Культурология: Дайджест №4 / 2009

Структурно-функциональный подход формировался в недрах эволюционной викторианской антропологии, имел истоки в социально-философской мысли XIX в., но современное науковедение часто расценивает его появление как «переворот», «научную революцию» и т.п. в духе Т. Куна. На самом деле становление функционализма осуществлялось постепенно и сопровождалось переходом к новому стилю работы – не в одиночку в кабинетах, а в научных коллективах с относительно едиными исследовательскими программами в сочетании теоретической работы с обязательными полевыми исследованиями. Познавательные усилия разделялись на «включенное наблюдение» общественной жизни «дикарей» в поле и на последующее теоретическое осмысление результатов этого наблюдения. Понятие «функционализм» неразрывно связано с личностями Рэдклифф-Брауна и Малиновского. В главе 2 второй части монографии представлены общетеоретические концепции культуры и общества Малиновского и Рэдклифф-Брауна. В частности, Малиновский при создании общей теории культуры видел свою главную задачу в ответе на следующие вопросы: как поддерживается интегральная целостность культуры; каковы цели и потребности, удовлетворению которых служит аппарат культуры; каков механизм процесса удовлетворения этих потребностей? Пытаясь ответить на эти вопросы, Малиновский отталкивался от положения, которое доминировало в его научном мировоззрении: «…теория культуры должна базироваться на биологическом факте», т.е. на факте биологической природы человеческого организма. Как отмечает автор, Малиновский «свел на нет качественную специфику человеческой культуры, низведя ее к биологии…» (с. 216). Из его трудов, по словам автора, совершенно не ясно, каким образом происходит трансформация биологических потребностей в «культурные императивы». Функция любого явления культуры, по Малиновскому, – это процесс удовлетворения этим явлением какой-либо из «основных» или «производных» человеческих потребностей. Составной частью общей концепции культуры Малиновского является теория института. Именно институт, считает исследователь, является тем механизмом, который обслуживает удовлетворение основных и производных потребностей «своих участников и всего общества в целом и, таким образом, исполняет свою функцию» (цит. по: с. 217). Автор полагает, что трактовка Малиновским процесса институционального удовлетворения человеческих потребностей «свидетельствует о беспомощной двойственности культурологической позиции антрополога» (с. 218).

Теория общества Рэдклифф-Брауна наиболее полно изложена в его труде «Естественная наука об обществе». Главным мировоззренческим постулатом, от которого отталкивался Рэдклифф-Браун при создании своей теории, было утверждение, что «все виды объективной реальности представляют собой различные классы естественных систем. Такими системами являются, например, атом, молекула, агрегаты космических тел, биологические организмы, общества людей и т.д.» (с. 219). Рэдклифф-Браун выступил против широко распространенной в социальной науке Запада редукционистской тенденции, сводящей природу общества либо к индивидуальному сознанию, либо к биологии человеческого организма. Он присоединился к точке зрения Э. Дюркгейма на общество как особую реальность, не сводимую к индивидам, ее составляющим. Таким образом, в отличие от Малиновского, Рэдклифф-Браун сконцентрировал свое внимание не на проблеме удовлетворения человеческих потребностей, а на интегративной функции социальных явлений.

При всем различии взглядов Малиновского и Рэдклифф-Брауна на сущность общества оба они увязывали это явление с неизменной природой человека, они были едины в том, что «конечной целью научной деятельности в социальной антропологии считали открытие универсальных общечеловеческих законов» (с. 225). Эта установка была воспринята функционалистами от своих предшественников и учителей – представителей эволюционистской социальной антропологии. Но в отличие от классиков эволюционизма функционалисты утверждали, что «универсальные общественные законы проявляются не в историческом развитии – эта сфера объявлялась царством случайности, – а в функционировании социальных институтов и структур» (с. 225–226).

