Игра в саботаж

– Может, после вас она кого-то ждала?

– Нет, – снова твердо сказала Валерия. – Нет, Кира собиралась помыть посуду и лечь спать. У нее от шампанского разболелась голова.

– Она собиралась принять от головной боли какие-то медикаменты? – наступал Емельянов.

– Что вы, нет конечно! – воскликнула девушка. – Кира никогда никаких таблеток не принимала. Она была противницей любых медикаментов.

– Так-таки и любых? А снотворное она принимала? – Емельянов даже прекратил писать, такую важную информацию говорила эта Лушко, даже не подозревая об этом.

– Какое снотворное? – удивилась Валерия. – Да она ни разу не пила его, никогда в жизни! Она была уверена, что это отрава, что таблетки придумали специально, чтобы людей травить!

– В ее доме не было снотворных препаратов? – Емельянов снова склонился над бумагой, записывая показания подруги.

– Нет, – мотнула головой Лушко. – У нее вообще не было лекарств в квартире. Насчет таблеток у нее были просто средневековые взгляды. Я еще смеялась над ней из-за этого.

– А если бы вам сказали, что в ее комнате нашли такой препарат, как нембутал, что бы вы подумали?

– Что это не ее! Что принес другой кто-то. А что это такое? – Вопрос Валерии прозвучал абсолютно искренне.

– Кира жаловалась когда-нибудь на то, что плохо спит? – Емельянов не ответил, а спросил сам.

– Нет. Со сном у нее было все в порядке. Она жаловалась только, что не высыпается, когда ночные съемки на киностудии, а она на гриме. А вообще она всегда так легко и быстро засыпала, что я даже завидовала ей. Могла прямо стоя заснуть, – улыбнулась непроизвольно Лушко.

– Откуда вы это знаете?

– Мы как-то ездили с ней отдыхать на Каролино-Бугаз, жили в одном номере, и я видела. У нее вообще все со здоровьем было в порядке.

– Она пила алкоголь?

– Очень мало, не злоупотребляла. Пила только шампанское, а крепкие напитки не переносила.

– Вы не знаете, у нее были с кем-нибудь конфликты – может, на работе, с соседями?

– Нет, что вы, – Валерия снова улыбнулась, теперь уже иронично. – Понимаете, Кира всегда была очень хитрой и держала все свои эмоции при себе. Никаких конфликтов у нее никогда не было.

Больше Емельянов, как ни старался, не услышал ничего интересного. Но подруга Киры и без того наговорила достаточно. Убийство, похоже, подтверждалось.

Не то чтобы Константин Емельянов не любил работать. Просто в первую очередь он любил заниматься интересными, запутанными делами. Убийство гримерши с киностудии – он теперь четко определял это дело как убийство и был уверен, что не ошибается, – показалось ему интересным, здесь была какая-то головоломка. И вот когда интересное дело разбавлялось рутинной мелочью, типа взрыва дома, это всегда выводило его из себя. Но делать было нечего, работать по этому делу все равно было нужно.

А трудиться Константин любил с комфортом. Поэтому он не поехал сразу на Пролетарский бульвар, а отправился на работу, в свой кабинет. Шофер был в восторге – как и Емельянов, он тоже не любил гонять машину по пустякам.

На работе пришлось выслушать истерику начальства по нескольким текущим делам, обсудить на летучке оперативные планы, переговорить с кем-то из коллег. И когда наконец Емельянов добрался до своего кабинета, голова его раскалывалась так, что он едва мог стоять на ногах.

Однако в кабинете его ждал приятный сюрприз: едва он открыл дверь, как на пороге, следом за ним, сразу возник эксперт – тот самый бывший врач, с которым у него сложились почти дружеские отношения.

– Видел, как ты проходил по коридору, – нахмурился эксперт, – и пошел следом за тобой. Ты видел себя в зеркале? Смотреть тебя страшно!

– Ясновидящий, – Емельянов вымученно улыбнулся. – Действительно, у меня болит голова. На погоду, наверное.

– На погоду, – фыркнул иронично бывший врач. Он подошел к столу, налил из графина стакан воды и высыпал туда какой-то порошок. – Вот, пей, – протянул. – На погоду…

Емельянов выпил. Порошок был невероятно кислый на вкус, но он мужественно допил до конца.

– Мне страшно смотреть, как ты себя убиваешь, – бывший врач не спускал с Емельянова глаз. – Жутко то, что ты с собой делаешь…

– Я не понимаю, ты о чем… – Константин отвел глаза в сторону.

– Все ты прекрасно понимаешь, – вздохнул эксперт. – Знаешь, что я скажу? Надоела жизнь – гуманнее пустить себе пулю в голову, чем травить себя такой гадостью, которой ты травишься каждый день. Убиваешь сосуды, убиваешь мозг. Самое страшное, что ты не умрешь сразу. А можешь слечь, например, с инсультом. Кто будет за тобой ухаживать? Подумай об этом, Емельянов.

– Я подумаю, – опер нахмурился. – Но и ты подумай, что не надо лезть со своими советами туда, где тебя ни о чем не спрашивают… За лекарство спасибо, а со своей жизнью я уж сам как-нибудь разберусь. Ты читал Бернарда Шоу?

