Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

Дед Бикермана был вынужден вывезти семью из местечка Окны из-за невозможности ее прокормить в немецкий поселок Старые Кушары, где он занялся водочным промыслом. Иосифа же Бикермана отправили в местечко Яновка, где жил его дядя, поскольку в поселке не было еврейской школы. Иосиф делал блестящие успехи в изучении Талмуда, и было решено отдать его в ешибот в Кишиневе. Для поступления нужно было сдать экзамен по Талмуду, который Иосиф выдержал с блеском. Вот как он рассказывает об экзамене: «Я уже несколько месяцев не посещал школы и хромал в чтении талмудического текста, который там читали, как Бог на душу меламеда положит. Но преподаватель Талмуда формальным изъянам не придает значения: испытывается ум кандидата, его сообразительность. Мне шел тогда девятый год, а предложили мне на экзамене отрывок из трактата о венчании, глава вторая.

Мишна, т. е. более древняя часть Талмуда[54 - Мишна обычно датируется ок. 200 г.], изложение коей приближается по форме к тексту законов, сопровождается, как всегда в Талмуде, во много раз более пространными контроверзами (Гемара) по поводу сказанного в Мишне. Мы с экзаменатором сидели на соседних стульях и имели перед собой один экземпляр. Экзаменатор тщательно закрыл руками текст гемары, так что я мог читать только Мишну, которая начиналась следующим образом: человек может либо сам обвенчать себе жену или через поверенного, буквально – посланного. После чтения текста экзаменующий спросил меня: какой вопрос можно тут задать? Ответ: что можно обвенчаться через поверенного, – это нужно определенно сказать, но что человек может обвенчать себе жену, – это само собой понятно: это, следовательно, в Мишне лишнее. Как раз этим замечанием начинается разбор Мишны в Гемаре. Я таким образом попал в самую мишень и за этот подвиг был принят сразу в четвертый класс»[55 - Бикерман. Воспоминания. № 153. С. 110.].

Успехи Иосифа в ешиботе были столь велики, что из четвертого его перевели в шестой, а из шестого сразу в восьмой класс (всего в ешиботе было десять классов). В восьмом классе Иосифу не повезло с преподавателем, и по окончании семестра он решил больше туда не возвращаться и продолжить учение самостоятельно. Семья переехала в Бендеры, где был куплен недостроенный домик на окраине. Все деньги были потрачены, и, чтобы семья не умерла с голоду, уже немолодому деду пришлось заняться поденной работой на мельнице. Несмотря на нищенское существование, никому не приходило в голову отправить на работу Иосифа: он был предназначен для высокой задачи – изучения Торы и Талмуда. Тем не менее через некоторое время стало очевидно, что семья не выживет, если Иосиф не будет зарабатывать, и ему, как он сам пишет, «пришлось спуститься с подоблачных высот в земную юдоль» и заняться продажей зельтерской воды на базаре. Однако он не оставлял занятий Талмудом и посвящал им все свое свободное время.

В 15 лет Иосиф переезжает в Кишинев. И здесь происходит важное изменение в круге его интересов и занятий. «Важнейшим в моей жизни было в ту пору то, что тяготение к учению, бывшее раньше неопределенным по объекту с наклоном к еврейской образованности, единственной мне знакомой по опыту, переместилось теперь в сторону общеевропейской образованности. Это перемещение не было результатом принятого решения, а само собой произошло: расширился кругозор, изменился вкус… Ближайшая задача состояла в том, чтобы овладеть русским языком, и я принялся усердно читать русские книги и изучать русскую грамматику; этому я теперь отдавал всякий свободный час. Но так как меня, кроме учебы, тянуло наслаждаться уже завоеванными людьми знаниями, то я положил себе пятничные вечерние часы отдавать чтению на древне-еврейском языке – я читал тогда историю, кажется, Шульмана, – а остальное свободное время на одоление русской грамоты, и я этого решения строго придерживался… Так как свободных часов у меня было очень мало, то я, торопясь одолеть грамоту, вставал с постели, как только в доме воцарялся сон, зажигал лампу и принимался за учебу»[56 - Бикерман. Воспоминания. № 153. С. 109–110.].

Через некоторое время Иосиф решил отказаться от службы, чтобы полностью посвятить себя занятиям. У него был урок, который приносил ему два рубля в месяц, и он рассудил, что на шесть копеек в день, ограничив свой рацион хлебом и фруктами, он сможет прожить. Теперь он мог все свое время отдавать учебе.

