Настасья

– Вот что, Варвара. Я слабость проявил, больше не повторится. Живи, коль живёшь у меня, живи постоялицей с дитями, ко мне не лезь. Не жена ты мне, а в любовь с тобой я наигрался. Нету больше любви. Выгнать не выгоню, а в постель не лезь. И по людям без дела не шастай, разное люди думают. А то беды не избежать.

Варя зыркнула исподлобья и выскочила в сени. Ее тяжёлый, нездешний взгляд был полон злобы и ненависти.

…

Дядь Ваня, я там блины тебе на столе оставила. С маслицем. Иди поешь.

Иван окончательно пришёл в себя, потряс головой, отгоняя тёмное наваждение, и почувствовал, как крошечная ручка нырнула в его ладонь. Настасья тянула его за руку, пыталась заставить идти и от неё пахло сладким тестом и молоком. Он послушно пошёл следом, и тут девочка увидела кружку. Отпустила Ивана, подошла, понюхала и, странно блеснув глазами, вылила настой в окно, в самые заросли шиповника.

Глава 10

Рубанув колуном огромный чурбан с такой силой, что кривая трещина разделила его корявую плоскость пополам, как будто его пробила молнияИван распрямился – кто-то мелькнул за штакетинами забора – темная такая тень, легкая, неоформленная. Так бывает, когда в глаз попадает соринка, и никак ее не вытащить, мотается где-то под веком, а смотреть не даёт, мешает. Но это все же была не соринка, тень материализовалась – бабка Василиса шла прямо к дому по тонкой тропочке среди муравы.

Иван бросил колун и пошёл навстречу, с бабкой этой шутки плохи, она хоть и родственница была какая-никакая, а палец в рот ей не клади, откусит. Да и глазливая старуха до жути, на кого глаз свой тяжёлый, чёрный положит – не сдобровать. Иван прям почувствовал, как внутри у него сжалось что-то, Василиса внушала непонятный страх всем сельчанам, и никто не мог понять почему.

– Баб Василис? Ты к нам, что ли?

Иван сам себе удивился, голосу своему елейному, просто мед лил. Но старуха дёрнула крошечной головой, туго затянутой чёрным платком, вроде от мухи отмахнулась. Проходя мимо Ивана, двинула его костлявым плечом, фыркнула басом

– Так к тебе, к кому ж. Не к ведьме ж твоей, чёртовой кукле. Где она, дома?

Иван вытянулся, как школьник перед учителем, сказал

– Нету, Баб Василис. В магазин пошла, за сахаром.

Василиса довольно кивнула, сморщила ещё сильнее щеки и так, похожие на перепеченые яблоки, хмыкнула.

– За сахаром… шоб ей яду насыпали, дьявольскому отродью. Пошли.

В доме бабка скинула меховую безрукавку, напяленную, несмотря на жаркий сентябрь, на толстую кофту, перевязала назад платок, показав жилистую птичью шею, уселась за стол, плеснула себе компоту из банки. Указала Ивану тонким, похожим на прутик пальцем на табуретку, неожиданно вздохнула.

– Дурак ты, Ваньк. И бабка твоя тоже дура была, даром что сестрица моя троюродная. Тоже с ними вязалась. С ведьмаком их, дедом этой Варьки твоей. Хорошо, Бог отвёл.

Иван тупо смотрел, как шевелится коричневая бородавка у старухи на остром подбородке и молчал.

– Они, Ванька, тут с испокон веков живут, идолы эти. Кружат вокруг села, мёдом им тут намазано. Один дом кидают, другой строят. Места меняют, то средь болот построятся, то на холме, под самой кручей. Вроде бегают от людей, да только никто из наших к ним особо не лезет, боятся. Вот и живут, как прозрачные, и вроде есть они, и вроде нет. Ведьмаки, одним словом…

Иван наконец очухался, дёрнулся, выпалил

– Так живут и живут, никого не трогают, вам что?

Бабка глянула на него, как на таракана, сообщила

– Нам что? Ведьмаки гадят везде, скот портят, кур да петухов холостят, а сейчас так и за коров взялись. Уж не первая пала, а вчера бык у Алешки сдох, у того, что у речки. Она, твоя эта, вдоль реки шлындрает, там и пакостит. Гадюка.

Бабка налила ещё компота, выпила залпом, как самогон, встала.

– Я тебя, в общем, предупредить пришла. Народ против твоей Варьки очень настроился. Гляди, дом пожгут… Все к тому идёт, ты про Кольку-то своего слыхал?

Иван пожал плечами, все что говорила старуха казалось ему жутким бредом, просто средневековье какое-то. Очумели все, честное слово.

– В больнице твой дружбан. Откачали с трудом, говорят какую-то водку не ту в центре купил.

Иван зло отмахнулся, ощерился.

– Хватит муть гнать. Колька вечно дрянь пил, первый раз что ли? Варька то тут причём

– Так люди видели, как Варька эта твоя ему мерзавчик сунула. Деньгу тяпнула, в карман сунула, а ему бутылку. Так в ту же ночь его и скрутило.

