#Like_за_любовь

– Нет, сам не ходит, ему десять месяцев, – засмеялась Таня, – но если я его за руки вожу, то ему нравится.

И действительно, они еще не успели дойти до площадки, как Миша закряхтел, застонал и начал недовольно вскрикивать, выгибая спину. Он не любил долго лежать в коляске, когда все остальные люди были свободны и могли передвигаться так, как считали нужным, и всячески пытался донести силу своего протеста до матери.

Они гуляли по площадке за ручки, и Настя даже водила ребенка вместо сестры, чтобы та могла расслабиться и выпрямить спину. Миша освоился и уже улыбался своей откуда ни возьмись появившейся тете. Все это время сестры разговаривали, обсуждая в основном Настю.

– А я рассказывала тебе, что мы в Прагу ездили в прошлом месяце? – спросила Настя. – Буквально на три дня, на праздники.

– Нет, но я видела фотки у тебя в фейсбуке, – ответила сестра.

– А, ты там все, – поразилась Настя. – Стой, но у тебя там ни фото, ничего нет!

– Нет, я ничего там не публикую, только смотрю на новости друзей. Когда мне что-то писать? Да и не люблю я это. Не хотела заводить аккаунт, завела, только чтобы из жизни совсем не выпадать.

– Ясно. Ну, мы хорошо там время провели. Кстати, мы здесь, в Нескучном, катались неделю назад на велосипедах. Тогда, правда, погода была не очень. А сейчас только посмотри! Не верится даже, что апрель: все в футболках.

– Да, я знаю, что вы здесь катались, видела твои фотографии, – опять сказала Таня.

– А что у тебя нового? Ты, кажется, про меня уже и так все знаешь, – спросила Настя. – Как твое здоровье? – Да так, потихоньку, – уклончиво ответила Татьяна.

– Давно обследовалась?

– Давненько, – Таня пожала плечами. – Ничего не могу поделать. Мне совершенно не до себя теперь. Вот вообще. Хожу только в детскую поликлинику.

– Вам хватает на жизнь?

– Ипотека тянет, конечно, но не такая большая. Считай, что все декретные на нее уходят.

– А живете тогда на что? – удивилась Настя, ведь даже она понимала, сколько трат с маленьким ребенком: после родов сестры она зашла в «Детский мир» за подарком и обомлела от цен.

– Как на что? На алименты.

– Платит исправно?

– Да какой там… Подала сразу в суд через два месяца после родов – и все, теперь приходят автоматически. Радует то, что у него белая зарплата.

– Все равно ведь не так много.

– На жизнь хватает, но откладывать, конечно, не получается.

– Может, тебе на работу поскорее выйти? Няня все равно меньше твоей зарплаты стоит.

Таня с укоризной посмотрела на свою легкомысленную сестру, для которой все в жизни было слишком просто и решалось одним действием.

– Настя, Миша еще слишком маленький, он вообще-то еще прикорм плохо ест, почти не ест, я бы сказала. От груди не хочет отказываться. Я хочу с ним подольше побыть.

– Как хочешь, конечно, – пожала плечами Настя, – просто мне казалось, тебе самой тяжело все время в четырех стенах сидеть, вечный день сурка.

– Тяжело, не спорю, – сказала Таня, перехватывая у нее Мишу на горке, – но я терплю ради сына. Дети до трех лет очень привязаны к маме, они считают себя почти единым целым с ней. И потом, он сейчас все толковее становится, все эмоциональнее, общительнее, с каждым днем с ним интереснее.

Настя вспомнила, как навещала сестру после родов в ее подмосковной квартире, как маленький красный комочек со сморщенным носом, замотанный в пеленку, лежал и не делал ничего интересного. Тот визит ей показался пыткой – вроде бы хочется приласкать малыша, поговорить с ним, спеть ему песенку, но он ничего не понимает и предпочитает спать.

Столько удивительных вещей она тогда услышала от Тани про детей. Одно только кормление грудью чего стоило! Она старалась не вспоминать об этом, но получалось плохо.