Иосифу Бикерману было 30 лет, когда он сдал экстерном экзамен на аттестат зрелости. Как напишет впоследствии его младший сын: «Мой отец проскочил несколько веков за десять или пятнадцать лет»[57 - Two Bikermans. P. 79.]. К этому времени он уже был женат и у него родился старший сын, будущий великий историк Илья Бикерман. Получив аттестат, в 1898 г. Иосиф Бикерман поступил на историческое отделение историко-филологического факультета Императорского Новороссийского университета. В студенческие годы он зарабатывал на жизнь частными уроками, бесплатно преподавал в вечерней школе для взрослых и получил место секретаря в Одесском отделении Общества для распространения просвещения среди евреев. Бикерман стал своим человеком в кругу еврейской интеллигенции Одессы. После окончания университета с дипломом первой степени он преподавал в коммерческом училище Гохмана и в частной гимназии Иглицкого.

К одесскому периоду относится начало публицистической деятельности Иосифа Бикермана. Еще будучи студентом, в 1901 г. он печатает в «Русском богатстве» статью «О сионизме и по поводу сионизма». «Статья имела исключительный успех. Я писал потом много статей, но ни одна не вызвала такого шума, как эта: еще через годы и десятилетия случайные встречные услышав мое имя, спрашивали: не вы ли автор статьи о сионизме или это родственник ваш? Время было глухое, душное, перед раскатом грома революции; это, конечно, способствовало успеху»[58 - Бикерман. Воспоминания. № 154. С. 118.].

Статья эта важна для понимания взглядов не только Иосифа Бикермана, но и его сына. Основную и принципиально важную идею этой статьи Бикерман повторит спустя 38 лет в своей брошюре «К самопознанию еврея», вышедшей в Париже на русском языке[59 - Бикерман И. К самопознанию еврея. Чем мы были, чем мы стали, чем мы должны быть. Париж, 1939.]: евреи являются гражданами и патриотами тех стран, в которых они живут, они должны пустить корни в стране своего проживания.

Неприятие сионизма у Иосифа Бикермана было вызвано тем, что, как он считал, сионисты «с легким сердцем предлагают нам оставить страну, почва которой упитана кровью этих поколений (евреев. – И. Л.) и удобрена костьми их» и что сионист «всегда будет дурным гражданином». «Я обвиняю сионистов в том, что они изменяют народам, среди которых они живут; они должны это делать, будучи последовательны»[60 - Бикерман И. О сионизме и по поводу сионизма // Русское богатство. 7. 1902. С. 45.].

«Что делать в настоящее время русским евреям… Работать рука об руку с передовыми элементами народа, среди которого они живут.

…Евреи – не отрезанный ломоть своей родины, а живая часть живого целого»[61 - Бикерман. О сионизме и по поводу сионизма. С. 67.].

«Сионизм и еврейский национализм, порожденные реакцией, суть сами явления реакционные»[62 - Бикерман. О сионизме и по поводу сионизма. С. 68.].

Иосиф Бикерман стремился распространять свои идеи как можно шире, и в Одессе ему стало тесно. В 1905 г. он перебрался в столицу. «Вытащила меня в Петербург к журналистике и политике революция 1905 г., – объясняет он в своей автобиографии. – Меня тянуло к участию в политической жизни страны, а единственная возможность к этому лежала через журналистику: к какой-либо партии я не принадлежал, не хотел и в дальнейшем принадлежать»[63 - Бикерман. Записки журналиста. 18. С. 93.].

Вскоре к нему присоединилась семья. Началась карьера столичного журналиста, которая оборвется только с приходом к власти большевиков. Журналистскую деятельность, основным содержанием которой станет обличение большевистского режима, установившегося на его столь горячо любимой родине, Иосиф Бикерман продолжит в Германии, куда ему с женой и сыновьями удастся бежать в самом конце 1921 г.

Детство Ильи Бикермана в Одессе

О детстве Ильи Бикермана нам известно очень мало, главным образом из воспоминаний его брата, Якова, который, впрочем, обычно упоминает об Илье вскользь. Он явно был недоволен тем, что брат отказался стать третьим Бикерманом в подготовленной им книге семейных мемуаров.

