Кёнигсбергские цветы

– Правда, почему? – спросила я.

– Ты сегодня какая – то другая. Красивая, но по – другому… Ты очень красивая, Варя.

Я смутилась, а он лишь улыбнулся.

Марты и Евы сегодня не было с нами. Они были в соседней комнате. Марта читала дочери в слух что – то на немецком языке, а Ева вышивала крестом разноцветные узоры на льняной салфетке.

Вся эта атмосфера была такой домашней и родной для меня. Казалось, что мы одна большая и дружная семья, коротаем один из своих многочисленных, тихих вечеров. Словно нет нависшей над нами угрозы расставания, нет болезни Гюнтера, нет ненависти к ним моего отца, и вообще нет этого страшного и болезненного прошлого. Есть только здесь и сейчас.

В этом доме в воздухе царила любовь. Она была осязаема, как нежный, пьянящий туман, такой тёплый и обволакивающий нас.

– Я хочу тебя кое о чём попросить, – немного смутившись, произнёс Гюнтер, – но конечно, если ты сама этого захочешь… Если ты не хочешь, тогда не надо…

– Гюнтер, о чём ты хочешь меня попросить?– прямо спросила я его.

Он ненадолго замолчал. Я видела, что эта просьба даётся ему непросто. Потом, собравшись с духом, он поднял на меня свои большие синие глаза и посмотрел в упор с тем самым, свойственным только ему вызовом.

– Поцелуй меня, – тихо произнёс он.

После этих слов меня накрыло волной жара. Словно огненная лавина прошлась от самых моих стоп до кончиков волос. Я понимала, что проваливаюсь и тону в бесконечном омуте его сапфировых глаз, и справиться с этим не в моих силах.

Я уверенно подошла к нему, села на табурет рядом, и наклонилась к его лицу, так близко, на расстоянии сантиметра от него. Я не отрываясь смотрела в его глаза, проваливаясь в них всё глубже и глубже, чувствуя его дыхание на своей коже. Сердце моё колотилось как сумасшедшее, и казалось, вот – вот выпрыгнет из груди. Потом я дотронулась рукой до его щеки и шеи. Его кожа пылала, а под пальцами я ощущала, как бешено стучит его пульс.

И я поцеловала его. Сначала мой поцелуй был робким и осторожным. Словно я касалась губами той самой фарфоровой чашки, которую боялась разбить. Но потом я уже целовала его смелее и увереннее. Гюнтер отвечал на мой поцелуй, и где-то внутри, в самом низу живота у меня пылал костёр, зажигая всё моё тело. Впервые в жизни я это почувствовала, и это было так приятно и сладостно.

Я не знаю, сколько времени длился наш поцелуй. Внезапно я услышала громкий удар входной двери, который заставил меня оторваться от Гюнтера.

Я совершенно не могла понять, что происходит. По – прежнему мне казалось, что это фантастический сон. Такой приятный и сказочный сначала, он в одну секунду превратился в кошмар.

На пороге входной двери стоял мой отец.

Кажется, он окаменел, от увиденного. Он ничего не говорил, просто стоял, выпятив на нас огромные глаза. Молчание длилось не больше нескольких секунд, но для меня они показались вечностью.

Я видела, что отец приходит в себя, и глаза его наливаются кровью и ненавистью.

– Шлюха, немецкая подстилка, – закричал он,– так вот значит, как ты проводишь время с Мишей. Я видел его… твоего ненаглядного. Вышел вечером за снастями и встретил Мишу, одного… без тебя… Он пытался там что – то мне наврать, да я уже его не слушал. Мне и так понятно где ты… Ты у этих немецких свиней… Ты врала мне всё это время, ты сюда приходила вечерами, а не с Мишей гуляла.

На его крик выбежали Марта и Ева. Они были удивлены и очень напуганы. Марта перегородила собой дверь в комнату, не позволяя Еве выйти, а потом очень строго сказала ей что – то на немецком. Ева вернулась снова в комнату.

– Как же ты могла? – продолжал отец, – как же ты могла? Твою сестру насиловали десятки немецких ублюдков, а ты сама отдаёшься этому убогому фрицу. Лучше бы это ты была там… Слышишь, потаскуха. Лучше бы тебя там… А моя Катюша была бы здесь. Но из – за этих мразей нет её.

От каждого сказанного слова он становился всё злее и злее. В один момент мне даже показалось, что я вижу перед собой не своего отца, а чужого мне озверевшего мужика.

– Папа, пожалуйста, папа, давай мы выйдем отсюда и я всё тебе объясню, – я протянула вперёд руки и пошла к нему. Самое главное для меня было увести его подальше от Гюнтера.

– Это я тебе сейчас объясню, – проорал он, и, схватив, меня за волосы со всей силы швырнул в сторону. Я упала и больно ударилась лицом о край деревянного стола. Кровь тонкой горячей струйкой полилась из моей губы.

Отец сделал шаг в направлении Гюнтера. Увидев это, Марта пулей подбежала к нему.

