Отражение Беатриче

В лифте он хотел поцеловать ее, но побоялся испортить свидание и не поцеловал. Она была по-прежнему спокойна, но подозрительно тиха, словно испытывала то ли себя, то ли его. Войдя, Краснопевцев сразу зажег свет, и весь коридор осветился. Мебель у него в квартире была казенной, на стульях висели бирки с фабричными номерами. Паркетный пол блестел, как только что залитый водой каток. Анна сняла беретик, поправила волосы на лбу. Они были светлыми, пряди в косе опять показались слегка голубыми.

– Хотите взглянуть, как живу? – спросил он. – Давайте пальто, я повешу.

Разные женщины приходили сюда – красивые и развязные, нарядные и не очень, – но ни с одной он не чувствовал такой неловкости, как с ней. Ему почему-то казалось, что он ни за что не сумеет уложить ее в постель, и когда взгляд его упал на подзеркальник, где стоял очень искусно сделанный из нефрита темно-синий виноград в голубой, матового стекла вазе (на ножке болталась цена!), Краснопевцев подумал, что в ней что-то есть от нефритовых ягод: как будто живые, а сами из камня.

Анна сняла пальто и, оставшись в клетчатом простом платье, стояла перед ним с тем же мягким и внимательным выражением на лице, причем сейчас это лицо показалось ему еще светлее, чем тогда, на улице. Нужно было заманить ее в спальню, налить ей вина и поставить пластинку, а в танце увлечь на кровать... Во рту у него пересохло.

– Вы хотели показать мне, как вы живете, – напомнила она и первая шагнула в комнату.

Теперь он видел ее сзади и без пальто, которое было мешковатым и скрывало фигуру. Она была тонкой в талии, с крутыми, мощно вылепленными бедрами. Сквозь ткань платья явственно проступала впадинка, от которой начинались ее как будто бы тоже вылепленные выпуклые ягодицы.

«Вот это лошадка!» – успел он подумать о ней так, как привык думать о других женщинах, но она обернулась, и выражение ее глаз показалось ему укоризненным, как будто она знала все его мысли.

– У вас так красиво, – сказала она. – Нарядно...

– Да все не мое. – Он смутился. – Почти. Вся мебель казенная.

Он ждал, что она спросит, кем он работает, но она ничего не спросила и отвернулась от него.

– Да, очень нарядно, – сказала она, но грустно, как будто хотела заплакать. – Сейчас уже поздно, я лучше пойду.

– Куда вы пойдете? Ведь я вас хотел угостить! Давайте хоть чаю попьем!

Неловкими руками он достал из буфета бутылку коньяка, чашки, блюдца, рюмки. Она села на самый краешек дивана и грустно, внимательно следила за ним. Краснопевцев опустился на ковер, прижал голову к ее коленям и замер. Она не отшатнулась, не попыталась вскочить.

– Ты странная, – глухо сказал Краснопевцев. – Как будто вся светишься.

– Я вас увидела на эскалаторе, – прошептала она, и он почувствовал, что дрожит не только ее голос, но все ее тело, и эта дрожь отозвалась в нем неожиданной виной перед нею. – Я увидела вас раньше, чем вы меня. И сразу подумала... – Она замолчала, не договорила. – Потом, правда, стало ужасно неловко.

– Сейчас тебе тоже неловко? – спросил он, не поднимая головы.

– Нет, – просто сказала она.

Краснопевцев повалил ее на диван и всем своим крепким мускулистым телом навис над нею, всматриваясь в ее расширенные темные зрачки.

– Чего ты боишься? Меня?

– Нет, вас не боюсь.

То, как быстро все произошло, было неожиданным для него самого, и так испугал его этот короткий и низкий крик боли, которым она ответила на его силу, что он на секунду опешил. Она лежала, раздвинув белые, как молоко, ноги и обеими ладонями зажимая низ живота. Он увидел, что пальцы ее уже перепачканы кровью.

– Прости! Я не знал, – забормотал он и вдруг, не отдавая себе отчета, прижался губами к испачканным пальцам. – Я даже подумать не мог... Прости, ради Бога!

Она быстро встала с дивана и, зажимая подушкой живот, закрывшись ею, блеснула на него глазами:

– Можно мне... воды какой-нибудь...

Тогда он подхватил ее на руки и понес в ванную, большую, сверкающую белизной, с махровым полотенцем, висящим на золотом крючке, вмонтированном в стену. Она зажмурилась то ли от того сильного впечатления, которое производила на обыкновенного человека эта ванная, то ли от стыда перед Сергеем Краснопевцевым. Он поставил ее в ванну и начал, торопясь, стягивать с нее старое, уже немного тесное платье, сильно пропотевшее под мышками. Коса ее развалилась, шпильки выпали, и когда она наконец осталась в одной короткой, с кое-где оторвавшимися по вороту кружевами, рубашки, чудесные сильные волосы закрыли ей спину и грудь.

