Красная комната

– Допустим, – он заглушил двигатель и обернулся к Джин. – А теперь ты скажешь мне правду – ради какой суммы собиралась меня предать. И не финти ушами! Я прекрасно понял, что тебе очень нужны деньги. Заметь: я не спрашиваю зачем. Говори правду. Сколько?

Джин назвала цифру. Он открыл бумажник, отсчитал нужную сумму и подал ей.

– Вот, забирай. И больше так не поступай. Никогда.

– Я не возьму эти деньги.

– Возьмешь. По глазам вижу. Ты возьмешь их в наказание. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Возьмешь и будешь мучиться. Это кое-чему тебя научит. Бери! Я так сказал!

Джин взяла деньги. Глаза ее сделались тусклыми. Он вдруг почувствовал себя так, будто ее ударил по лицу. В ее потухших глазах было больше горечи, чем в любых слезах.

– Уходи, – перегнувшись через нее, Вадим распахнул дверцу джипа. – Убирайся!

В его горле стоял отвратительный горький комок.

Джин вышла и скрылась в темном парадном. Вадим слышал, как за ней захлопнулась дверь. Дрожащими руками он достал телефон, бегло пробежался по женскому списку. Он испытывал в этот момент чудовищную потребность в женщине, потребность растоптать, грубо трахнуть, унизить. Отомстить. Отомстить за потухшие глаза Джин…

Вадим ткнул пальцем в первый попавшийся номер.

– Привет, это я. Хочешь встретиться? Я сейчас приеду… Да, прямо сейчас!

Он решил, что трахнет эту сучку прямо в машине, а потом бесцеремонно вышвырнет вон. Он даже не удосужился посмотреть в телефоне ее имя. Ему было все равно. Он испытывал жуткую потребность ломать и крушить. Его джип скрылся в городской тьме, нарушая все возможные дорожные правила.

Глава 6

Джин с трудом разлепила опухшие веки и уставилась на кровавую каплю, стекающую по стене. Набухая багровым соком, капля стремительно катилась вниз, вдоль золотой полосы, и исчезала где-то у самого пола. Дрожащая влага внутри набухшей капли и была звонким кровавым дождем – тем самым дождем, который разбудил ее.

Джин мотнула головой, пытаясь прогнать жуткое наваждение. Затем к ней медленно вернулось сознание, затухающее в багровом тумане кровавого дождя. Так выглядели стены, позолоченные ранним солнцем. Так выглядела красная комната – призрачное марево, ряд уже пройденных ступеней, каждая из которых оставила на сердце незабываемый шрам.

Она почувствовала острую боль в боку, от которой все тело свело, попыталась пошевелить ногой, но тысячи раскаленных игл тут же впились ей в лодыжку мучительной судорогой. Стиснув зубы, Джин издала что-то вроде стона и вытянула кверху большой палец ноги, растягивая ступню до предела. Помогло – судорога прошла. Теперь оставалось понять, почему, вместо того, чтобы проснуться в спальне, Джин пришла в себя на неудобном, жестком диване в красной комнате, хаотично уставленной громоздкой мебелью.

Она лежала на диване в красной комнате в той самой одежде, в которой приехала из Соснового Бора. Она вспомнила, что пила спиртное.

Расхаживала по двум комнатам этой странной квартиры с бутылкой водки, Джин пила и пила до тех пор, пока кровь на стенах красной комнаты не превратилась в прозрачные хрустальные капли. Она поняла, что алкоголь наконец-то почти отшиб ей мозги.

На самом деле Джин пьянствовала не от страха. Она попала в глупую и жуткую ситуацию, едва не лишилась работы, взяла подачку от начальника и показал себя такой идиоткой, какую на всем белом свете только поискать. Она пила потому, что ее ноутбук был в ремонте. Джин зашла на сайт знакомств с телефона и успела разглядеть, что ее любовник, как всегда, пребывал онлайн.

Она напилась до тех самых отвратительных чертиков, в которых во время пьяных галлюцинаций превращаются цифры на сенсорной панели телефона. Джин нажимала на веселых чертиков по памяти и ни разу не ошиблась ни в одной цифре. Она звонила своему любовнику, но он, разумеется, так и не ответил на ее звонок.

Джин была настолько пьяна, что позвонила целых два раза, и как всегда на ее шее затянулась удавка из длинных гудков. Он не брал трубку. Он помнил ее номер. Он затянул на ее шее веревку своего безразличия. И она пила, пила, пила до конца.

Дальнейшее поглотил туман. Все заволоклось розовой пеленой, закружилось, унеслось в пропасть. И сама Джин, раскинув руки, унеслась в самое счастливое в мире безумие пьяного сумасшествия, в котором нет ничего, кроме бездны, а в каждой ослепительной радуге содержится целый ад. Потом больше ничего не было – только будто кровавые капли сочились сквозь ее неплотно сжатые губы. И чужой диван в красной комнате. Возможно, она на него машинально прилегла…

Тело болело мучительно. Джин пошевелилась, пытаясь размять затекшие ноги и спину, и вдруг поняла, что она в комнате не одна.

На стуле, рядом с ее кроватью, прямо, будто проглотив шест, сидела старушка – та самая соседка, которую Джин встретила в подъезде. Старушка еще больше, чем в прошлый раз, была похожа га гравюру позапрошлого века, хотя сейчас на ней был вполне современный кофейного цвета костюм. Белоснежные волосы все так же были забраны пучком на затылке, а светло-серые глаза лучились добрым светом. Джин вдруг с удивлением обратила внимание на серьги старушки – ей вдруг показалось, что в серьгах блестят самые настоящие бриллианты. Словом, та еще штучка!