В главе 4 второго раздела монографии исследуется научная деятельность учеников Рэдклифф-Брауна и Малиновского. При этом она рассматривается как своеобразная проверка методов структурно-функционального анализа на эффективность. Малиновский и Рэдклифф-Браун не составляли единой научной школы, хотя их влияние на функционалистов второго поколения было одинаково существенным. В 1924 г. начал работу знаменитый семинар Малиновского, из которого вышли почти все ученые, занявшие ключевые позиции в британской социальной антропологии после Второй мировой войны, – Э. Эванс-Причард, Р. Фёрс, М. Фортес, И. Шапера, М. Глакмен, М. Вильсон, Х. Купер, О. Ричардс, З. Надель и др. На первых порах школа Малиновского отличалась почти полным единством теоретических воззрений ее представителей. Это было внешним выражением непререкаемого авторитета Малиновского и его почти патриархальной опеки по отношению к ученикам. Однако в дальнейшем наметились определенные расхождения во взглядах между Малиновским и отдельными его учениками, которые в ходе своих теоретических изысканий пришли к концепциям, близким к структуралистской концепции Рэдклифф-Брауна, не сумевшего, в отличие от Малиновского, создать стабильную научную школу. Его влияние на обучение и руководство научной деятельностью молодого поколения осуществлялось косвенно, через так называемый «незримый колледж». Под влиянием Рэдклифф-Брауна Фёрс, Эванс-Причард и Фортес избавились от характерного для школы Малиновского скептического неприятия всего, что было связано с эволюционизмом. С конца 30-х годов объектом критики в британской социальной антропологии стала методология Малиновского. «Одним из первых, кто выступил против теоретической невнятности и эмпирической перегруженности этнографических работ, написанных в стиле Малиновского, был Эванс-Причард. Он подчеркнул глубокое различие между теоретическим описанием (моделированием) и интуитивно-беллетристическим нагромождением фактов» (с. 313).

Проблеме связи теоретических основ функционализма с прикладными исследованиями в области социальной антропологии специально посвящен третий раздел монографии.

В четвертой части книги представлена британская социальная антропология во второй половине ХХ в. К середине ХХ в. она настолько окрепла организационно, что в 1946 г. представители этой науки образовали собственную Ассоциацию социальных антропологов Великобритании (АСА). Сообщество британских антропологов можно также условно разбить на две группы. Представители первой группы – Э. Эванс-Причард, М. Фортес, М. Глакмен, В. Тэрнер, М. Дуглас (все – африканисты) – в разной степени придерживались структуралистской доктрины с ее вниманием к жестко детерминированным общественным связям. При этом наиболее последовательно идеи структурализма, восходящие к трудам Рэдклифф-Брауна, развивались М. Фортесом, возглавлявшим кафедру в Кембриджском университете. Представители второй группы – Р. Фёрс, Э. Лич и др. – продолжали линию Малиновского с его особым вниманием к личности и личностному выбору в культурных процессах. Многие из учеников Малиновского в своей научной карьере проделали своеобразную эволюцию: начав с исследований, проводимых в стиле своего учителя, они со временем оказывались под влиянием структуралистских методов Рэдклифф-Брауна, но на закате карьеры возвращались к некоторым «романтическим» приемам и принципам работы своего учителя. В какой-то степени это было характерно для З. Наделя с его «мягким структурализмом». Фёрс предлагает усовершенствовать приемы наблюдения, выявления смысла наблюдаемого и передачи познанного в тексте. Он разрабатывает свою концептуальную схему, делая упор на основное понятие современной ему антропологии – «социальная структура». Это понятие он лишает статуса самодостаточной категории и вписывает его в контекст более широкого понятия – «социальная организация». При разработке категории «социальная организация» Фёрс вышел на понятие «социальное поле». Это понятие и связанные с ним исследовательские процедуры получили особенно интенсивную разработку в трудах представителей Манчестерской школы М. Глакмена (с. 393–394).

Глава 2 четвертого раздела монографии посвящена концепции Эдварда Эванс-Причарда и «феноменологическому повороту» в британской социальной антропологии. Как антрополог он прошел все фазы своего ремесла от длительного общения с африканцами до теоретических обобщений высокого уровня. Основные темы трудов Эванс-Причарда, по словам автора, сродни вечным вопросам человечества.

В главе 3 четвертого раздела монографии представлены теоретические поиски послевоенного поколения британских социальных антропологов. В частности, анализируются: 1) структурализм Э. Лича; 2) символическая антропология В. Тэрнера; 3) когнитивная антропология М. Дуглас.

В заключении подчеркивается, что конец ХХ в. ознаменовался в британской социальной антропологии новыми веяниями, условно обозначаемыми термином «постмодернизм», сущность которых, применительно к изучаемой дисциплине, может быть сведена к отказу от стандартного идеала научности (объективность, закономерность, экспериментальность, верифицируемость знания) и переосмыслению задач социальной антропологии – они зачастую стали трактоваться как задачи, аналогичные задачам литераторов. «У дисциплины стали размываться парадигмальные рамки, что выражается во все большем отходе от традиционного предмета – неевропейских маломасштабных обществ – и в обращении к проблемам, характерным для социологии, истории, литературоведения, лингвистики, философии и пр., а также в экспериментах с создаваемыми текстами» (с. 459).