Семья Бикерманов, несмотря на талмудическое прошлое Иосифа, не была религиозной. Во время каникул 1914 г., которые семья проводила в Одессе, отец решил взять для сыновей учителя древнееврейского языка[64 - В послесловии к русскому переводу книги «The Jews in the Greek Age», вышедшей под заглавием «Евреи в эпоху эллинизма», его автор Хава Корзакова, всячески акцентирующая еврейскую мотивированность работ Бикермана, ошибочно утверждает, что он «изучил основы иврита в Петербурге» (с. 366).]. Из затеи ничего не вышло. Как несколько высокопарно напишет в автобиографии Яков Бикерман, «История Эдема повторилась. В нашем саду было слишком много яблонь, и фрукты созревали, когда наступали часы занятий. Мальчиков соблазняли яблоки и они не могли сосредоточиться на работе»[65 - Two Bikermans. P. 99.]. Очевидно, что если бы занятиям древнееврейским отец придавал серьезное значение, то поддаваться никаким соблазнам мальчики бы не посмели: авторитет отца был в семье незыблем. Не соблюдались в семье суббота и религиозные праздники. Младший брат Ильи был единственным, кто начал с 13 лет поститься в Йом Киппур. Инстинктивно, как он писал в автобиографии, он выбрал традицию: подобно американцам, которые празднуют День благодарения не ради посмертной награды, а потому что они считают честью быть американскими гражданами, евреи чтут свои праздники просто потому, что так делали их предки в течение сотни поколений, несмотря на все препятствия[66 - Two Bikermans. P. 81.].

Яков был на год младше Ильи и родился в Одессе, куда к этому времени переехали Бикерманы. Они жили на Ямской улице, д. 9. Дом был разрушен во время Второй мировой войны, и, когда Яков посетил Одессу в 1969 г., он обнаружил на его месте современную постройку[67 - Two Bikermans. P. 84.].

В 1903 г. заработки Иосифа уже позволяли вывозить семью летом на дачу в деревню Шабо на берегу Днестровского лимана в семи километрах от Аккермана. Деревня была заселена в 1822 г. переселенцами из швейцарского кантона Во немецкого и главным образом французского происхождения и стала одним из крупных центров виноделия. Яков вспоминает, что они с восторгом наблюдали, как босоногие девушки плясали в чанах с виноградом, выдавливая сок. Несмотря на незначительную разницу в возрасте, старшему брату поручалось присматривать за младшим. Большую часть времени братья проводили на берегу. Однажды Илья вернулся с берега домой в одиночестве: младший где-то задержался, а старший не обратил на это внимание. Когда родители его спросили о Якове, он в ужасе закричал, что утопится в море, если младший брат утонул из-за его невнимательности. По счастью, через несколько минут младший благополучно появился на пороге.

Дачники устраивали любительские спектакли, присутствовать при которых разрешалось и детям. В общем, летняя жизнь в Шабо была пасторально-счастливой.

Тучи между тем начинали сгущаться. Илье было восемь лет, когда в Одессе в октябре 1905 г. произошел еврейский погром.

Погром начался 18 октября на Дальницкой улице. На следующий день утром из порта выступили портовые рабочие, служащие таможни и портового управления, а также некоторые чиновники. На улицах, в основном заселенных евреями, были разгромлены буквально все квартиры. По сведениям полиции, было убито более 400 евреев, ранено 237. По другим источникам, цифры убитых и раненых были выше. Было разграблено 1632 еврейских помещения – магазины, лавки, квартиры, дома. Около 50 тысяч евреев из примерно 175 тысяч, живущих в Одессе, остались без крова над головой[68 - Одесса // Еврейская энциклопедия. T. ХII. СПб., 1916. Кол. 67.]. Иосиф Бикерман во время погрома находился в Петербурге, но семья была в Одессе. Мать спрятала детей у соседей-христиан, которые, по воспоминаниям Якова, трогательно заботились о них, пока погромщики бесчинствовали на улицах Одессы. Когда погром закончился, мать вывела детей на прогулку, и они шли по улицам, сплошь засыпанными перьями из перин и подушек[69 - Two Bikermans. P. 86–87.].

Одесский погром напомнит о себе спустя восемь лет. В 1913 г., проводя летние каникулы в Одессе, мальчики встретят родственницу, недавно родившую и еще не оправившуюся от родов. Послеродовoй психоз примет у нее форму старого страха: каждые пять минут она будет вежливо просить кого-нибудь из братьев сбегать к калитке сада и проверить, не готовится ли погром[70 - Two Bikermans. P. 99.].