– Nein… Nein… Нет… Пожалуйста нет, – молила она, и беспомощно била отца кулачками по груди.

Отец оттолкнул её, а потом с размаху ударил кулаком по лицу так сильно, что она как тряпичная кукла отлетела в другой конец комнаты.

Я понимала, что главная его цель – это Гюнтер. От одного такого удара отца, он вряд ли выживет.

Гюнтер смотрел на него прямо и смело. В глазах его было только презрение. Не говоря ни слова, всем своим видом он показывал, что не боится ничего, даже смерти.

Я не знаю, как мне это удалось, но я молниеносно подбежала к столу, схватила лежавший там большой кухонный нож, и перегородила собой Гюнтера.

– Не смей, – сквозь зубы прошипела я, – Не смей, слышишь. Это ты нацист, потому что готов уничтожить людей, не способных себя защитить. Не тронь его… Не позволю…

Мои глаза, казалось вот – вот выскочат из орбит. Растрёпанные волосы спадали на лицо. Каждое слово я говорила сквозь зубы, но чётко и громко. И, казалось, эти произнесённые слова больно били отца по голове.

Он поморщился и попятился назад. Он был шокирован от того, что услышал от родной дочери, никогда не перечащей ему Вари. Не говоря больше ничего, он вышел из дома, оставив в доме Марты лишь хаос и тишину. Болезненную тишину.

Я положила нож на стол, и взглянула на Гюнтера. Глаза его были не подвижны, словно из стекла, будто только что он увидел привидение. Я не могла понять его состояние, но смотреть на него было невыносимо. Я бросилась к нему на колени.

– Милый, любимый, родной… всё хорошо. Слышишь, всё хорошо. Всё закончилось. Он больше не придёт. Он больше никогда не придёт.

Я обнимала и целовала его, заливая слезами и своей любовью. Но он всё также оставался в оцепенении, не говоря ничего и не сводя взгляда с одного и того же места.

Внезапно он произнёс что – то на немецком, что – то адресованное Марте. Она подошла к нему. На её лице с левой стороны был огромный красный отёк, который неминуемо перерастёт в синяк. Я отстранилась от него, и Марта увезла его в другую комнату, где послушно всё это время находилась Ева, не выходившая во время потасовки с отцом.

Я осталась сидеть на полу в комнате одна. От былого уюта и покоя здесь больше ничего не осталось. Вместо этого, были лишь нависшие в воздухе слова отца: «Лучше бы это ты была там… Слышишь, потаскуха. Лучше бы тебя там… А моя Катюша была бы здесь. Но из – за этих мразей нет её».

А потом я услышала громкий, невыносимый мне плачь. Это был он. И никогда ещё моё сердце не рвалось так от боли. Он повторял на немецком одну и ту же фразу: «Mutter bitte lass uns gehen… Mutter bitte lass uns gehen», и мне не нужен был словарь, чтобы перевести её: «Мама, пожалуйста, давай уедем… Мама, пожалуйста, давай уедем».

Я вернулась в своё время, свою квартиру. По щекам градом лились слёзы.

Я подошла к окну, за которым яркими красками разлилась осень. Стоящие стройным рядом ивы, склонили свои пожелтевшие ветви над озером, отражаясь в его водах. Там плавали утки, громко крякая и приглашая желающих их покормить. Вдоль озера по аллеям гуляли прохожие. Вид из окна был как всегда прекрасен, но сегодня он не впечатлял меня. Я смотрела на небо, чистое и прозрачное. Оно было невероятного синего цвета, такого же синего, как его глаза.

Я не могла принять происходящего. И я знала, что Варя тоже не может его принять, я её чувствовала. Почему именно так? Почему они не могут остаться вместе? Да, он инвалид, но они бы обязательно справились. Она же так его любила…

Глава 21

Солнечный октябрьский день. Золотая осень щедро осыпала своими красочными дарами парки и улицы старого, удивительного города. Погода баловала нас солнышком и теплом, позволяя сполна насладиться этим временем года.

Прошла неделя, с того дня, как я увидела, а точнее сама прожила события в доме Марты.

Несколько дней, я не хотела больше ни под каким предлогом возвращаться туда, настолько тяжело перенесла я те моменты. А после… Когда я всё же решила окончить начатое, я просто не смогла туда вернуться. Казалось, что меня туда не пускают. Не пришло время.

В этот солнечный день, я шуршала листвой в строну старухи – цветочницы. У меня было ещё очень много вопросов. А вернуться туда я никак не могла. Ни цветы, ни пластинка больше мне не помогали. Внутри меня была твёрдая уверенность узнать, чем всё это закончилось.

Я не договаривалась со старухой о встрече, но на моё удивление мне удалось её застать. Варвара Олеговна стояла на том же самом месте, как и обычно. Вокруг неё неизменно стояли пустые пластмассовые зелёные вазы, и лишь в одной из них был букет из пяти белых цветов. И мне было известно, для кого он оставлен.

– Я знала, что ты сегодня придёшь, – сказала она, улыбаясь мне.

– Откуда вы знали?