Орхидея

"дожала". И это совсем не то, о чём ей мечталось. Совсем не то. Никаких искр при пересечении взглядов. Как там говорила мудрая Лиля? Один любит, а другой позволяет себя любить.

Вот такое распределение ролей. И она согласилась, помня такое затертое выражение : " стерпится – слюбится". Ведь она любит, а это главное. А он? Он просто не сможет не понять, не почувствовать, не оценить и не ответить взаимностью.

А ведь надо было бежать. И не к портнихе, которая обомлела от фасона свадебного платья на обложке глянцевого журнала, который Наташа положила на её длинный и потёртый стол для выкройки. Ей, которая в основном шила ровные платья из кримплена: два шва, четыре вытачки – две спереди и две сзади, вырез – или круглый, отделанный руликом, или просто мысиком, рукавчик до локтя – вот и весь фасончик – ей надо было сотворить такое!

Она справилась тогда, ее верная Марья Алексеевна, всегда впадавшая в ступор от фасонов, которые рисовала ей Натка. И на свадьбе все были уверены, что эта воздушная и дерзкая красота с прозрачными рукавами, строгим лифом и кипящей пеной из кружева на юбке – "посылочное" платье. Так тогда назывались шмотки из-за границы. Наряд завершала не ультрамодная в то время шляпка, а фата. Просто фата, которая казалась Наташе единственным правильным завершением образа невесты. А ещё букетик искусственных цветов, притороченный к талии – розочки и ромашки – неожиданно яркое пятно на фоне этой божественно-ослепительной белизны. Странно, но это сочетание полевых и садовых цветов было настолько органичным, что никому даже не пришло в голову что-либо поменять.

Во Дворце бракосочетания их назвали самой красивой парой всех времён и народов. А она верила, что они будут самой счастливой парой – для этого всё было.

Через десять месяцев родилась дочка – кареглазая кукла с мягкими шёлковыми локонами и смущенной улыбкой. Вроде семья. Абсолютно благополучная на первый взгляд. Да, и на десятый тоже.

Вокруг разводились. Семьи рушились, как карточные домики. И те, кто прожил несколько лет, и совсем молодые пары. А у них была тишь да гладь – подрастала Алинка, удивляя всех своей общительностью и располагавшая к себе с первого взгляда. И никаких измен, кипения страстей или скандалов. Регулярные походы на премьеры в местный театр и вылазки на гастролеров. Она доставала билеты, а он называл ее " культурно- массовым сектором".

И с дочкой – повсюду: парки- зоопарк, цирк и кукольный театр. Непременная ёлка на Новый год с подарками от Деда Мороза, предусмотрительно купленными ещё в ноябре.

– И откуда он знает, что я хочу? – в недоумении разводила руки Алинка, разворачивая пакеты и пакетики.

Наташа всегда готовила несколько подарков и просто растворялась в эйфории, видя счастливые глаза дочери, в которых отражались новогодние огни.

Раз в полгода ездили в детскую фотостудию в центр города и там празднично наряженную Алинку снимали на фоне кубиков-мячиков с мишками и куклами в руках.

А ещё были друзья-приятели, и застолья, какие-то встречи и посиделки – на дни рождения и просто так. Это было счастливое время, когда в гости забегали без особых приглашений.

И она привыкла к этой жизни – ровной и размеренной, как течение реки. Иногда мечталось о другом, но эти мысли были так мимолетны, как взмах крыльев бабочки.

В 90-м река встала на дыбы и повернула вспять. Их народ тронулся с места – не один, не два человека, не несколько семей, нет!

Зашевелились, заворочались целые пласты из сотен тысяч людей. Словно кто-то сверху потянул за невидимые нити и их понесло в путь – старых и малых. Позади оставались дома и квартиры, насиженные места работы и старые друзья – те, которые из детского сада и школы. Любимые парки и кафешки, знакомые травмайные маршруты, родной язык и книги, которые невозможно было взять с собой. Всё то, без чего не мыслилась жизнь, оставалось позади, продавалось за копейки или отдавалось даром – соседям, знакомым или незнакомым людям.