– Вот душ... – бормотал он. – Постой! Повернись.

Она покорно повернулась к нему спиной, и он направил струю воды на ее сразу потемневший затылок, круглые плечи с побежавшими по ним и ярко заблестевшими каплями. От сильной струи она сгорбилась, и Краснопевцев поцеловал ее между лопатками, потом обеими руками обхватил сзади эту молодую, вздрагивающую, горячую грудь с твердыми сосками. Она обернулась внутри его рук. Краснопевцев успел заметить, что с пальцев, которые она подставила под струю, вода побежала не белой, а чуть розоватой от крови. Он видел, что ей очень стыдно, до крика, что она готова провалиться со стыда, но вместе с тем мужской его опыт подсказывал, что она не только не боится его, но в ней вот сейчас просыпается женщина, плоть которой ничем не отличалась бы от куска мяса, если бы не исключительно женское и неизбежное одухотворение первого плотского желания, отличающее все живое от мертвого. Завернутую в полотенце, он вновь подхватил ее на руки и понес обратно в спальню. На ней все еще была мокрая бледно-голубая облепившая ее сорочка, а сползший чулок, который делал ее похожей на девочку-неряху, как их рисуют в книжках для младших школьников, она торопливо стянула с ноги и так и оставила в ванной. В спальне было темно. Обведенное темно-синей тенью, истощавшее за зиму дерево в окне тянуло наверх свои ветки, как будто просилось на небо.

Он лег на кровать рядом с нею, и она уткнулась лицом в его грудь, дыша в его шею коротким дыханием. Желанье так быстро и остро вернулось, что Краснопевцев, не успев остановить себя, уже оказался внутри ее тела. Его окатило горячей волною, и он растворился, поплыл, как плывет уставший от бега, от страха, от жара какой-нибудь странник, который хоть слышал, что где-то есть море, но моря не видел, – и вдруг посчастливилось, и, с наслажденьем припав к этой чистой и теплой воде, он весь обернулся сияющей влагой.

Потом она тихо спала на его руке, и хотя за эти два часа, которые они провели вместе, ни Краснопевцев, ни Анна не сказали друг другу и десяти слов, то, что произошло между ними, было таким естественным, как будто бы так они спали всегда: он – с краю, она – у стены, виском на его худощавом плече, и дерево с дрожью смотрело к ним в форточку. Заснуть до конца он, однако, боялся, хотя и усталость, налившая тело, клонила к глубокому долгому сну.

Минут через двадцать она открыла глаза и вопросительно посмотрела на него.

– Выходи за меня, – попросил он. – Давай прямо завтра распишемся.

– Но мы ведь не знаем друг друга.

– Достаточно знаем. Уж я-то тебя раскусил.

Она засмеялась и, приподнявшись на локте, свесив на его лицо свои густые и длинные волосы, близко-близко заглянула ему в глаза.

– Ты так смотришь, – прошептал он, – словно наизнанку выворачиваешь.

– Вы что-то скрываете, да?

Он вздрогнул всем телом.

– А что? Рассказать?

– Расскажите. – И вдруг она сильно и встревоженно провела рукой по его волосам.

Тепло, похожее на то, которое вырывается наружу, когда приоткрывают печную дверцу, чтобы подбросить дров, обожгло ему голову.

– Я переселенец. Ты знаешь, кто это?

Она неуверенно, мягко кивнула.

– Сослали нас, все отобрали, – понизив свой голос до шепота, объяснил он. – Всех сразу сослали. Семью: отца, мать и трех братьев. Два маленьких умерли. Мать умерла. А я убежал. Ну, не сразу, конечно. Отец с братом живы. А может, и нет. Не знаю. Там мало кто выжил...

– Откуда же все это? – спросила она, обводя глазами богатую спальню.

Он пристально посмотрел на нее в темноте.

– Я тебя замуж зову, поэтому скажу тебе то, чего никому не скажу никогда.

– Не нужно мне ничего говорить! – Она отодвинулась и испуганно всплеснула руками. – Зачем? Вы потом будете бояться, что я кому-нибудь расскажу...

– Не буду бояться. Я знаю уже, что не буду. – Обеими руками он обхватил ее лицо и почти коснулся ртом ее рта. – Все чего-то боятся. И я тоже очень боюсь. Но только других. Не тебя.

– Но все-таки... Ты сам решай...

– Да поздно уже отступать. И так разболтал слишком много. Мне все документы подделали.