Мыс Черных сов

– И мне… очень… тяжело, – она хотела высвободиться, но не смогла.

– А знаешь что? – Виктор вдруг засмеялся и поцеловал ее в нос. – Да пошли они все! Пусть другим диктуют свои правила! Вечером я приду к тебе, и пусть все катится к чертям собачьим!

– Ты уж смотри, как получится. Может, и не стоит… – пожала плечами Зина.

– Вечером я у тебя! И ничего страшного! – решительно махнув рукой на прощанье, Виктор ушел, громко хлопнув дверью. Она проводила его глазами, не сомневаясь ни секунды, что не увидит его ни этим вечером, ни следующим…

А вечером Зина тихонько сидела у себя в комнате и пила коньяк. Вещи ее были упакованы – оказалось, собрать все необходимое дело совсем не долгое. Поэтому она и пила коньяк Бориса Рафаиловича и – ждала ареста. Обжигающая янтарная жидкость царапала нёбо и горло, раскаленным комком скатывалась в низ живота, устраивая в желудке пожар. Зину бросало то в жар, то в холод, но это ощущение не было таким уж неприятным. И главное – чего и добивалась – чувство страха немного притупилось. Зина больше не смотрела на мир с такой болью.

В общем, Виктор не пришел. Однако и арестовывать ее не арестовали. От выпитого коньяка у Зины начала сильно кружиться голова. Она рухнула на кровать и провалилась в глухую черную бездну.

В последующие два дня ее опять же не арестовали… и Зина даже рассердилась – ну чего они так тянут? Она выпила весь коньяк, поразившись самой себе: за эти страшные дни взаперти от страха она выпила больше, чем на протяжении всей своей жизни…

На четвертый день Зина задумалась о том, что делать с остальными вещами. Может, ее и выпустят. Ведь один раз чудо уже произошло. Кто сказал, что чудеса не могут происходить дважды?

У нее были редкие книги и два фарфоровых сервиза, которые очень любили ее родители. Мама предпочитала пить чай из тонких фарфоровых чашек и говорила, что от этого у напитка совсем другой вкус. Это были очень ценные чашки. Зине очень хотелось их сохранить, сделать так, чтобы не пропали ни книги, ни сервизы. И, немного помучившись сомнениями, она приняла единственно верное решение. Зина решила пойти к соседке тете Вале, которая знала ее с самого детства, и попросить сохранить оставшиеся вещи. А если она больше не вернется, пусть та смело забирает их себе.

– Ну наконец-то! – тетя Валя развела руками. – И полгода не прошло! Наше вам здрасьте с кисточкой! На четвертый только день она из комнаты вышла! Больная ты, чи шо?

– Больная, – вздохнув, подтвердила Зина, представляя, как выглядит со стороны – нечесаные волосы, синяя кожа, под глазами – круги.

– Шо стряслось? – Тетя Валя подперла кулаками свои необъятные бока. – Мужик?

– Что? – не поняла Зина.

– Из-за мужика, говорю, не выходишь? – повторила она громко. – Хоронишься ведь четвертый день! Мужик?

Почему-то представив портрет вождя на стене в кабинете следователя НКВД – грозный такой портрет вождя, во весь рост, в кабинете для допросов, Зина горько усмехнулась и кивнула:

– Мужик.

Что-то прозвучало при этом в ее голосе – такое, что тетя Валя насторожилась, как охотничий пес, почуявший дичь, и сделала почти боевую стойку:

– Так… – протянула, – кажись, тут за через всю голову геморрой… А ну-ка пойдем! – и бодро затащила Зину в ее комнату. Захлопнула дверь. Оглянулась вокруг. Собранные вещи, конечно, не укрылись от ее взгляда.

– Это шо? – насупилась она.

– Придут за мной, – вздохнула горько Зина.

– Хто?

Не отвечая, Зина отвернулась к окну. На улице шел дождь, и несмотря на то что было только три часа дня, в комнате было уже темно, как вечером. Дождь всегда успокаивал ее, навевал ожидание чего-то радостного, предвкушение чего-то доброго и приятного. Так было всегда. Но только не сейчас.

– А ко мне зачем шла? – Тетя Валя не спускала с нее строгих глаз.

– Сервизы хочу вам отдать – вздохнула Зина. – И книги. Возьмите и у себя спрячьте. Сохраните, если меня выпустят. – Она помолчала. – Комнату наверняка отберут, в ней чужие люди поселятся. А книги и сервизы жалко. Если я вернусь, потом возьму. А нет – пусть вам достанутся. Книги ценные… продать можно. – Зина изо всех сил старалась не заплакать.