Переезд в Петербург

Вскоре после погрома семья навсегда покинула Одессу и переехала к отцу в Петербург. Сначала Бикерманы поселилась в двух мебелированных комнатах. Кухни, судя по воспоминаниям Якова, при комнатах не было, или же по каким-то причинам ею невозможно было пользоваться, так что семья столовалась у соседей в кулинарной школе, где готовили ученики, будущие повара, и еда поэтому была очень дешевой.

С 1906 или 1907 г. Бикерманы переехали в квартиру на 4-й Рождественской улице. Пески, как называется эта часть Петербурга, был одним из районов города с довольно значительным еврейским населением. Согласно переписи 1868 г., в Рождественской части проживало 146 евреев. Как пишет Михаил Бейзер в своей книге, посвященной евреям Петербурга, «В Московской (вдоль Загородного проспекта), Литейной и Рождественской (Советские улицы) частях города когда-то была сосредоточена еврейская культурная и общественная жизнь. Здесь находились редакции журналов и газет, штаб-квартиры политических партий, театры, концертные залы, клубы, школы, библиотеки, различные любительские кружки, общества»[71 - Бейзер M. Евреи в Петербурге. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1989. С. 38.].

Гуляли братья Бикерманы в Овсянниковском саду, который был заложен на месте Мытнинской площади, служившей местом публичного наказания осужденных преступников, и назван по имени подарившего его городу купца Степана Тимофеевича Овсянникова, крупнейшего производителя муки и хлеба, поставщика Российской армии, одного из богатейших людей страны второй половины XIX в. С 1895 г. сад перешел во ведение города и стал именоваться Рождественским[72 - См. о саде: Пономарев И. А. Сад купца Овсянникова // История Петербурга. № 2. 2006. С. 7–20.]. Но, как это часто было в Петербурге, переименования оставались на бумаге, и жители продолжали называть сад его крестильным именем[73 - В 1952 г. сад еще раз изменил имя и стал называться садом имени Н. Г. Чернышевского, поскольку именно на Мытнинской площади 19 мая 1864 г. произошла гражданская казнь Чернышевского. Тем не менее для жителей он по-прежнему оставался Овсяшкой (см. чудесное описание сада в: Лурье Самуил. Архипелаг гуляк // Звезда. № 3. 2005. С. 112).].

Через улицу от сада, по воспоминаниям Якова Бикермана, находился театр, в который мальчикам удавалось проникать на репетиции. «Репертуар состоял из оперетт, и их характер хорошо определяется единственным названием, которое я запомнил: “Фиговый листок”, – вспоминает Яков Бикерман. – В те дни появление обнаженных актеров на сцены был невозможно, и я уверен, что они бы показались невероятно скромными современному американскому театралу, но мы не видели никаких смелых одежд, поскольку все актеры и актрисы репетировали в повседневном платье. Они говорили и пели, но я не могу вспомнить о чем. Мы вели себя хорошо, не шумели и не вмешивались в процесс репетиции, но, по-видимому, другие мальчики были не столь предусмотрительны, поскольку в один день мы обнаружили, что дверь заперта, и наша театральная жизнь закончилась»[74 - Two Bikermans. P. 88.].

«Звездой шоу была Валентина Лин, – продолжает вспоминать Яков Бикерман. – Несколько лет спустя, когда я уже читал ежедневные газеты, я наткнулся карикатуру с подписью “Валентина Лин”; на ней был изображен пляшущий скелет, чей ухмыляющийся рот произносил: “Никто не может быть более обнаженным, чем я”. Не знаю, была ли она одаренной актрисой, чье имя упоминается в истории русского театра. Это мой вклад в эту историю»[75 - Two Bikermans. С. 89.].