– Что ты имеешь ввиду? – не понял эксперт.

– У него есть прекрасная фраза: алкоголь – это анестезия, позволяющая переносить реальность. Может, не дословно, но смысл тот же. А меня эта реальность оперирует, буквально режет на куски каждый день, и без анестезии никак нельзя. Так что за благие намерения спасибо. Но благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад.

Похоже, Емельянов ответил очень резко, во всяком случае эксперт пожал плечами и вышел. Константин расстроился, что обидел друга. Голова, между тем, прошла. Мучаясь чувством вины, опер поднял телефонную трубку:

– Санаторий Чкалова? Главврача позовите… Уголовный розыск. Добрый день. У вас живут погорельцы? В смысле люди, отселенные после взрыва дома? Да, отлично. Значит, так. Соберите их всех в каком-нибудь «красном уголке», всех вместе, чтоб я пятьсот раз к вам не ездил, я приеду ровно в четыре, и мы с ними побеседуем. Да, со всеми вместе. Вы меня поняли? Тогда до встречи.

– Вот так, – Емельянов с удовлетворением повесил телефонную трубку. Навязали ему опросить для галочки свидетелей, вот он и опросит для галочки. Никаких усилий. Все равно будут говорить сплошную ерунду. Что там они могли видеть?

Предупредив начальство, что едет на бывший Французский бульвар, Емельянов, уже весело насвистывая, пошел к служебной машине.

Ехали почему-то долго. Глядя в окно на пробегающие мимо автомобиля дома, он думал о том, как глупо было назвать бульвар с таким красивым названием, как Французский, Пролетарским. Что за фантазия такая была? Сколько Емельянов себя помнил, и его родители, да и бабушка с дедушкой всегда называли этот красивый бульвар, тянувшийся вдоль моря, Французским. Да и большинство коренных одесситов – тоже. Не прижилось новое название, не вошло в кровь. Пахло от него советскими лозунгами и той обязаловкой, которой каждый умеющий мыслить был сыт по горло. И Емельянов, мыслящий всегда нестандартно, не мог не думать об этом странном парадоксе: как в стране, в которой главным лозунгом было «Все лучшее – людям», умудрялись делать все для кого угодно, но только не для людей…

Какой долгой ни показалась ему дорога, приехали они ровно к 16 часам. Насмерть перепуганная главврач провела Емельянова в гостиную на первом этаже главного санаторного корпуса. Несмотря на то что было самое начало весны, да еще и очень холодной весны, санаторий работал, если и не в полную нагрузку, то хотя бы вполовину. Во всех корпусах топили, была горячая вода. Именно поэтому тех погорельцев, которые не смогли разместиться у друзей и родственников, и отправили сюда.

Как узнал Емельянов буквально за десять минут до выезда, дом разрушился не полностью. Нижняя часть его осталась нетронутой, можно сказать, в жилом состоянии. Были уничтожены только последние этажи. Дом планировали восстановить в течение нескольких месяцев и разрешить людям вернуться в свои собственные квартиры.

А пока его отрезали от всех коммуникаций – газа, света, воды. Жильцам тех квартир, которые были не повреждены, позволили подняться к себе и забрать ценные вещи. А потом входы опечатали, и стоял дом мертвый, ничем не напоминая, что когда-то здесь кипела жизнь.

К удивлению Емельянова, в уютной гостиной санаторного корпуса погорельцев собралось не много. Главврач провела его в комнату и мгновенно исчезла. Опер ее понимал – люди, которых не коснулась беда, предпочитали держаться подальше от таких неприятных вещей, как, к примеру, взрыв дома, даже если они вообще не имели к этому всему никакого отношения. Понимать-то он ее понимал, но раздражения сдержать не смог.

Поэтому, нахмурившись, он выступил на середину комнаты и заговорил коротко и сердито:

– Здорово, граждане! Я из милиции. Итак, кто что видел, кто что заметил, может, что подозрительного, в день взрыва, рассказываем…

И для проформы даже раскрыл планшет с блокнотом, на самом деле не собираясь ничего записывать. А люди загалдели – все одновременно, и казалось, что голоса их звучат сразу со всех сторон.

Больше всех старались, конечно, женщины, пытаясь донести до него уж совсем полную ерунду – о каких-то поломанных форточках, о плохой еде в санатории, прочую белиберду… Емельянов, слыша это, почти физически мучился от того, что нельзя на них прикрикнуть как следует.

Если бы эта стая баб сидела у него в кабинете, он моментально навел бы порядок. А тут… Галдят и галдят – ну чисто куры в курятнике! Невозможно выдержать! Да еще и в такой тяжелый для него день.

Послушав этот галдеж с минуту, Емельянов поднял предостерегающе руку и гаркнул:

– А ну тихо, граждане! Отвечаем в порядке очереди, по существу! Кто что видел подозрительное? Говорит один – остальные молчат!

Это произвело свое действие – курицы вмиг притихли. В наступившей тишине откуда-то сбоку раздался старческий голос: