Королевы Привоза

– Не знаю, – снова пожала плечами Таня, – домой пойду. Надо отдохнуть.

– Да… тебе… конечно… – протянула Фира, – ты никогда выступать не любила. А я артистка! Я не могу без театра!

– Иди домой, артистка, – улыбнулась Таня.

Они вышли на улицу, где было по-весеннему прохладно, и небольшой мороз даже щипал нежную кожу.

– Как они могут закрыть театр? Это ужасно! – всё не могла успокоиться Фира.

– Поверь, могут. Сейчас смерть вокруг – какой театр? – Таня была более реалистична.

– Но без культуры, без искусства…

– Фира, разуй глаза! – Таня не смогла сдержать негодования. – Уличные бои в городе! Буржуи готовятся драпать на всех четырех конечностях! Со дня на день французы оставят город и в Одессу войдут красные! И на этом фоне тебе театр с культурой?

– Ты так говоришь, как будто… Как будто… – вспыхнула Фира. – Культура самоценна. Она всегда цель.

– Фира, – Таня взяла себя в руки, – сейчас не надо ходить по улицам. Домой иди. И я тоже пойду. Потом встретимся.

Всхлипывая, Фира обняла подругу. Внезапно у Тани вдруг возникло какое-то странное предчувствие, что больше никогда в жизни она ее не увидит. Стремясь поскорее прогнать мрачные мысли, Таня распрощалась с Фирой.

В начале Елисаветинской, где находился ее дом, Таня вдруг увидела огромное количество людей. Они были повсюду: казалось, как тараканы, они повыползали из всех щелей. На земле лежало что-то, прикрытое рогожами. Их было много. И Таня вдруг поняла: так накрывают трупы.

Она ускорила шаг. Сердце ее вдруг заболело мучительно, стало выскакивать из груди… В середине квартала она увидела обгоревшие руины. Вместо дома, где она жила, стоял догорающий, жутко дымящий, почерневший остов. Сдерживая крик, она схватилась руками за горло. Земля поплыла из-под ее ног. Но чья-то сильная рука не дала ей упасть. Обернувшись, она увидела Федьку Тертого, «медвежатника» одной из банд Японца.

– Алмазная, ты тоже жила в этом доме? Ну, тебе повезло! – оскалился он.

– Повезло?! – Это слово быстро привело Таню в чувство. – Мне повезло?!

– А то! Шпики в доме засели, фараоны. Они Изю Штыря давно пасли, он за них в засаду залетелся. По дурости и открыл пальбу. В дом гранаты стали кидать. А он камышовый, вспыхнул, как спичка. А Изя Штырь совсем… того.

– Что – того? – Таня зло посмотрела на Федьку.

– Ну что – того? Убит значит. Замочили его фараоны. Это потом уже дом подожгли. Я к концу пожара прибежал. Там наших полегло много. Сгорели заживо.

– А вещи… Что-то из вещей удалось спасти?

– Какие вещи, ты шо, шуткуешь? Я ж тебе говорю – такая пальба была, шо ховайся кто может! А ты за вещи говоришь. Ну кто их будет под пулями на горбу таскать?

Все внутри Тани помертвело. За какой-то короткий промежуток времени она лишилась всего. Там, в доме, сгорели все ее вещи, все отложенные деньги на черный день. Все надежды на будущее, все воспоминания. Всё, абсолютно всё. Она закашлялась от подступившей к глазам гари, снова поплыла куда-то вниз…

– Эй, – Федька держал ее за плечи, – эй, Алмазная! У тебя там чего, тряпки сгорели? Ты жила там?

– Жила.

– Да не парься ты! И барахло, и деньги опять заработаешь. Сейчас такая гульба у наших пойдет – кто хочешь сможет заработать. Так что не страдай! Подумаешь, подожгли хибару! Так за шо, она одна на земле?

Тане было страшно. Горький ком, подступивший к горлу, никак не желал уходить.

– Ладно, Федька, – голос ее дрожал, – пойду я. Темно. Уже поздно.

– Да куда ты пойдешь? Хочешь, провожу? Опасно – вон скока швали по углам валандается. За жабры возьмут – хоть зашибись.

– Нет, провожать не надо. Не первый день гуляю в городе. Свою не возьмут.

– Наши-то да. А как фараоны? А прищепки эти партийные, шо за наши ряды цепятся?

– В любом случае, доберусь, – сказала Таня.

– Ты к Японцу пойди! Поможет Японец.

Последние слова Федьки буквально ударили ее в спину, рикошетом отскочив от всего, что оставалось в прошлой ее жизни и что там пугающе догорало. Куда не надо было поворачиваться.

Больно было дышать, больно было жить. Таня спотыкалась, подносила ладони ко лбу, останавливалась, словно задыхаясь в приступе мучительной астмы. Затем решительность возвращалась, и она снова шла.

Мысли путались, ноги отказывались держать, но шаг за шагом вырисовывалось что-то знакомое, хоть и смутное. Что-то, принимающее реальные очертания, способное хоть ненадолго успокоить, удержать.

Мысль – куда пойти, возникла из подсознания. И, обдумав все тщательно, Таня сказала самой себе, что это не такой уж и плохой выход. От четкости уже принятого решения стало даже легче дышать.

Дом догорал за ее спиной. Распрямив плечи, Таня медленно, но уверенно шла по улицам Одессы. Была холодная весна 1919 года. Весна, ставшая бедой не только для Тани, но и для всех жителей города.

Эта весна 1919 года принесла в Одессу страшный экономический и продовольственный кризис – город был переполнен людьми, и никогда еще обстановка здесь не была настолько тяжелой.

Одесса была преисполнена самых невероятных контрастов. С одной стороны – элитные высшие классы российского общества, бежавшие на юг в течение всего 1918 года от большевиков, захвативших Петербург и Москву. К ним присоединились жители Киева, спасавшиеся от петлюровцев. А с другой стороны – в город хлынуло огромное количество бывших представителей так называемого среднего класса: безработных чиновников, младших офицерских чинов, лишившихся своей армии, бывших офицеров без должностей, званий, заработка, каких-либо навыков и профессиональных умений, спекулянтов и аферистов всех видов, сортов и мастей, стремящихся сделать в этом пестром людском море быстрые и легкие деньги.

А с третьей стороны, был криминал – огромное количество членов уличных банд под общим руководством Японца. Криминал этот постоянно обновлялся вливанием «свежей крови» в виде дезертиров из многочисленных армий, безработных, крестьян, разорившихся фермеров, жуликов, матросов и портовых босяков, ставших безработными рабочих, которые являли собой очень большую прослойку населения.

Если раньше рабочие на заводах имели хоть небольшую, но постоянную зарплату и при этом стабильность и – ну хоть ожидаемую – уверенность в будущем дне, то с приходом политического хаоса заводы и фабрики были закрыты, и огромное количество рабочих оказалось на улице вообще без куска хлеба. Если раньше, опять-таки, учитывая имущественную стабильность, рабочие отрицательно относились к криминальным кругам, то теперь их симпатии резко переместились в сторону красных и одесского криминала, поскольку большинство одесских бандитов были на стороне красных.

По данным пятнадцати профсоюзов Одессы, на 1 января 1919 года безработица составляла около 70 процентов! Безработные пополняли лагерь революционеров и мечтали о воцарении в городе красных – ведь именно они представляли собой самую благодатную почву для большевистской агитации и пропаганды. И опытные пропагандисты, умеющие работать с людьми, большевики, не могли этим не воспользоваться.

В Одессе тогда действовали самые серьезные революционные организации, которые постоянно пополнялись опытными кадрами из центра. Среди них были следующие общественные группы и большевистские, партийные объединения: Национальный центр, Совет земств и городов юга России, СГОР, Союз Возрождения, Революционная сила, Совет большевистского объединения и другие. Даже Городская дума, действующая в городе, была социалистической по своему составу: из ее 120 гласных представителей около 70 человек были членами различных социалистических и большевистских партий.

Так же обстояло дело и в одесском профсоюзе – Центрпрофе, который полностью находился под контролем эсеров. Социалисты в городской власти делали всё, чтобы ослабить Добровольческую армию, находящуюся в городе, ослабить ее позиции, ликвидировать поддержку среди местного населения и дискредитировать действия добровольческих генералов (в частности, Гришина-Алмазова). Надо сказать, что с идеей дискредитации Гришин-Алмазов, заслуживший лютую ненависть в городе, отлично справлялся и сам.

Французы разобраться в тонкостях русских политических смешений никак не могли. У них огромный шок вызывал тот факт, что большинство русских членов городского правительства не поддерживают свою русскую Добровольческую армию и мечтают поскорее убрать ее из города. Кроме того, идеи большевиков, которые так жадно впитывали представители самых низов общества, для французов были абсолютно чужды. Они не понимали, почему странные, неестественные и даже преступные идеи способны вызывать такую горячую поддержку в местном обществе.

И уж никак они не понимали (и не могли понять) тот факт, что вор считался вроде как и не вор, а уважаемый член общества, что большевики набирали свои кадры из воров, а воры были за красных горой, и что самый главный вор, которому подчинялись все остальные, почему-то считался уважаемым человеком в городе и даже именовал себя королем. И почему полиция, с одной стороны, расстреливала мелких сошек, всяких босяков и бродяг, а с другой – категорически отказывалась вести серьезную охоту за этим самым королем, люди которого все более открыто примыкали к красным.

Рассчитывая на Добровольческую армию и делая ставку на то, что эту армию поддержат в Одессе, французы потерпели сокрушительное поражение.

Глава 5

Новое французское командование решило изменить систему гражданского управления на юге, и в частности в Одессе, и совершенно отмежеваться от лиц, назначенных в Одессу руководителем Добровольческой армии.

Французами специально была создана искусственная должность: «Главнокомандующий Одесским регионом», на нее был назначен генерал-лейтенант А. Шварц, проживающий в Одессе. Он принял приглашение французов и занял должность, но не поставил об этом в известность генерала Деникина. Приказ о назначении Шварца лично подписал генерал Д’Эспере. Он же отдал следующий очень серьезный приказ: генералы Гришин-Алмазов и Санников, которые были назначены в Одессу генералом Деникиным, должны были немедленно, в течение 24 часов, покинуть Одесский регион. Это было серьезное изгнание, которое практически уничтожило прочные позиции деникинцев на юге. Опальные генералы выехали первым же попутным пароходом в Новороссийск.

При Главнокомандующем был организован орган гражданского управления регионом – Совет обороны и продовольствия с несколькими комитетами, которые имели совещательные права и были составлены исключительно из левых кадетов. В Совет обороны вошли: Андро, Рутенберг, Ильяшенко, одесский городской голова Брайкевич и еще несколько членов городской управы. Доминирующую роль в Совете играл ярый большевик и революционер Рутенберг, который открыто требовал сдать город красным.