Имя Валентины Лин (1880–1933) в истории русского театра начала XX в. хорошо известно. Под этим псевдонимом выступала в России опереточная артистка Валентина Феликсовна Клей-ганс. Она была подданной Австрии, ее муж, инженер, – подданным Германии. С 1905 г. Валентина Лин выступала на сцене театра «веселого жанра» «Невский фарс», который располагался в доме торговой фирмы «Братья Елисеевы» по адресу Невский пр., 56. Репертуар состоял главным образом из переводных фарсов, в которых содержание вертелось вокруг поставленной в центр сцены кровати, мужчины и женщины могли выступать в нижнем белье. Но при этом в политизированной стране даже в такого рода театрах не обходилось без откликов на политическую жизнь. Так, в 1906 г. в обозрении «За кулисами фарса» актеры пели «Марсельезу», которую они повторили по требованию публики[76 - Петровская И. Театр и зритель российских столиц 1895–1917. Л., 1990. С. 91.]. В 1909 г. театр перешел под управление Валентины Лин и с 1912 г. стал называться «Театр Валентины Лин»[77 - Петровская И., Сомина В. Театральный Петербург, начало XVIII века – октябрь 1917 года. СПб., 1994. С. 307 сл.].

В миниатюре, о которой упоминает Яков Бикерман, актриса действительно играла. В прессе писали, что «в "Фиговом листке" артистка Лин была в роли натурщицы. В первом акте с листком, а во втором – без листка!»[78 - Аспидов А. С листком и без листка // Санкт-Петербургские ведомости. № 202 от 27.10.2006.].

«У г-жи Лин, – писал другой рецензент этой миниатюры, – как всем удалось прекрасно разглядеть, – новые и дорогие шелковые трико, сверху освещенные особо изготовленным светом <…>. Г-жа Лин с чувством, с толком, с большой расстановкой демонстрировала свою, ничем, кроме трико, не прикрытую фигуру. Успех зрелища был полный – в зал даже городничий не мог попасть»[79 - П. Ю. Театр Валентины Лин // Театр и искусство. № 47. 1912. С. 912, цит. по: Тихвинская Л. И. Повседневная жизнь театральной богемы серебряного века: Кабаре и театр миниатюр в России: 1908–1917. М.: Молодая гвардия, 2005. С. 246.].

Театр Валентины Лин, однако, славился не только разудалыми эротическими постановками. На спектаклях не обходилось без скандалов, инoгда с политическим подтекстом, что, впрочем, только подогревало интерес публики к театру. В сезоне 1908–1909 гг. был показана миниатюра под названием «Обозрение». Фривольно одетая Валентина Лин выкатывала на сцену коляску, в которой сидел седок со свистком в зубах, загримированный под скандально известного члена Государственной Думы черносотенца В. Пуришкевича. Валентина Лин пела ему куплеты «Володя, не шуми», на которые седок отвечал пронзительным свистом. Как писал рецензент, «публике это очень понравилось, и она наградила артистку шумными аплодисментами. Но нашлась группа протестантов, в том числе редактор одесской "Резины" г. Глобачев, некий Виригин из Нижнего Новгорода, студенты и четверо военных. Они с криками кинулись к сцене. Кто-то крикнул по адресу артистки ругательное слово… Получилась свалка у сцены, пришлось вызывать полицию и составлять протокол»[80 - Эстрада в России. ХХ век. Энциклопедия. М., 2004. С. 345 сл. (Д. И. Золотницкий).].

В 1914 г. в труппе произошел раскол. Образовалось «Товарищество артистов под распорядительством В. И. Рассудова-Кулябко», которое вернуло театру прежнюю вывеску – «Невский фарс». В декабре 1914 г. Валентина Лин с верными ей членами труппы своего театра перебралась в новое помещение по адресу: Невский, 100 (сейчас в нем находится кинотеатр «Колизей») в здании, построенном в 1908 г., где до этого размещались сначала панорамы, затем «Скетинг-ринг», затем кинематограф «Галант». В начале войны хозяйка труппы развелась со своим немецким мужем и отказалась от австрийского подданства. Во время войны она оставалась в России, которую она покинула в 1918 г.

Мне не удалось найти подтверждений рассказу Якова Бикермана о театре, расположенном по соседству с Овсянниковским садом, в который тайком пробирались братья, чтобы наблюдать за репетициями. В наиболее подробных и авторитетных справочниках по истории театрального Петербурга начала ХХ в. нет никаких упоминаний о существовании театра в этом месте города. Автор этих справочников, И. Ф. Петровская, в телефонный разговоре подтвердила, что ей нигде не попадалось упоминаний об театральном помещении поблизости от Овсянниковского сада. Просмотр «Обозрения театров» за соответствующие годы, в котором публиковались афиши спектаклей, идущих в Петербурге, также ничего не дал.

