Рыцарская академия. Книга 1

Министр склонил голову в знак согласия. Тем временем кардинал протянул ему второе письмо:

– А это перешлите Лещинскому. Пусть наш дорогой тесть готовится надеть на голову утерянную корону.

Санкт-Петербург

Рыцарская Академия (бывший Меншиковский дворец)

Солнце будто не желало вылезать из-под облачного одеяла – то выглядывая, то снова кутаясь в него. Об его пробуждении можно было лишь догадываться по робкой позолоте, едва тронувшей поверхность Невы.

Наконец, одинокий луч выбился из небесной перины; сладко потянувшись, спросонок ткнулся шальным солнечным зайчиком в окна бывшего Меншиковского дворца.

Василий М?куров невольно прикрыл ладонью глаза. Он сидел, забравшись с ногами на широкий подоконник, и всматривался в пейзаж за окном. Пришвартованные барки хлюпали носами, тычась в дощатый пирс. Недавно сооружённый наплывной мост величественно дремал, сдерживая тугие всплески набегающих волн.

А на том берегу в глубине деревьев, подёрнутых полупрозрачной, как шифоновая косынка, зеленью поблёскивали кресты Исаакия Долматского.

Василий вытянул вперёд руку, оттопырив большой палец, и, прищурив глаз, совместил его со шпилем адмиралтейской башни. Поворачивая палец то в сторону, то вверх, что-то усердно прикидывал в уме. Затем схватил грифельную доску и стал писать. Сперва перекрещенные линии, затем цифры и следом – формулы и расчёты.

Скрип мела по грифельной доске гулко звучал в тишине комнаты, скромная обстановка которой была рассчитана на пятерых обитателей. Четверо из них мирно спали в кроватях. У каждого рядом с кроватью на стуле висел отутюженный кафтан тёмно-зелёного сукна с алым подбоем и золотым позументом по борту. А так же лосиного цвета суконный камзол, рубашка и панталоны. Чёрная треугольная шляпа с кокардой из белых шёлковых лент. На полу стояли начищенные прислугой башмаки со штиблетами (особый род голенищ, покрывавших ноги от ступни до колена и застегивавшихся на пуговицы). Обитатели комнаты были кадетами первой в Петербурге Рыцарской Академии.

Мел под нажимом руки издал противный скрежет и раскрошился. Пробудившийся от этого звука Иван Лопухин приподнял с подушки вихрастую голову.

– Микура? …И чего тебе, лешему, не спится?! До подъёма ещё далеко?

Василий вытянул палец, прищурился и убедительно сообщил:

– Ровно три минуты.

Лопухин фыркнул и затрясся от смеха:

– Твой палец работает, как хронограф господина Гаррисона?

– Может, и лучше! Пойди сюда; чего покажу!

Ванька, нехотя, вылез из постели:

– Ну?

– Гляди! – Василий ткнул пальцем в здание адмиралтейства, – Видишь, тень от шпиля башни? Я вычислил её перемещение в зависимости от времени. По моим расчётам, когда тень доберётся до крайнего бастиона, будет ровно пять часов. И выстрелит пушка…

– Да, ладно?!

– Хочешь проверить?

Друзья прильнули к оконному стеклу, наблюдая движение тени. Вот она своим острым концом проползла по стене и коснулась крайнего бастиона крепости.

– И? – нетерпеливо вопросил Иван.

В тот же миг во дворе Рыцарской Академии выстрелила пушка, возвещая всеобщий подъём. Микуров от радости со всего маху хлопнул приятеля по плечу:

– А?! Что я тебе говорил? Вот, что значит, правильный расчёт!!

Лопухин потёр ушибленное плечо:

– Микура! Вот ты чудило! И что только у тебя в башке творится?! – и оглянулся вглубь комнаты, – Эй! Засони! Подъём!!!

Семейства Лопухиных и Микуровых были дружны, поэтому Иван и Василий, выросли вместе, как братья. И даже имели некоторое внешнее сходство; оба высокие, рослые, русоволосые и сероглазые. Однако, характерами заметно отличались.

Микуров обладал неиссякаемым стремлением к овладению знаниями. И в первый же год обучения в Рыцарской Академии, перечитал все имеющиеся в арсенале книги. В совершенстве знал четыре языка. Приятели по комнате уже привыкли к тому, что Василий мог вскочить среди ночи и спешно писать что-то мелом на грифельной доске, так как его мозг постоянно рождал какие-то идеи. И даже в житейских ситуациях Микуров пытался искать таинственную суть.

Друзья-кадеты, хоть и посмеивались иногда над его чудачествами, но уважали.

Совершенной ему противоположностью был Лопухин – озорник и забияка. Его жизненное кредо – постоянно попадать в истории. А из многочисленных передряг он выбирался путём изворотливости и неиссякаемого оптимизма.

Друзья по-свойски, звали друг друга Лопух и М?кура. Эти прозвища быстро прижились и в среде кадетов.

Согласно распорядку дня в рыцарской Академии, после подъема кадетам давалось два часа на то, чтобы умыться одеться, позавтракать и приступить к занятиям в классах.

Ванька бросил подушку в Дмитрия Голицына:

– Подъём!! Сонная тетеря!

Тот сквозь сон невозмутимо нащупал брошенную подушку и пристроил её под голову в дополнение к своей.

– Нет, ты видел? Каков жук!! – расхохотался Иван, – Небось, опять шлялся на кухню за полночь, а теперь дрыхнет! А, Митяй?!

– Ну, чего ты брешешь, Лопух?… – раздосадовано пробубнил тот, – Когда это я шлялся ночью на кухню? И зачем?

– Знамо дело, когда! Второго дня!

– И знамо дело, зачем, – поддержал его иронично Микуров.

– Селёдки на ночь поел. В горле пересохло.

– Рассказывай! Знаем мы, в каком месте у тебя пересохло, – продолжал глумиться Лопух, – Все видели, как новенькая повариха тебе глазки строила!

– Точно-точно!

– И каши тебе больше всех положила! До краёв!!

– Вот дураки, – проворчал обижено Голицын, отворачиваясь к стене, – Языки у вас без костей.

– И как ей было устоять? – не унимался Ванька, – Бедная девка из матросской слободки, никого, кроме грязных матросов отродясь не видывала. А тут – красавец кадет!

– Глазищами синими глянул – как рублём подарил!

Голицын не выдержал, откинул одеяло:

– Ну, будет балаболить-то! Вот я вас!