    И.И. Ремезова

Теория и история словесных форм художественной культуры

Тайна венецианского стихотворения А.С. Пушкина[5 - Коган И.М. Тайна венецианского стихотворения А.С. Пушкина. – СПб., 2008. – 119 с.]

    Игорь Коган

Через тринадцать лет после смерти А.С. Пушкина брат поэта Лев Сергеевич обнаружил в Одессе рукопись отрывка стихотворения, находившуюся в виде закладки в словаре. Этот текст уместился на небольшом клочке бумаги с многочисленными пушкинскими правками. Автор реферируемой книги предлагает называть стихотворение «Венецианским отрывком», поскольку это название «соответствовало бы географии, поэтике и стилистике произведения» (с. 12).

Текст стихотворения многократно пытались расшифровать и продолжить, но нет ни единого прочтения первой строки, ни точной даты написания отрывка. В настоящее время существуют два варианта расшифровки-реконструкции этого сложного текста, которые принадлежат Г.П. Цявловской и Б.В. Томашевскому. Автор реферируемой книги предлагает контаминированный текст отрывка:

Ночь тиха, в небесном поле
Светит Веспер золотой,
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой.
Воздух полн дыханьем лавра.
<Глубока> морская мгла,
Дремлют флаги Бучентавра,
[Ночь безмолвна и тепла].
Море темное молчит.

«Веспером» итальянцы называли вечернюю планету Венеру. «Бучетавром» или «Буцентавром» называлась галера венецианского дожа, на которой он в XIV в. ежегодно в праздник Вознесения выходил в море и, бросая в воду золотое кольцо, символически обручался с Адриатическим морем. «Венецианский отрывок», считает автор реферируемой книги, имеет «глубокие корни, уходящие в живую почву пушкинской биографии, скорее всего, именно одесского периода, с его авантюрными планами, шекспировскими страстями молодости и романтическими надеждами» (с. 17).

Живя в Одессе с июня 1823 г. по июль 1824 г., Пушкин активно изучал итальянский язык, для чего у него имелось два стимула: «Один из них – жгучий любовный роман с красавицей-итальянкой Амалией Ризнич. Другой – планируемый Пушкиным побег в Италию. Эту мечту Пушкина об Италии Анна Ахматова называла «заветнейшей и любимейшей мечтой его жизни» (с. 26).

Девятнадцатилетняя Амалия Ризнич была женой крупного одесского негоцианта Джованни Ризнича, который женился на ней в Вене, а весной 1823 г. приехал в Одессу с женой и ее матерью. «Пушкин и его окружение не сомневались в том, что Амалия была итальянкой», тем более что говорила она только по-французски и по-итальянски (с. 32). История страстного увлечения Пушкина Амалией Ризнич стала источником многих его поэтических шедевров, в том числе и «Венецианского отрывка», а также более двух десятков портретных рисунков любимой женщины. Ведь графические портреты на полях рукописей поэта, по мнению специалистов, имеют «высокую документальную ценность» (с. 33).

Во второй половине октября 1823 г. Амалия Ризнич заболевает туберкулезом, 1 января 1824 г. уезжает с ребенком в Австрию. У нее резко обострился туберкулезный процесс. Ребенок в начале 1825 г. умер, Амалия, похоронив ребенка, скончалась от скоротечной чахотки в первой половине 1825 г. в Триесте, где и была похоронена. Цикл стихотворений Пушкина, связанный с именем Амалии Ризнич, «стал своеобразной энциклопедией любви в русской литературе» (с. 100).

В Одессе, считают специалисты, были написаны 30 лирических стихотворений, значительная часть которых посвящена Амалии Ризнич. Среди них – уникальная поэтическая миниатюра «Венецианский отрывок». И. Коган полагает, что он был создан между 15 и 20 октября 1823 г.

Специалисты насчитывают целый ряд пушкинских стихотворений и упоминаний, которые имеют отношение к Амалии Ризнич. Так, Е. Зингер в книге, посвященной теме «Пушкин и А. Ризнич», называет их более девятнадцати (с. 91). И. Коган добавляет еще четыре стихотворения: «Венецианский отрывок»; оставшиеся в рукописи строки в стихотворении «Вновь я посетил»; «Осень (отрывок)», где упоминается «чахоточная дева»; краткое стихотворение «Лишь розы увядают» (с. 92–97).

Символически Пушкин все же оказался в Италии, ибо первый в мире памятник ему был создан именно в Италии (с. 102).

    И.Г.

«Три грации считались в древнем мире…»: Эпитафия – мадригал – эпиграмма

    Константин Душенко

Аннотация: Эпиграмма «Три грации…», приписываемая Лермонтову, возникла после ряда переработок латинской эпитафии «Tres fuerant Charites».

Ключевые слова: Авсоний, Лермонтов, мадригал, В.П. Петров, эпиграмма, эпитафия.

Annotation: The epigram «Three Graces» which is scribed to Lermontov came into existence after a number of remakings of the Latin epitaph «Tres fluerant Charites».

Key words: Ausonius, Lermontov, the epigram, Latin epitaph, madrigal, V.P. Petrov.

Владимир Солоухин в одном из своих эссе заметил: «В отличие от Лермонтова с его юношеской саркастичностью и позой Пушкин был добр и весел с самого начала, с самых ранних стихотворений. Возьмем одну из эпиграмм Лермонтова, написанную в альбом женщине: “Три грации имелись в древнем мире. Родились вы – всё три, а не четыре”. Пушкин никогда бы женщину такой эпиграммой обидеть не смог. <…> Вероятно, он написал бы в подобном случае: “Родились вы – и стало их четыре”» (10, с. 174).

Однако предложенное Солоухиным завершение эпиграммы появилось до Пушкина и в его время уже считалось банальностью.

Эпиграмма, неточно процитированная выше, приведена в «Записках» Екатерины Сушковой, опубликованных в 1870 г. Лето 1830 г. 16-летний Лермонтов проводил в деревне среди своих многочисленных кузин. «Была тут одна барышня, соседка Лермонтова по Чембарской деревне, и упрашивала его <…> написать ей хоть строчку правды для ее альбома. <…> Он начал:

“Три грации…”

Барышня смотрела через плечо на рождающиеся слова и воскликнула: “Михаил Юрьевич, без комплиментов, я правды хочу”.

– Не тревожьтесь, будет правда, – отвечал он, и продолжал:

“Три грации считались в древнем мире,
Родились вы… всё три, а не четыре!”» (5, с. 95).

Позднее, однако, было обнаружено, что та же история приведена в московском периодическом издании «Листок» от 24 февраля 1831 г., но здесь эпиграмма приписана «молодому человеку Николаю Максимовичу» (4, с. 523). Поэтому ныне она помещается не в основном корпусе сочинений Лермонтова, а в разделе «Dubia» (3, с. 224). Между прочим, среди «экспромтов» юного Лермонтова Сушкова приводит еще и такой: «Вокруг покойного чела / Ты косу дважды обвила; / Твои пленительные очи / Яснее дня, чернее ночи». Это четверостишие, адресованное, если верить Сушковой, ей самой, взято целиком из «Бахчисарайского фонтана» Пушкина, с заменой «лилейного» на «покойного». Вполне возможно, что точно так же Лермонтов поступил с эпиграммой «Три грации…», даже если вся эта история не сочинена мемуаристкой.

Обиженная Лермонтовым барышня предполагала увидеть совсем другую концовку – комплиментарную и уже хорошо ей известную. Такая концовка содержалось в альбоме девицы А. Лукиной (велся с 1821 по 1837 г.):

«Три Грации досель считались в мире,
Но как родились вы, то стало их четыре» (2, с. 42).

Этот альбомный мадригал, как установил еще в 1917 г. Б.В. Нейман[6 - Борис Владимирович Нейман (1888–1969), профессор Московского ун-та. Между прочим, именно он еще до Андроникова разгадал «загадку Н.Ф.И.» – Натальи Федоровны Ивановой.], представляет собой переработку заключительного двустишия одного из стихотворений Василия Петрова (1736–1799), придворного поэта Екатерины II (7, с. 70–71). Стихотворение озаглавлено «К Ъ…» и адресовано неизвестной актрисе; поскольку с конца XIX в. оно не перепечатывалось, приведем его целиком:

Девиц избранный хор, Всегда мужей пленяет взор;
Ты, выступя в театр, даров твоих со блеском
Всех нудишь чтить тебя сердец и дланей плеском;
Во лике дев видна, Как промеж звезд луна.
Суровый бог гремящей брани,
Услыша глас твоей гортани,
Пустил бы грозный меч из рук;
Забыл бы в век оружий звук.