могла бы произойти

Василий в недоумении умолк, пытаясь понять смысл сказанной ею фразы. Анна Яковлевна заметила его удивление:

– Постойте. Василий Кириллович, Вы что же, не знаете, что это такое?

– А что это?

– Это золото.

– …Золото?! – Аладьин судорожно сглотнул.

– Да. Прожилка долей на пять будет, – со знанием дела заявила она.

Василий впился глазами в корявый камень:

– А-а почему оно такое… тёмное и шершавое? – поразился он.

Исупова рассмеялась:

– Откуда Вы родом, Василий Кириллович?

– Из Тульской губернии.

– Понятно. Никогда не были на рудниках? – кивнула она, – Видите ли, прежде, чем золото попадёт к ювелиру и будет выглядеть вот так (она указала на свой перстень), изначально оно выглядит вот так невзрачно. У моего отца под Троицком два золотоносных рудника.

Аладьин припрятал самородок поглубже в карман жилетки:

– Впрочем, пока оставим это. Я пригласил Вас, Анна Яковлевна, чтобы задать один вопрос, касающийся происшествия в доме Чикиных. Я мучаюсь им со вчерашнего дня.

– Спрашивайте, – покорно согласилась она, присаживаясь в кресло, и потупила взгляд.

– Где Вы были с того момента, как вышли из гостиной до того, как вошли в спальню Ольги Александровны?

– Не понимаю.

– С тех пор, как Вы ушли за альбомом для Оленьки, прошло не меньше четверти часа. Мы успели поговорить о новостях в завтрашней газете, о цирке и фокусах. Потом я спустился вниз. И лишь затем минуты через три услышал, как Вы вскрикнули, увидев воровку; следовательно, вошли в комнату Ольги только что. Так, где же Вы были эти семнадцать-двадцать минут?

Анна невинно улыбнулась и постаралась увильнуть:

– Мне не хотелось бы об этом говорить.

– Очень сожалею. Но Вам придётся.

– Но какая, в сущности, разница, когда я зашла в комнату, сразу или, спустя какое-то время? – возмутилась она.

– Есть подозрение, что кто-то открыл вору дверь. Я вынужден проверить всех, кто покидал гостиную, – заявил Василий.

Исупова вспыхнула:

– Вы подозреваете меня?!

– Анна Яковлевна, я настойчиво советую сказать мне правду.

Она начала кусать губы:

– Мне неловко… Обещайте, что Вы никому не скажете.

– Если только это не будет связано с похищением.

– Господи! Ну, конечно, нет! – воскликнула она, – Одним словом, я ненавижу клюквенный морс. Когда его пью, становлюсь похожа на воздушный шар. А во время ужина у Чикиных я выпила целых два стакана! Поэтому, когда Ольга предложила кому-нибудь сходить за альбомом, я с радостью уцепилась за эту возможность улизнуть, наконец, из гостиной.

Она в ужасе взглянула на Аладьина:

– Надеюсь, Вы не запишите это в протокол?

Он подавил невольную улыбку:

– Клянусь, я унесу эту тайну в могилу. А, когда Вы шли через прихожую и по коридору, не заметили ничего подозрительного?

– Нет.

– А почему, увидев девочку, Вы решили, что она из прислуги? Разве Вы не знаете, что среди прислуги Чикиных нет детей?

– Понятия не имею! – фыркнула Анна, – Я никогда не интересуюсь прислугой.

– Странно, что от обуви воровки нигде не осталось следов. На улице жуткая грязь. Не по воздуху же она пролетела? – заметил Василий.

Анна пожала плечами:

– Может, она прилично воспитана. И, как все мы, оставила галоши в прихожей?

Аладьин хлопнул себя по лбу:

– Галоши! В этом городе все ходят в галошах! – он схватил Анну за руку и горячо поцеловал, – Анна Яковлевна! Вы – просто чудо! Постойте-ка, если девчонка выпрыгнула в окно и убежала, то значит галоши…

– Остались где-то в доме, – досказала Исупова

Василий вытащил Митрофана Ивановича из-за стола, где он завтракал в обществе супруги и двух ребятишек.

Идя по улице к дому Чикиных размашистым шагом, и всё ещё что-то дожёвывая на ходу, Новоселецкий, ворчал:

– Как я сам до этого не додумался? Галоши! Едрёный конь!

Семейство Чикиных они застали в полном составе. Александр Адрианович собирался на службу. Но остался узнать, чем закончатся поиски полиции.

Сперва обыскали всю кухню. Переворошили галоши кухарки, её мужа и дочери. Заглянули за двери, в чуланы. Пошарили даже в поленнице. Ничего.

Вернулись в прихожую.

– А что, если всё намного проще? – предположил Василий и вытряхнул из «галошницы» всю господскую обувь, – Итак, я полагаю, что самые большие – господина Чикина-старшего.