Они ехали в страну вечного лета с коротким дождливым сезоном. В страну моря и пальм, в которой снег – экзотика, а настоящий листопад – мечта.

Это оказалась страна галдящих детей и таких разных взрослых, что было странно представить, что эти люди всех цветов и оттенков – один народ.

Наташа растворилась в новой жизни быстро – после коротких языковых курсов устроилась в детский сад нянечкой, усердно взялась за язык. Мечтала о курсах воспитательниц. Алинка пошла в садик – в старшую группу, а потом – в школу поблизости.

И только Гена не находил себя. Он не понимал и не принимал этот странный язык, эти буквы, похожие на птичьи следы на снегу. Эту бесцеремонность соседей, эти радушие и безразличие, тепло и снисходительное презрение к вновь прибывшим. Вся эта адская смесь захлестывала и не давала дышать, к ней было невозможно привыкнуть. Они оказались одни – без привычного окружения и без друзей, которых разметало по свету. Без родителей, которые пока выжидали.

И только тогда стало понятно, как неуютно им рядом. Это было не то отсутствие тепла, которое Наташа ощущала в прошлой жизни. Это был леденящий холод, который невозможно было растопить ничем. Гена устроился сварщиком, приходил домой поздно. Дополнительные часы работы хорошо оплачивались. Натка вечерами сидела с Алиной, продиралась через вязь незнакомого языка, пробовала – безуспешно – смотреть какие-то передачи, фильмы и новости. Новых друзей почти не было. Те, с кем столкнулась в ульпане, были такие разные, как будто приехали из разных стран. Было странно, что в прошлой жизни они листали одни буквари, пели одни и те же песни, зачитывались одними и теми же книгами и смотрели одни и те же фильмы. В их группе оказалось много столичных жителей: из Москвы и Риги, Минска и Киева. Остальные – из крошечных украинских местечек. От первых несло снобизмом, и они очень ревностно относились к чужим успехам в языке. Штурмовали какие-то курсы, собирали информацию, брали новую страну на абордаж, презрительно косясь на мешки с одеждой, которые несли и несли в ульпан местные.

Провинциалы в этих мешках копались с удовольствием, выуживая порой почти новые вещи. Они слабо продвигались в языке да и на русском говорили с каким-то странным акцентом. Зато очень быстро понабирали уборок – подъезды и квартиры, а на переменках собирались в группку и судачили о ценах на квартиры на периферии.

Именно тогда Наташа вынесла для себя истину – все люди разные. Собственно, она, наверное, понимала это и раньше, но именно в те, первые месяцы в стране, поняла, насколько это верно.

А потом, после устройства на работу, времени совсем не стало. С 7-ми до 5-ти – детский садик. Ухаживая за чужими малышами, она с горечью думала, что её Алинка сама, с ключом на шее, возвращается домой, сама греет себе еду, а потом – до её прихода – замирает у телевизора. Да, она идёт с соседкой, забирающей из школы своего внука, но не с ней, а значит – одна. И эта мысль не давала Наташе покоя.

А потом она забеременела – так неожиданно и так не вовремя. Беременность была странная – никакого токсикоза, так мучавшего её, когда она носила Алинку.

Нет, всё было прекрасно на физическом уровне, но совсем не прекрасно на моральном. Появилось какое-то неприятие окружающей действительности, отторжение всего и всех, страх – что будет дальше? Как они будут жить?

А потом случился выкидыш, внезапно и беспричинно, как будто природа именно так захотела ответить на все её вопросы. Срок был уже поздний. Ей сочувствовали на работе, жалели и утешали: бывает, ещё родишь.

А потом садик закрылся, и она оказалась дома. На поверхности держали только дочь и упрямое желание забеременеть и родить. Муж её мечты не разделял. Он по- прежнему работал допоздна, и их отношения разладились окончательно.

Иногда Наташа думала, что, собственно, ничего и не изменилось между ними. Изменилось их окружение, их образ жизни. Исчезла та среда, которая создавала иллюзию, что у них всё замечательно: походы к родителям, посиделки, общение с друзьями и вылазки в театры. Всё это осталось где-то далеко, спа?ло, как шелуха, обнажив то, что было сутью их семьи – просто совместное проживание под одной крышей случайных людей. После происшедшего дочка грустно смотрела понимающим взглядом, а однажды, обняв её, прошептала:

– Но ведь я у тебя есть.

