Кёнигсбергские цветы

– Я заберу её, – с уверенностью сказала я.

– Только бы у тебя из – за неё не было проблем, – взволнованным голосом произнесла Марта.

– Не будет, всё в порядке.

– И вот ещё… Это для тебя, – она протянула мне пару новых шёлковых чулок и пластинку,– эта музыка будет напоминать тебе о нас.

После этих слов она заплакала и обняла меня.

В тот вечер мы сидели очень долго. Смеялись и рассказывали истории из жизни, той жизни – до войны. Марта вспоминала смешные случаи из детства Гюнтера и Евы. Было опять уютно и тепло. Никто не думал про завтра, и что оно вообще когда – нибудь настанет.

Было уже далеко за полночь, когда мы попрощались, и я ушла, но ненадолго…

Конечно же, я не могла уйти просто так от человека, которого безумно любила. Просто уйти в ночи, с чулками и пластинкой в руках.

Я зашла в дом, там было тихо, все уже давно спали. Я прошла в свою комнату, положила подарки на комод и села на кровать. Внутри меня всё горело от решимости, но в тоже время мне было очень страшно.

Я понимала, что это единственный шанс заставить его передумать, иначе завтра он навсегда уедет.

Я подошла к зеркалу и распустила волосы, глаза мои горели каким – то внутренним огнём. И, не мешкая больше ни минуты, я вернулась. Робко постучала в их входную дверь, увидела, как загорелся свет, и через минуту услышала встревоженный голос Марты:

– Кто там?

– Марта, это Варя… Я бы хотела…

Не дожидаясь моих объяснений, она открыла дверь и впустила меня.

– Он уже в пастели, но, думаю, ещё не спит.

Я не сказала ей ни слова, и тихо прошла в комнату Гюнтера. Он лежал на спине с открытыми глазами. Свет полной луны заливал пастель, и было видно его беспокойный взгляд.

– Варя? – с удивлением спросил он.

– Я не могла уйти навсегда, не поцеловав тебя, – тихо произнесла я.

А потом я села на край кровати и склонилась над ним. Я стала целовать его глаза, лоб, щёки, шею, губы. Нас снова накрыло этим сладостным туманом, и остановиться было невозможно.

Я ушла на рассвете. Мы не плакали и не клялись друг другу в вечной любви, не давали обещаний. Мы просто любили, и слова были не к чему.

Весь следующий день я была в парящем, неземном состоянии. Мне не верилось, что это произошло. Я любила его ещё сильнее, и я была уверена, что после этой ночи он не сможет меня оставить.

«Нет, никуда он не уедет. Не сможет» – думала я, пребывая в своих грёзах.

Мне вдруг пришла мысль, что мы могли бы пожениться, и это был бы для него шанс остаться, ведь были случаи, когда русские женились на немках, и семья оставалась здесь. Я была просто счастлива от этой мысли.

Работала я в тот день очень плохо, от чего несколько раз получила подзатыльники от мамы.

– И чего ты всё время улыбаешься? – с подозрением спросила она, – работай лучше.

Я бралась за работу, но всё вываливалось из моих рук. Мысленно я приближала вечер. Думала, что будет, когда я войду и увижу его. Краска тут же вспыхивала на моём лице. Я не могла понять, откуда вчера у меня было столько смелости.

– Иди уже домой, – наконец, сказала мама,– от тебя всё равно сегодня никакого толку.

Я с радостью побежала домой. Точнее не домой, а мимо своего дома я прямиком понеслась к Гюнтеру. Сейчас я совсем не боялась, что меня увидят у них. Ждать до вечера было не возможно, настолько сильным было моё желание увидеть его, и поделиться своими мыслями.

Входная дверь была открыта. Когда я зашла в дом, на пороге меня встретила мурчащая Гренка. В доме царила тишина и пустота. Я прошла в ту самую комнату, где этой ночью я любила и целовала его. Та же идеальная чистота, как и всегда. Аккуратно заправленная пастель… Старый деревянный комод… Патефон… Ваза с белыми розами.

Я села на пол, опустила голову к коленям, обхватила её руками и завыла. Они уехали.

Они уехали, а я осталась и училась жить без них, без него. Первое время было совсем тяжело, всё напоминало о нём. А через два месяца я узнала, что жду ребёнка. Тогда уж мне совсем стало не до душевных терзаний. Моя былая смелость рассыпалась в прах. Сказать отцу такое, я точно не могла. Думаю, он бы просто выгнал меня из дома, или же отправил избавиться от ребёнка нациста, а потом, возможно пустил бы обратно. Я не знала, как быть, и тряслась как осиновый листик.

Ничего не оставалось делать, и я снова пошла к нему. Кто же ещё мог простить и помочь, конечно, только тот, кто бескорыстно и искренне тебя любит.

Я пришла к нему ранним утром, на восходе солнца, на то же самое место, где мы с ним познакомились. Тогда была удивительно солнечная и тёплая осень. Вся набережная реки была усыпана золотой листвой. Такой красивый был день. Я помню его, словно он был вчера.

– Здравствуй, – сказала я ему.

Миша обернулся и растерянно посмотрел на меня. Мы не виделись с тех пор, как раскрылся мой обман. Он всё понимал, и больше не приходил ко мне, да и я не искала с ним встреч.

– Привет, – ответил он мне, и улыбнулся. Он был очень рад меня видеть, хоть и пытался это неумело скрыть, – зачем ты здесь?

– Я… В общем, – я мямлила, совершенно не зная, как ему всё рассказать.

– Я знаю про того немецкого парня. Твой отец мне рассказал, – вдруг сказал он, и теперь настал мой черёд удивляться.

– Когда?

– Это было через несколько дней, после вашей потасовки, случившейся в доме у фрицев. Мы удили с ним вместе рыбу, потом выпили водки. Ему было тяжело это говорить, но он хотел облегчить душу, поделиться.

Миша замолчал и задумался.

– Твой отец очень сильный мужик. Я не представляю, как он всё это пережил. Я бы не смог, Варя.

– Он ненавидит меня? – спросила я.

– Нет… Совсем нет. Ему стыдно, что он сказал тебе тогда те слова, о том, чтобы ты была на месте Кати. Он не хотел этого говорить, это всё со злобы… Со злобы к фрицам… Он так их ненавидел… Потому и сказал.

Я почувствовала облегчение в груди. Значит, отец так не считает. Пусть не разговаривает со мной, но хотя бы не презирает.

– Зачем ты пришла? – прямо спросил Миша.

– Я беременна, – так же прямо ответила я.

Миша замер, словно не веря своим ушам, потом он отвернулся от меня и уставился на реку. Я понимала, что ему нужно время обдумать.

– Неужели от него? Ну конечно… От кого же ещё. Но ведь мальчишка был калекой? Видимо не совсем калекой, – сам себе отвечал на вопросы Миша. Я просто молчала и смотрена на обломки Кёнигсбергского собора, усыпанного листвой. Я понимала, что возможно сейчас решается моя судьба.

– Иди домой, – наконец сказал он.