Я есть…

– Не поможет, – горестно качнула головой Катя. – И я говорила, и дети, и свекровь, когда жива была, умоляла его одуматься. Все напрасно! Как с гуся вода!

– Но я-то по-другому говорить стану. Он по-хорошему не понимает.

– Ой, бесполезно, – Катерина вытерла слезы. – Только время тратить!

Степанида, сердито поджав губы, принесла постельное белье, одеяло и подушку, бросила на диван.

– Ладно, горе мое, утро вечера мудренее. Стели здесь, ложись. Пусть Витька твой пока перебесится, а там посмотрим, – Степанида присела на краешек дивана. – Кать, вот скажи, только честно… Ты что, до сих пор его любишь?

Подруга улеглась, задумчиво поглядела куда-то в темноту, помолчала, усмехнулась горько.

– Не знаю. Правда, не знаю. Раньше бы умерла за него, а теперь одна усталость на душе. Усталость и брезгливость. Сколько слез я пролила из-за его пьянства, сколько раз умоляла, уговаривала. Да все без толку! Это болезнь, понимаешь, Стешка, просто болезнь. И главное, не уследишь за ним. Я ж не могу целый день дома сидеть. А он только и ждет момента: я из дома, а он – к собутыльникам. Прямо борьба миров.

– Но ведь он работает как-то? Значит, может не пить?

– Работает? Еще как! В мастерских его знаешь как ценят! Советуются. Он же токарь высокого разряда, знает и умеет делать такие вещи, за которые другие мастера даже не берутся. Но сколько он держится? Дней пять, максимум неделю. И опять напивается до потери сознания. Причем, пьет только после работы, а на работе – ни-ни! Хотя замечаю, что руки у него уже трясутся.

– Странная жизнь, да? – Степанида вздохнула. – Казалось бы, живи и живи, радуйся! Бог тебе умение дал, знания, мастерство. Семью прекрасную, детей умных, жену любящую. Так нет же, словно бес его толкает в спину!

– Этого не объяснишь. Слаб человек, страстям подвержен, – кивнула Катерина. – Потому и жалко его, грешного. Кому он, кроме меня, нужен? Уйду – пропадет сразу.

– Не пропадет, – раздраженно повела плечами Степанида. – Жить захочет – одумается. Я – не ты, сразу бы его в чувство привела. А ты нянчишься с ним всю жизнь. С ума сойти! Разбаловала ты, моя дорогая, Витьку своего, распустила до безобразия.

– Ну, уж теперь как есть, – Катерина всхлипнула. – Ты, Стешка, счастливая. Повезло тебе с характером. Ты как у Некрасова, помнишь: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…». Настоящая русская баба. Имя у тебя под стать характеру – Степанида! Не Таня и не Маня, а Степанида! Чувствуешь, какая мощь в имени твоем? А я совсем не такая. Вот и мучаюсь, не знаю, как жить. А ты, Стеша, счастливая.

– Это я-то счастливая? – Степанида изумленно уставилась на нее. – И не стыдно тебе, подруга? Сама ведь все знаешь. Имя у меня и впрямь старинное, прабабкино, мама постаралась. А в остальном… Именно по Некрасову-то, моя жизнь и сложилась: «ключи от счастья женского, от нашей воли-волюшки, заброшены, потеряны…».

– Слушай, Стешка, – Катерина присела, подложив подушку под спину, – а ты что-нибудь о прабабке, чье имя носишь, знаешь?

Степанида помолчала, словно пыталась найти хоть что-то в глубинах памяти.

– Я ее совсем не знала, – тихо прошептала Стеша. – Она же умерла до моего рождения. Но мама рассказывала, что прабабушка была невероятная. Сильная, красивая, статная и мудрая. У нас в роду все женщины обладали врожденной проницательностью, сообразительностью и прозорливостью. Наша с тобой бабушка тоже. К ней все в Заречном за советом ходили. А ты помнишь, что она говорила?

– Помню, но со мной бабуля не особо откровенничала. Она же с вами жила, считала, что твоя мама нуждается в ней больше, чем моя. Жалела ее, стремилась облегчить судьбу, помочь.

– Теперь таких женщин нет, – вздохнула Степанида. – Она и в старости была красива, умна и совершенно самостоятельна! И учила меня своей премудрости. Говорила, мол, помните то, что Бог нам заповедовал. Помните и передавайте своим детям его главные слова: «Я есмь то, что я есмь…». Я поначалу не понимала, в чем тут смысл, а она терпела мою несообразительность, объясняла. Говорила, мол, будьте тем, кто вы есть, не совершайте того, чего будете стыдиться, потому что, произнося «я есть…», вы объявляете о присутствии Бога внутри себя. И после этого не можете быть подлым, злым или жадным человеком. Вы создаете себя и свою судьбу, выбирая слова, которые прикрепляете к этому «я есть…». Это библейское «я есмь…» обладает такой силой, которая способна воскресить в вас те качества, которые сделают вас и ваших близких счастливыми.

– Да, я много раз слышала об этом, – выдохнула Катерина. – Но каждый раз удивляюсь: какие сильные слова! Прям за душу берут! Надо же – я есть!