Когда сестра без предупреждения начала кормить Мишу, у Насти случился легкий шок, но еще больший шок она испытала от осознания того, что сама она просто не сможет так делать. Даже если родит, даже если полюбит ребенка всем сердцем… Нет, что-то чрезмерно натуралистическое, если не сказать животное, было в этом процессе.

Сама концепция рождения ребенка и последующего отпуска по уходу за ним казалась большой уступкой шовинизму, шагом в прошлое. Нет, конечно же, в отпуск мог пойти и муж. Но разве существовали в мире мужчины, которые согласились бы? Наверное, где-то такие жили. Однако Анастасия не могла себе представить, чтобы именно ей встретился мужчина, готовый быть с ребенком двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. И уж тем более ее феминистская натура не могла смириться с грудным вскармливанием, родами, беременностью, подмыванием младенцев и грязными подгузниками.

Насте казалось гадкой и несправедливой идея отдать всю себя безраздельно маленькому существу, еще ничего не добившемуся в жизни, лишить себя всех радостей, причем не только любимой работы и увлечений, но и даже самых базовых вещей: сна, питания, возможности принять ванную, причесаться, сделать макияж. Глядя на сестру, она все чаще понимала, что, возможно, и не решится никогда на рождение ребенка.

После площадки они недолго посидели в кафе, где выпили наспех чай. Торопилась Таня, которой нужно было кормить Мишу. Он хотел есть и капризничал. Настя из солидарности не заказала себе ничего: не могла есть, когда у Тани нет времени даже на еду. Затем сестра покормила Мишу, он заснул на груди, она уложила его в коляску и накрыла пледом. Тут бы им еще посидеть в кафе и поесть как следует, но Таня переживала, что без укачивания в коляске Миша быстро проснется. Поэтому они отправились гулять к набережной.

Глядя на спящего ребенка, такого невинного, нежного, с мягкими круглыми щечками, Настя вдруг испытала какое-то пронзительное неловкое чувство собственничества.

На мгновение показалось, что это не племянник, а ее сын, и она уже не хочет отдавать его никому, даже сестре… Настя отпрянула от коляски и взглянула в измученные глаза Тани. Видимо, дети обладают каким-то особенным притяжением, действующим даже на самых черствых и помешанных на себе персон, каковой время от времени Настя считала себя. «Иначе бы люди давно вымерли», – пронеслось у Насти в голове.

– Как ты это все выдерживаешь, я не представляю, – вдруг сказала она. – Ты ведь ни на секунду не расставалась с ним с самого рождения. Ведь ты стала его… – она подбирала подходящее слово, – рабыней, самой натуральной рабыней.

– Когда родишь, все вопросы отпадут, – засмеялась Таня, глядя на нее вдруг снисходительно, как на совсем юную девочку, хотя она и была всего на два года старше Насти.

– Нет, – резко сказала та, будто окончательно решила все для себя, – это не для меня. Вообще.

– Не говори так, ты просто не представляешь, о чем пытаешься судить, да еще так решительно, – все тем же снисходительным тоном сказала Таня. – Меня тоже посещали подобные мысли. Господи, как же хорошо беседовать, когда Миша спит спокойно в коляске! Первые месяцы так вообще были самыми тяжелыми… В страшном сне я не представляла себе, что разведусь во время беременности, что буду рожать совершенно одна, что не будет папы, который заберет нас из роддома… Хорошо, что ты у меня есть, что ты забрала нас и довезла до дома. А потом бессонные ночи и дни, вечный ор, крики, колики или непонятно что, словом, бесконечная пытка ребенком. Я порой могла даже бросить Мишу с силой на кровать, так он меня доставал своим нескончаемым криком!

– Какой ужас, – Настя поежилась от жалости.

– Да, самой вспоминать тошно. И тошно, и страшно. Но потом прошло. Миша стал спать, нормально есть. Перестал орать, начал улыбаться, играть. Наконец-то! Стало легче. А потом, ты не представляешь, это невозможно описать, это нужно только самой пережить… Когда я смотрю на Мишу, как он играет, спит, смеется, улыбается мне – особенно когда улыбается! – в этот момент все замирает, я не вижу и не чувствую ничего вокруг, и это ощущение безусловного, огромного счастья – оно наполняет меня, захлестывает, я почти плачу от него. Ведь это то самое счастье, что люди тысячелетиями ищут, исследуют, о котором размышляют, пишут трактаты, романы, философствуют до бесконечности. Та неуловимая концепция, преследуемая всеми до помешательства, но мало кем постигнутая. И она дарована человеку так просто – без борьбы, без завоеваний, без насилия над своим умом и чувствами. Ничего для этого не нужно: ни денег, ни квартир, ни путешествий, ни самореализации, ни даже мужчины или женщины. И я знаю, что ничто на свете не может сделать меня счастливее, чем то, что происходит со мной в эти моменты.