Она присмотрелась пристальнее. Когда-то Джин разбиралась в драгоценных камнях. Так и есть: бриллианты! Давно уже не видела таких.

Но как соседка вошла в ее квартиру? И как давно она здесь сидит? Похоже, Джин допилась до таких чертиков, что даже позабыла закрыть за собой дверь. Вот так номер! Стыдно, однако. Особенно в глазах такой благообразной старушки – в них, впрочем, горит доброжелательность. Приятный такой огонек!

– Проснулись, деточка? – старушка ласково улыбнулась. – Если хотите, я приготовлю для вас чашечку моего особенного мятного чая!

– Благодарю вас. Э-э… н-нет…

Совершив над собой нечеловеческое усилие, Джин все-таки села на диване, напоминавшем ложе для пытки. В голову как будто ударили чугунным ядром. Ее начало тошнить. Налицо были все самые отвратительные синдромы похмелья и алкогольной интоксикации.

– А как же… – Джин даже говорила с трудом.

Она была отвратительна сама себе.

– У вас было открыто, – старушка улыбнулась, – и я решилась зайти. Вы живете одна?

– Да. Одна. Я… – Джин с трудом подавила тошноту, – я поселилась здесь недавно…

– А я живу в этом доме с самого рождения, – сказала старушка. – Раньше жила вдвоем с сыном, но теперь его со мной нет. Он в отъезде. Дела, знаете ли!

– Понятно, – стараясь быть вежливой, кивнула Джин.

– У моего сына очень много друзей, – сказала старушка совершенно не к месту, – все его помнят. Вчера вот друг к нему заходил.

– Он наверняка у вас замечательный, – Джин было так плохо, что она с трудом подбирала слова.

– Наш дом многое пережил и многое повидал, – сказала старушка. – Вот, к примеру, до войны…

– До войны? – переспросила Джин, лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.

– О, вы не подумайте: я просто молодо выгляжу! – кокетливо проговорила старушка. – На самом деле, наш дом очень-очень старый. И я такая же старая, как наш дом. Мы с ним всегда будем вместе. Я родилась до войны.

– Простите, – Джин поднесла руки ко рту, – я плохо себя чувствую…

– О, ничего страшного!.. Простите, я не представилась. Меня зовут Евгения Николаевна Контесс.

Тут Джин сорвалась с места и едва добежала до ванной, где ее вырвало так мучительно, что она чуть не потеряла сознание. Ей казалось, что вместе с потоком этой вонючей и едкой жижицы она извергает из себя внутренности – так ей было нехорошо. Алкоголь сыграл с ней злую шутку. Он не подарил Джин ни облегчения, ни забвения, а наоборот, добавил к ее проблемам еще паршивое самочувствие, превратив ее тело и мозг в разбитый сосуд.

Джин полулежала, распластавшись на полу в ванной и обхватив унитаз. Больше всего на свете ей хотелось умереть. От ее рвоты в ванной стояла невыносимая вонь. В глазах плясали темные и матовые круги, черными пятнами отчаяния застилая хмурую реальность. Кое-как она поднялась, прополоскала рот холодной водой, а потом долго пила воду, пытаясь снова превратиться в человека. Наконец ей стало легче. Джин умылась, пригладила торчащие во все стороны волосы и вернулась в гостиную.

Старушки в гостиной не было.

Джин стало стыдно. Похоже, она все слышала, а потому ушла. Джин захотелось провалиться сквозь землю от стыда. Она вдруг вспомнила, что старушка назвала ей свое имя – Евгения Николаевна Контесс. Странно было то, что старушка была ее тезкой. Даже инициалы «Е.К.», были у них одинаковые.

Джин подумала, что ей стоит зайти к соседке и извиниться, а потом вдруг вспомнила, что старушка вспоминала о друге своего сына. Неужели это тот странный незнакомец, который спускался по лестнице, заходил давеча к Евгении Ивановне?

Несмотря на все пережитое, Джин отлично его помнила. Его лицо вдруг отчетливо всплыло из ее памяти: вьющиеся черные волосы, светло-серые глаза, мужественный рот… Он был красив. Даже такая моральная развалина, как Джин, понимала толк в мужской красоте. И ночной гость был намного красивее ее любовника – тут не приходилось даже сравнивать. Джин вдруг ни с того ни с сего уселась за стол, достала пару карандашей, блокнот и принялась по памяти рисовать портрет незнакомца. Дело скоро пошло на лад.

На желтоватой бумаге как живые возникали жестко очерченные скулы, твердый овал рта. Джин рисовала быстро, с легкостью, и очень скоро руки у нее перестали дрожать. Рисование быстро привело ее в чувство. Джин рисовала с самого детства – это было для нее, как воздух. Правда, был в ее жизни один мучительный период, когда она почти перестала рисовать, и задыхалась, как рыба без воды, но тогда все скоро вернулось на круги своя… Джин вдруг поймала себя на очень странной мысли. Она никогда, ну просто никогда в жизни не рисовала портреты своего любовника! А тут вдруг по памяти с ходу нарисовала какого-то незнакомца.

Очень скоро портрет, сделанный простым карандашом, был готов. Джин вырвала рисунок из блокнота, положила перед собой, потом встала и открыла окно. В комнату ворвался свежий воздух, а с ним яркий сноп солнечного света и шум большого просыпающегося города, уже отряхнувшегося от ночного забытья…