– Вещи, значит, распределяешь, – хмыкнула тетя Валя.

– Ну да. Жалко, если все пропадет. Одежду к черту! А вот книжки… – отозвалась Зина.

– И шо, ты за четвертый день вот так сидишь? – Тетя Валя, похоже, смеялась.

– Вроде…

– И долго еще сидеть будешь?

– Пока за мной не придут.

– А если не придут, шо тогда?

– В каком смысле? – Такая простая мысль как-то не приходила Зине в голову.

– Ой, вейз мир! – наконец тетя Валя смогла заговорить так, как всегда говорила. – Оце-то глядите на нее, пока не вылупитесь! Гепеу за ней придет! – она называла еще по старинке, не привыкнув к грозному слову «НКВД», а может, в этом была и хитрость – просто не хотела его произносить, как в известной пословице о том, что если назвать черта по имени… – Гепеу! Ой, воды, умора! Да де ты такое видала, шоб Гепеу время давало сервизы под книжками раздавать? Де ты за такой холоймес слыхала, шоб ареста за четыре дня ждали? Та не чухай до миня пятки! Это ты там такое до ушей навешалась, де ты швендилась? Тю! Та занеси цей гембель до заду, та нехай за сдачу купят себе трахтор! Никто за тобой не придет! Помяни за мое слово, – она передохнула и снова начала: – А то не сини защипаны куры, а чистое золото, целых сто килограмм – нихто за тобой не придет! Нихто! Так шо делай Гепеу як кицке за лапой, шухер отменяется! Не, оно за такое – гембель оно до всегда за голову будет! А вот шухер тебе до полного горла отменяется!

– Вы думаете? – Зина, настоящая одесситка, все поняла, но на какую-то минуту засомневалась, в словах тети Вали была крупица здравого смысла – действительно, аресты всегда происходили неожиданно. Стали бы они тянуть четвертый день!

– Тю! – снова заговорила тетя Валя. – Так шо заматывай цей гармидер да суй по шкафам бебехи! И потом, кому ты запхаешь це? Больно ты им нада, видать, шо время бебехи спаковывать тебе засунули! Разбирай до усе и не морочь за мою бедную голову! Книжки еще не один год сама читать будешь!

И она ушла с победоносным видом, ни секунды не сомневаясь в своей правоте. К огромному ее удивлению, слова соседки немного Зину успокоили.

А на пятый день закончился хлеб. Зина почти ничего не ела в эти дни, но все-таки на тот свет пока не собиралась. А потому, набравшись мужества, вышла в булочную, а потом в бакалею. Увлекшись, Зина проходила часа два. Причем совершенно свободно – никто ни в чем не препятствовал ей, никто за ней не следил. У нее даже был ужин – впервые за пять дней Зина получила нормальную, горячую пищу. И она вздохнула и принялась разбирать вещи.

Через два дня Зина вернулась на работу и сразу в нее погрузилась. Особенность работы в морге состояла в том, что мыслей ни на что другое не оставалось. И это ее устраивало.

Прошло две недели, потом два месяца, жизнь вернулась в привычную колею. И тогда Зина затосковала о Викторе. И напасть эта вдруг оказалась пострашнее всех остальных.

Она мучалась, стараясь не подавать виду, не признаваясь самой себе, как страшно не хватает ей его. К тому же в голову ей лезли странные мысли о его судьбе. А что, если Виктора арестовали? Ведь про нее могли забыть, а вот про Виктора – нет?..

Устав бороться с собой, когда у нее выпал очередной выходной, она пошла на улицу Пастера. Боялась она так, что у нее подкашивались ноги. Но тем не менее мужественно поднялась на нужный этаж и нажала нужную кнопку звонка.

Долго ждать не пришлось. Дверь распахнулась. На пороге стояла молодая встревоженная женщина. Лицо ее было заплакано.

– Чего вам надо? – грубо спросила она.

– Простите… – Зина была готова к чему угодно, но только не к такому. – Мне нужен Виктор Барг.

– Кто? – Женщина нахмурилась. – А, этот… Он здесь больше не живет. Мы теперь живем в этой квартире.

– Не живет? – Голос Зины потух. Через силу она произнесла:

– Где он, что с ним?

– Да откуда мне знать? Убирайтесь! – резко ответила женщина.

– Подождите… – Зина в отчаянии вцепилась в ее руку.

В этот момент донесся громкий детский плач, перешедший в кашель. Ребенок кашлял с такой силой, что было слышно – он захлебывался.