– Слова-то сильные, да не каждый их знает, – кивнула Степанида. – А кто знает – не всегда задумывается об их сути. Библию читают, а о сути ее слов не задумываются.

– И правда, удивительный у нас род, – вздохнула Катерина. – Не все мы, конечно, такие, но ты, Стешка, вылитая бабка наша. Что ни говори, а гены – страшная сила. И не захочешь, а поверишь. Я, к сожалению, больше в отцовскую породу пошла, у меня их гены верх взяли, потому я такая вспыльчивая, рыжая и веснушчатая. А ты все унаследовала от бабки: и мудрость ее, и статность, и справедливость, и красоту…

– Ладно, – Степанида решительно встала с дивана, – спи, философ. Уж скоро светать начнет. А про Витьку своего подумай. Просто пойми: рано или поздно придется этот узел разрубить. И лучше раньше, а не то он тебя до греха доведет. Треснешь его по башке сковородой или ухватом, и сядешь лет на десять.

– Это уж точно, порою едва сдерживаюсь, – согласилась Катерина. – Ну, все, все. Иди, Стеша, поспи, и я попробую подремать. Хотя какой уж тут сон?

Рассвет незаметно подступал. Июньские ночи коротки, теплы и прозрачны. Они плывут над землею легко, торопливо и беззвучно. Спешат, понимая, что лето – не их пора. Лето – время длинного дня и долгого солнцестояния.

Над Заречным светало. Еще не проснулись птицы, не голосили бдительные петухи, не мычала отдохнувшая в хлеву корова, не растаял молочный туман над большой сильной рекой. Но самый краешек горизонта уже посветлел, посерел и наполнился серебристой прозрачностью.

Новый день стоял на пороге…

Глава 4

Едва солнце показалось за кромкой дальнего леса, как, Степанида, так и не уснув, решительно поднялась. Накинув халат и сунув ноги в растоптанные туфли, она на цыпочках пробралась к выходу и, выбравшись на крыльцо, облегченно вздохнула.

Не оглядываясь, вышла со двора, торопливо пересекла улицу и, пройдя несколько дворов, открыла калитку в один из них. Пройдя поспешно к дому, тихо толкнула дверь, и, оказавшись в темных сенях, остановилась в ужасе.

Разбросанные пустые ведра, грязные сапоги, сумки и кастрюли говорили о недавней баталии. Возле шкафа лежала разбитая банка, из которой высыпалась гречка. На лавке застыл бесформенной горкой сахар-песок, рядом дремала, подогнув под себя лапки, серая кошка.

Покачав головой, Степанида взяла оставленную на подоконнике скалку и, перешагнув порог горницы, осмотрелась. На полу возле стола спал полуодетый всклокоченный мужчина, который на вдохе басовито храпел, содрогаясь всем телом, а на выдохе дергал грязной босой ногой. В воздухе стоял густой алкогольный смрад, перемешанный с запахом соленых огурцов и квашенной капусты, засохшей на грязной тарелке, одиноко стоящей на столе.

– Ишь ты, а про закуску-то не забыл, – хмыкнула Степанида.

Перешагнув через мужика, она широко распахнула окно, выключила свет и подошла к крепко спящему человеку.

Долго смотрела на него, затем, тронув за плечо, громко скомандовала:

– Подъем!

Мужчина даже ухом не повел. Только на миг храп его затих, но уже через минуту раздался с новой силой. Тогда Степанида, сердито поджав губы, прошла на кухню, набрала в пустую трехлитровую банку холодной воды и, наклонившись над спящим, перевернула банку.

– Просыпайся, изверг! Ну? Подъем!

Мужик, замерев на мгновение, беспокойно завертел головой. Раскрыв рот, всхлипнул и опять отчаянно захрапел, перевернувшись набок.

– Так, понятно, – Степанида набрала еще воды в ту же банку и, вернувшись, опять опрокинула ее на лицо мужика.

Витька дернулся всем телом, дрыгнул пару раз грязной ногой, словно пустился вплавь, икнув, с трудом разлепил мутные красные глаза.

– Что? Что такое?

Степанида молча взяла его за шиворот насквозь мокрой рубахи, приподняла и, подтянув, прислонила спиной к дивану.

– Проснулся или продолжим плавание?

– Ты кто? – очумело выпучился на нее мужчина.

– Значит, не проснулся. Бедняжка. Тогда еще порцию принесу.

– Ты, Стешка что ли? – икнув, облизал мокрые от воды губы мужик.

– Вот, уже лучше. Жизнь все-таки возвращается в твое пропитое тело.

– Чего надо? – Витька попытался придать расплывшемуся от пьянки лицу ярость. – Ты чего тут хулиганишь? Тебя кто сюда пустил? Пошла вон, а то врежу!

– Врежешь, значит? А ну, попробуй, – Степанида, сморщившись, наклонилась к нему и схватила его за грудки. – Он еще угрожать мне будет! Ах ты, пьянь проклятая, я ж тебя посажу, будешь за решеткой сидеть!