Да, у нее была ее Алинка, чуткая, не по годам взрослая и понимающая.

Именно она не давала полностью погрузиться в депрессию, из которой так трудно вынырнуть и в которой можно зависнуть на долгие годы.

Наташа твердо решила, что будет рожать. В этой стране, с их многодетными семьями, она не оставит дочку одну. Поделилась своими мыслями с приятельницей – соседкой. Та посмотрела с изумлением:

– Ну, ты даешь! При ваших-то отношениях с Геной… Подумай, а он-то хочет?

Ответила жёстко:

– А я не ему рожать собираюсь.

И в этот момент поняла, какая ерунда это выражение "стерпится- слюбится". И соотношение в паре, когда один любит, а другой позволяет себя любить, – оно не есть постоянная величина. У него не слюбилось, а у неё – разлюбилось. Невозможно танцевать танго одной до бесконечности. Даже самая сильная любовь скукоживается и вянет без взаимности, без отдачи. Остаётся удивление – и я любила этого человека? А ещё сомнение – а любила ли? И чувство освобождения от иллюзий, в которых было так удобно жить.

Мысль о втором ребенке держала цепко. У Алины должен быть братик. Или сестрёнка. Всё равно. Она не должна остаться одна. А то, что ребенок должен быть зачат в любви, – так она его уже любит. И её любви хватит с лихвой и на Алинку и на малыша.

А Гена? Наверное, не самый удачный муж, но живут и с намного худшими.

Глава третья

Они никогда не были подружками, не перезванивались, не встречались отдельно – сходить в кино или поесть мороженое. Их связывали только Алик и Игорь, и на этих немногочисленных совместных вылазках в театр или на выставки они неплохо общались. Так неплохо, как можно общаться с шапочными знакомыми – легко и поверхностно, на уровне "как дела?" или "что нового?"

А сейчас они накинулись друг на дружку, как лучшие подруги, не видевшие друг друга вечность. В маколете было пусто, и продавщица, улыбаясь, смотрела на них с пониманием.

– Ната, ты совсем не изменилась!

– А ты постриглась и цвет поменяла, и вообще… – Наташа с изумлением рассматривала Раю. Совсем другая: похудела и как будто немного выросла. Вместо несуразной прически – модная ассиметричная стрижка, которая до неузнаваемости поменяла её облик. Мелирование, несомненно выполненное рукой дорогого стилиста. Прежними остались только улыбка и ямочки. Именно по этой улыбке Наташа её и узнала. Стильная, даже изысканная одежда – юбка- карандаш, шелковая светлая блузка с замысловатым воротником типа шальки, и босоножки под цвет – переплетённые ремешки бежевого и горчичного цвета, плотно облегающие ступню. И каблук. В таком наряде у них не ходили, разве что в театр или на свадьбу. Но точно, что не за покупками. А сумка! О такой сумке можно было только мечтать.

– Раечка, я пить хочу, – возле них непонятно откуда появилась девочка лет шести. Пухленькая, с густыми волосами цвета зрелой пшеницы, перехваченными красивой заколкой.

– Сейчас, Натусик, купим тебе водичку или лучше сок?

– Сок, – подтвердила малышка. – Апельсиновый.

Рая прошла к холодильнику, а Наташа осталась у кассы со своей маленькой тезкой, которая доверчиво протянула ей руку. Кажется, что совсем недавно ее дочка была такой же – пухленькой, общительной, легко заводящей знакомства.

И тут Наташа увидела то, на что сначала не обратила внимания. Глаза. Характерный монголоидный разрез за толстыми стеклами в розовой оправе.

– А как тебя зовут? – голос, манера речи… Да, сомнений не было.

– О я вижу, что вы уже познакомились и даже подружились, – Рая уплатила за сок. – Слушай, Наташа, у тебя есть время? Мы ведь сто лет не виделись. Не хочешь посидеть где-нибудь?