Настасья

– Здравствуй, Варя. Уж думал, не встретимся боле. Сбежала тогда, не попрощалась даже. И дом бросила.

Варя подняла корзину, с трудом выпрямилась, и не усмехнулась даже – оскалилась, иначе и не назовёшь эту гримасу на ее худом, темном лице.

– Дом бросила, говоришь? Так они, деревенские твои дружки да соседушки спалили бы меня вместе с домом моим. Сколько уж так было! Деда, мать мою, тетку. Мать родами померла, снасильничали её деревенские когда мне три года было, тётка утопла, когда мы весной через Хопер переправлялись, тоже с места снялись, в селе рядом клуб сгорел, так нас и обвинили. А его алкашня местная подпалила, с перепоя. А, ладно! Что говорить, все равно не поймёшь. Я вон хотела жизнь себе нормальную наладить, не вышло. Настасья, что стала? Иди молока у Степановны возьми, обещала даром дать. Не стой.

Иван мельком глянул на девочку. Она здорово изменилась за это время – вытянулась, похудела, стала эфемерной, невесомой, чем-то похожей на стрекозку. Так и взлетит, вот – вот оторвется от земли, побежит маленькими ножками по мураве и взмоет в небо, только держи. Вот только взгляд у неё не лёгкий, смотрит чёрными глазищами прямо в душу, цепко смотрит, до боли. Глянула на Ивана, выхватила у матери из кармана полотняную сумку и побежала в сторону молочных рядов, быстро, как будто улетела. Варвара вздохнула

– Быстро больно растёт. Прямо по часам. Взрослеет. А как брат помер, а я заболела, так по минутам.

Иван вздрогнул, как будто его хлестнули по лицу

– Помер?

– Помер сынок твой, да Ванечка. Грудь застудил, когда мы бежали, не спасла я его. Вот так вот, дорогой мой Ванюша. Вот так вот.

Засупонив поплотнее старую вязаную кофту, укутавшись в пуховый платок, Варя знобко поежилась, несмотря на жару, глянула тоскливо, жалко.

– Я тоже помру скоро. Червь внутри гложет, мочи нет. Жалко Настьку, пропадёт девка. Ладно. Пошла я. Не поминай лихом. Слыхала, женишься? Невесту даже видала, на лыжах она по лесам носится. Красивая. Щука! За свое счастье всех сожрёт.

Варвара пошла было между рядами, совсем сгорбившись от тяжести корзины, но Иван удержал её, тронув за костлявое плечо.

– Варь… Может, помочь чего? С Настастей, в школу бы ей надо. А? Где искать – то тебя?

Варвара неожиданно сильно и злобно дёрнула плечом, выкрикнула

– Искать? Не вздумай. Будешь лезть, порчу наведу, невестушка твоя жабьими бородавками пойдёт. Сгинь. Пропади!

…

Невесомая пряжа паутинок светилась серебром и золотом в тяжёлых, кряжистых ветвях старой груши, тёплое, ласковое солнце в этот день светило, как будто по заказу, красило в жаркие тона белый песок пологого берега, томило поздним теплом траву .От его лучей томные свечи цветков бешеного огурца, росшего по берегам Карая, исходили сладким ароматом, и у сельчан, собравшихся на свадьбу томно ныло нутро. Дина все сделала так, как задумала, стол – длинный, скорее даже бесконечный, украшенный кружевными белоснежными скатертями накрыли на берегу, вдоль установили лавки, крытые коврами, и теперь бабы, хихикая, шушукаясь и толкаясь носили блюда и тарелки, полные до краёв – такого здесь ещё не было.

Венчаться Дина отказалась наотрез, хоть бабка Василиса рвала на своей плешивой голове волосы, да Иван и не настаивал, время такое, веры истиной все равно нет. А вот в ЗАГСе, в райцентре, красивей невесты, наверное, не было – Дина подать свою красоту умела. Шёлковое платье цвета топленого молока, совершенно простое, нежное, как дым, свободно струилось к узким щиколоткам, слегка вырисовывая стройные бедра, тонкую талию и большую грудь, и как будто истаивало у изящных туфелек с высокими каблуками – шпильками. Волосы светлыми волнами ложились на плотно обтянутые шелком красивые плечи, и единственным украшением была сверкающая золотом нить, перехватывающая лоб и сдерживающая водопад густых локонов. Иван, когда увидел будущую жену, аж онемел на мгновение, замер, прижмурившись, он, наверное, даже бы её и не узнал, если бы не Алексашка, крепко держащий новую маму за руку, чтобы не потерять.

– Красивая ты, Дин. Прямо глаз не оторвать, принцесса.

Иван сказал это искренне, но слова прокатились камушками холодно и звонко, и в сердце не отозвались. Дина улыбнулась, погладила жениха по руке, чуть прижалась.

– Для тебя, милый. И это…

Она стала боком, не обращая внимания на народ, толкающийся в вестибюле положила руку на живот, выразительно его погладила.