С одной стороны, Настя понимала мысль и чувства сестры и признавала ее право на такие размышления. Но другая ее часть не могла смириться с такой постановкой вопроса – слишком простой, бытовой, обыденной, незамысловатой, даже немного бабской (как бы она не хотела использовать это слово!).

В современном мире у человека было столько возможностей: карьера, путешествия в разные уголки мира, свобода выбора партнера, возможность играть с чувствами мужчин и со своими чувствами.

А ведь Татьяна, думала Настя про себя, почти никуда не ездила, нигде не была, да и не располагала большими финансами. Как она могла рассуждать о том, что все это не могло сделать ее еще счастливее? И хотя ей досадно было так думать о своей любимой сестре, которую она ценила выше всех людей за ее чистейшее сердце, лишенное и намека на злобу, теперь она с жалостью думала о некоторой ограниченности ее восприятия мира.

Пережитки прошлого по-прежнему не давали покоя современным людям: идеи о том, что женщина должна долго сидеть в декрете, что женщина не удалась, если не родила хотя бы один раз, и уж тем более не удалась, если ни разу не вышла замуж. Сколько же еще лет понадобится феминизму, чтобы преодолеть все эти домостроевские стереотипы, вопрошала Настя, как будто разговаривая с кем-то в своих мыслях. Но ничего этого она не сказала Тане, не желая обидеть ее.

В конце прогулки Настя, желая загладить свою вину за опоздание, предложила довезти Татьяну с Мишей до дома, хоть и слишком долго придется добираться по пробкам в Подмосковье. Татьяна облегченно вздохнула и согласилась, потому что ехать на электричке, тащить коляску по ступеням и переходам было уж очень тяжело.

***

Анжелика продолжала искать в интернете хоть какие-то упоминания о Насте и ее сестре, но не находила ничего, кроме того, что уже знала, и поэтому приуныла. Она бесцельно ходила по двухкомнатной квартире, которую они снимали вдвоем с Ритой.

Она зашла в комнату подруги, легла на старенький диван, встретивший ее жутким скрипом. Лика рассматривала вещи Риты, словно была здесь хозяйкой и не признавала право подруги на личное пространство: дешевые статуэтки, большую часть которых можно было смело выкинуть, стояли на полках и на комоде. Шкаф не закрывался из-за раскиданных кое-как вещей, и было совершенно непонятно, как достать то, что хочешь, и вообще понять, что внутри.

Каким же грустным было существование Риты и все в ней самой: сразу после университета она устроилась секретарем на ресепшн в бизнес-центре, и вот уже почти все лето проработала, даже умудрившись получить небольшой отпуск. Лика с содроганием представляла себе, как Рита отвечает на звонки, получает письма, курьерские посылки, выдает пропуска гостям центра. И хотя она не признавалась себе в этом, но в глубине души больше всего боялась стать такой же посредственностью, как Рита, девочкой на побегушках, устроиться на работу намного ниже своего уровня и способностей.

Но ее блог упорно не набирал нужное количество подписчиков. Очередной розыгрыш, который она провела неделю назад, ничего не дал. Активных подписчиков по-прежнему было мало. Это означало, что либо она должна сделать что-то такое, что выведет ее блог в топ, либо ей снова придется искать работу. В конце концов, она не могла вечно держаться за Павла… Похандрив на диване подруги, Лика вскочила, полная решимости изменить свою жизнь.

Она пошла в спальню, села за компьютер и начала просматривать все посты про первого молодого человека Анастасии. Она узнала его имя и фамилию, открыла соцсети, очень быстро нашла профиль Дениса и добавила в друзья.