Иван смутно вспоминал, как рассказывал Варваре об их с Коляном разговоре, подшучивал вроде, а та слушала внимательно, дрожала ресницами…

– Так коли она на людей перешла, не сносить ей головы. Да и тебе попадёт с дитями. Ты вот что…

Бабка Василиса встала, повязала платок по подбородок, натянула шубейку

– Бабку твою тогда Господь спас, а ведьмака её полюбовника кольями забили. И дом их спалили, они тогда за лесом жили, у яра. Так бабка у всего села на коленях прощенья просила, простили её. Гони ты, Ваньк, ведьму эту от себя. И детей её тоже, семя бесовское. Не доводи до беды. Пошла я.

Василиса скрылась в сенях, а Иван ещё долго сидел, задумавшись. Он и не видел, что из-за занавески у печи, блестят тёмные глазки. И только когда он встал, Настасья отпрянула, спряталась в глубине тёмного угла, затаилась

Глава 11

– Иван, ты говоришь ерунду. Что за глупость такая, какие ещё куры? Ты что, всерьёз думаешь, что я кур порчу, ты баб этих неграмотных слушаешь? Я думала, что ты умнее.

Варвара сидела напротив Ивана, тяжело уронив большие кисти рук на стол. Она как – то резко постарела за этот год, ссутулилась, осунулась, и вдруг стало понятно, что она не так уж и молода, как казалось Ивану вначале. Даже та упругая сила, пружиной выпрямлявшая её крутую спину начала покидать ее тело, она уже даже не пыталась броском прыгнуть в седло, и даже их спокойная лошадь пугала её. Запрячь Дуську в телегу и то – звала Ивана. Тот видел, что что-то не так, но дикое, нутряное раздражение против женщины не мог побороть, скрипел зубами, терпел.

– Бабы бабами, а молва идёт. Куры эти, коровы какие – то, чёрный дождь над огородом Митрофанихи, молния Нестерчуку в баню попала. Все на тебя валят, а тут вон свиньи дохнуть начали. Чума, говорят. Ты вчера где шаталась? Я парня еле успокоил, он орёт, мамка по лесам ведьмует. Совсем ты очумела, Варьк.

Варвара с трудом поднялась, вытащила сонного сына из кроватки, сунула Ивану.

– Нет в нем силы никакой. Твой сынок, простой, челядь. Зря надеялась я, не вышло ничего. Слабое твоё семя, никудышное. А вот эта…

Варвара мотнула головой в сторону комнаты, там шустро шевеля худенькими пальчиками разбирала козий пух Настасья.

– Эта в силу входит. И из меня ее тянет, прямо высасывает. Скоро учить её надо будет, пора, пока я ещё что-то могу. А насчёт колдовства моего – чушь это все. Наша сила не в том, чтобы кур травить, мы другим живём. Потом поймешь… когда нибудь.

…

Ночью Иван уснуть не мог. Вдруг разом выпавший снег накрыл улицу и двор в сияющим покрывалом, и от этого в комнате было светло, как днём, высыпавшие после снегопада звезды пронзали лучами чёрное небо, казалось что эти лучи многократно отражаются от снежных сияющих накатов, и вся эта иллюминация бередила сердце, заставляя его колотиться у горла. Иван устал ворочаться в кровати, встал, глянул на часы (уж на четвёртый час повернуло), поправил одеяло у Алексашки, накинул полушубок и вышел на крыльцо. Странное чувство одиночества просто затопило его с головой, дом звенел.гулкой пустотой, пялился чёрными глазницами на белый сияющий мир и молчал.

Иван прикурил третью, но горло загорелось от едкого дыма, и бросив окурок в снег, хотел было идти в дом. Но в самом конце улицы показались какие-то люди. И их фигуры, дробно усеявшие белый простор были похожи на фасоль, брошенную в густую сметану.

Когда толпа приблизилась, Иван понял – заводилой компании был Петруха – двоюродный брат Коляна, противный, склочный мужичонка, с молодых лет бывший с Иваном в контрах. С ним в компании задорно прыгали ещё пара – тройка дружбанов, а позади топтались бабы во главе с Митрофанихой, толстой и неповоротливой, как свинья тёткой, соорудившей капитал на картошке, выращиваемой ею в размерах несусветных.

– Что, Ванек? Ты в курсах, что Коляна седни в ренимацию опять положили? Ведьма твоя постаралась, давай, кажи её на народный суд. Пусть ответит людЯм почто гадит, cyчкa.

Петруха одним прыжком вскочил на крыльцо, толкнул Ивана в грудь, пытаясь проскочить в дверь, но Иван здоровенный ручищей смел его вниз, деранул лом, приткнутый к стене, вертанул им перед собой, тыкая, как копьем.

– Пошли вон отсюда. Черти, носит вас по ночам. Завтра приходите, утром и поговорим. Детей мне перепужали, ироды.