Можно, конечно, предположить, что помещение арендовалось на столь короткое время, что информация о спектаклях не появилась на страницах специализированных газет. Это, впрочем, представляется маловероятным – для того, чтобы театральная публика узнала о существовании нового театра, он должен был о себе сообщить в тех газетах, к которым она обращалась в первую очередь.

Возможно, в данном случае у мемуариста произошла аберрация памяти: мальчики наблюдали за репетициями любительских спектаклей, и позднее воспоминания об этих репетициях наложились на более яркие впечатления о театре Валентины Лин, который в 1914 г. перебрался в помещение, которое находилось во дворе дома, соседствующего с гимназией, в которой учились братья Бикерманы[81 - Первое время он существовал под названием «Новый театр Валентины Лин», затем вернул старое название.].

На 4-й Рождественской, 33 Бикерманы жили до 1915 г. Оттуда они переехали на Коломенскую улицу, д. 10, кв. 21. Это был их последний адрес в России.

В 1907 г. материальное положение семьи несколько улучшилось, и детей смогли вывезти на дачу в Райволу (нынешнее Рощино) в Финляндии, примерно в 65 километрах от Санкт-Петербурга. С детьми постоянно находилась мать и прислуга, отец приезжал на выходные. Мальчики выучили несколько финских слов и выражений, достаточных для общения со сверстниками.

В 1908 г., когда сыновьям было соответственно 11 и 10 лет, Иосиф Бикерман начал издавать собственный журнал «Бодрое слово». Журнал был политическим и оппозиционным с очень незначительной литературной частью, хотя Иосиф Бикерман пытался печатать в нем и художественные произведения (в частности, в нем публиковались Александр Грин[82 - Трюм и палуба (Морские рисунки) // Бодрое слово. № 1. 1908; Мат в три слова // Бодрое слово. № 4. 1908.] и Ф. Д. Крюков[83 - У окна // Бодрое слово. № 24. 1909; Спектакль // Бодрое слово. № 4. 1908.]), но денег на гонорары для них у него практически не было. Соредактором журнала был достаточно известный политик Степан Васильевич Аникин. По происхождению он был из крестьян Саратовской губернии, закончил саратовское ремесленное училище и некоторое время работал народным учителем. Аникин был эсером, несколько раз привлекался по политическим делам и сидел в тюрьме. Во время революции 1905 г. он был вынужден перейти на нелегальное положение, что не помешало его заочному избранию в Государственную Думу в 1906 г., где он стал одним из организаторов и лидеров трудовой группы.

В Петербурге Аникин появился без документов, и только после роспуска Первой Думы его дело было прекращено и он смог перейти на легальное положение. Незадолго до роспуска Думы он был послан трудовой группой в Лондон на межпарламентскую социалистическую конференцию и поэтому отсутствовал в Петербурге во время роспуска Думы и не подписал Выборгского воззвания[84 - Выборгское воззвание, принятое 9 (22) июля 1906 г. и призывавшее к гражданскому неповиновению правительству, было подписано 180 бывшими членами I Государственной думы после неправомерного, как они считали, роспуска Думы. Против подписавших было начато уголовное преследование, в результате которого подавляющее большинство подписантов получило трехмесячный тюремный срок и было лишено избирательных прав.]. Вторично избраться ему не удалось из-за того, что Сенатом было выпущено разъяснение, в соответствии с которым по крестьянской курии в выборах могли участвовать только крестьяне-домохозяева, ведущие свое хозяйство. В 1906–1909 гг. Аникин жил главным образом в Петербурге и активно участвовал в деятельности центрального комитета трудовой группы. Аникин публиковался в «Русском богатстве» и других журналах и был одним из основателей народного книгоиздательства и книжной торговли «Родной Мир» в Петербурге[85 - [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.rulex.ru/01010531.htm]. Бикерман привлек его в качестве соредактора и соиздателя журнала, рассчитывая на то, что политическая известность Аникина привлечет читателей. В начале 1909 г. Аникин был арестован по обвинению в участии в крестьянском союзе, затем освобожден под залог и, опасаясь нового ареста, был вынужден уехать за границу, так что Бикерман лишился своего соредактора.