– И это… Для тебя…

Глава 15

Дина с силой захлопнула окно, да так, что задребезжали стекла – опять эта попрошайка с дурацким именем припёрлась за мукой. Сколько раз она говорила Ивану – не поважай всякую шваль! Ходят, клянчат, нет, чтоб работать, как следует, а он каждому готов кусок сунуть. Благодетель.

Анфиса, вздрогнув всем щуплым телом, отскочила от окна, и, не удержавшись на обледнелой тропинке так и полетела бы в сугроб, встала прямо в глубокий снег одной ногой. Но сзади старуху поддержал Алексашка – невысокий, но крепкий парнишка легко удержал легкую, как перышко бабку и не дал упасть.

– Сейчас, баб Анфис. Вынесу. Тебе чего – мучицы?

Старуха вылезла из сугроба, потопала рваными валенками, чтобы стряхнуть снег, поправила съехавший набок косматый пуховый платок, глянула по-птичьи подслеповатыми глазками на мальчишку, проблеяла тоненько

– Мучиицы, родной, Сашочек. Стакашек, на хлебушко. И яичка, хоть битого. Может, мамка даст… Скажи тока, что другому кому, а то мне не даст. Злющая.

Алексашка зло зыркнул в сторону окна, кивнул бабке, нырнул в калитку.

– Чего ты шаришь там, как мышь? Вот я мамане скажу, конфеты таскаешь, наверное.

Светка, противно прищурившись, отвесив влажную пухлую розовую губу, прислонилась плотным бочком к резной стенке ларя, и буравила сводного брата острыми узкими зрачками, как гвоздиками. Девке исполнилось пять, но за отвратительный характер взрослой девицы ей можно было дать и восемь. Да и разумом она была старше, хитрая, злая, быстрая и умная, несмотря на свой вид толстой девочки – одуванчика.

– Молчи, вредина. Нет там никаких конфет, конфеты в буфете. И не ем я их, это ты жрёшь конфеты, как хлеб, а фантики за диван бросаешь. Как бы я матери не пожаловался.

Светка норовисто дёрнула толстым плечом, буркнула

– А чего тебе там надо? Лазишь зачем?

– А он старухе попрошайке муку ворует. Он же зерно покупал, на мельницу возил, в ларь прятал, хранил. Вот теперь и разбазаривает…

Ребята в пылу перепалки даже не заметили, что вошла мать. Дина, выпятив вперёд сильно пополневший живот, стояла на пороге и насмешливо смотрела на парня. И глаза у матери и дочери были совершенно одинаковыми – в совершенно небесной, нежной сини, как дула чернели узкие, злые зрачки.

Сашка смутился, сунул бумажный пакет в карман, и брюки с этой стороны моментально стали седыми, как будто их припорошило снегом.

– Муку высыпь назад. Моду взял нищету приманивать к дому. И чтоб я её не видала здесь больше.

Дина хотела было залезть пухлой пятерней в карман Сашки, но на её локоть легла смуглая рука мужа, и она отпрянула, даже вскрикнув от неожиданности.

– Оставь парня. Пусть отдаст старухе муку, та хлеб спечет хотя бы. Ей помочь некому, а ты от жадности лопнешь ведь, куда в тебя лезет. Твоей жадностью уж люди мне в глаза тычут. Откуда что взялось….

Дина ещё раз злобно стрельнула из своих дул, но перечить не решилась, отстала. Повернулась, толкнула в толстый бок Светку и пошла, раскачивая плотный торс – настоящая корова, которую гонят с пастбища, крепкая, сытая, исходящая молочным духом.

Иван достал из сундука пакет с пряниками, сыпанул в кульки гречки, пшена, отнял у сына муку, сложил все в авоську.

– Яиц ещё возьми десяток. И молока банку – там, на погребице есть. Да сам отнести, бабка прыснула уж отсель, бежала, как курица со страху. Вот ведь…

Алексашка кивнул, сайгаком скаканул в сени, и был таков.

…

– Иван.. Вот ты мне поперёк все время, а я ради нас стараюсь. Все в дом. Будем раздавать направо – налево, так скоро и сами голодать начнём. Думать надо…

Иван молча смотрел на крепкую спину жены. Она сидела перед зеркалом, пристраивала последнюю бигудину на затылке – в последнее время Дина, срезав свои шикарные локоны напрочь, освоила новую причёску "белокурая овца", и старательно накручивала волосы каждый вечер на бигуди. Откуда взялась эта жадная, не очень умная баба в его жизни? Как она вылупилась такая из кокона, ведь была же лёгкая, светлая бабочка, куда она делась? Улетела, наверное, туда же, куда и все… куда и Татьянка…

– Я в своём дому сам решу, как и что мне думать. Сашку не трожь. Парень добрый, у него душа светлая. Пусть помогает, от нас не убудет.

– Да? Ну-ну…

Дина вдруг резко развернулась, аж подпрыгнула, бигудины дрогнули, но удержались на круглой, белобрысой голове.