Издание собственного журнала было делом весьма затратным, и финансовое положение семьи в результате осложнилось, однако детям журнал приносил большую пользу. По принятому тогда обыкновению издатели обменивались с коллегами бесплатными экземплярами своих журналов. Мальчики попросили отца менять «Бодрое слово» на два наиболее популярных детских еженедельника: «Вокруг света» и «Природа и люди». Подписку на них Бикерманы позволить себе не могли. Когда первый бесплатный номер появился в доме, братья пустились в пляс. Дополнительную ценность журналам придавали книги, которые выходили как приложения к журналам. В течение двух лет (1908–1910) младшие Бикерманы стали счастливыми обладателями собраний сочинений Герберта Уэллса и Чарльза Диккенса[86 - Two Bikermans. P. 92–93.].

Под влиянием чтения приключенческой и географической литературы братья придумали героя, которому дали имя граф Атакама (по названию пустыни в Чили) и часами рассказывали друг другу о его приключениях в придуманных ими странах. Яков, пристрастившийся к копированию карт из атласов и книг по географии, рисовал карты этих стран[87 - Two Bikermans. P. 94.].

Пока журнал выходил, денег на то, чтобы отправлять детей на дачу, не было, и только после закрытия его в мае 1910 г. детей смогли отправить на лето в деревню под Киевом.

Цивилизация не оставляла семью своими дарами. Незабываемым событием было установление в квартире телефона. Яков Бикерман даже запомнил его номер: 37-93. «В поздние годы я сменил много номеров телефонов, но они уже не имели прелести новизны»[88 - Two Bikermans. P. 95.].

Гимназия и пушкинские штудии

Мальчики получали домашнее образование под руководством матери и сестры[89 - Two Bikermans. P. 90.]. К поступлению в школу они были подготовлены достаточно хорошо и вполне могли бы поступить по квоте в казенную гимназию, субсидируемую государством и поэтому гораздо более дешевую, однако отец решил, несмотря на стесненное материальное положение, отдать сыновей в частную школу: оппозиционный журналист хотел, чтобы его сыновья получили более прогрессивное образование.

Первая школа, которую отец выбрал для братьев Бикерманов, была не совсем обычной по тем временам: в ней было смешанное обучение мальчиков и девочек. Не знаю, как Илье, но его младшему брату совместное обучение решительно не понравилось, и спустя много лет в своей автобиографии он писал, что с тех пор навсегда стал непримиримым врагом совместного обучения: «Хотя мы были очень юными, интерес и влечение к противоположному полу было гораздо более сильным, чем к знаниям. Нет наркотика сильнее, чем половые гормоны, и желающий учиться должен заградить свой ум от токсинов»[90 - Там же.].

Проучились они в опережающей прогресс школе, однако, недолго. Уже в 1909 г. Илья Бикерман поступил «по экзамену» в четвертый класс частной мужской гимназии С. А. Столбцова (затем ставшей гимназией Н. В. Дмитриева)[91 - В представленных в университет документах Бикерман назван выпускником гимназии Н. В. Дмитриева (бывшей С. А. Столбцова), см.: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 67391. Л. 5.], расположенной в самом центре Петербурга по адресу: Невский проспект, 102. Впрочем, респектабельный адрес еще не означал, что владелец гимназии был богат и мог себе позволить арендовать целый дом. Как вспоминает младший брат Бикермана: «Наша гимназия была слишком бедной, чтобы занимать здание или хотя бы квартиру. Занятия продолжались до четырех пополудни, а затем классные комнаты использовались секретарской вечерней школой для взрослых… Наша школа хорошо подготавливала выпускников безо всякого здания. В 1965 г. я посетил места, где она находилась. Этаж, который когда-то занимали две школы, был разделен на многочисленные квартиры. Кинотеатр во дворе, однако, сохранился, хотя и под другим именем»[92 - Two Bikermans. P. 92. Имеется в виду кинотеатр «Колизей», малый зал.].

Воспоминания младшего брата можно уточнить. Школа действительно не имела собственного помещения и с 1 августа 1907 г. арендовала у статского советника Михаила Владимировича Побединского в помещении С.-Петербургских счетоводных и высших коммерческих курсов М. В. Побединского комнаты в квартирах под № 2, 3 и 9, расположенных в доме, принадлежащем Н. В. Змееву. Все помещения предоставлялись гимназии на время с 9 до 16 ч, в вечерние часы часть арендуемых помещений гимназия также могла использовать по предварительному соглашению с Побединским или его доверенным лицом[93 - ЦГИА СПб. Ф. 762 Оп. 1. Д. 7. Л. 120–121.].