Ночь на вокзале. Сборник рассказов

–Какая-то полоса черная,– пожаловалась Таня.

–Плюнь,-успокаивала подруга, втайне завидовавшая начавшемуся было Таниному семейному счастью.

Вечер пролетел быстро. Разговоры и тосты перемежались смехом и слезами. Потом явились и гости6 бывший танин бойфренд Ванюшка с дружком. Пили спирт, как воду. Таня уснула здесь же на диванчике. Проснувшись в смраду, она некстати вспомнила чистенькую Сережину квартиру и заплакала от обиды. Но слезы ее почему-то разозлили Ванюшку, и он несколько раз по-хозяйски ударил ее ладонью по лицу.

–Что своего жалееешь? А меня побоку?!

Иван не договорил. Таня, истерично вопя, кинулась на него, схватив со стола бутылку. Он шарахнулся в сторону. Бутылка покатилась по полу, разлилась. Но бес снова сунул ей в руку стакан, и она с ненавистью метнула его в пьяное, так не похожее на Сережино, лицо Ванюшки. Попала. Потом кто-то сбил ее с ног, и она уже ничего не помнила…

–Смотри, смотри, опять к Фоминым пошла. Ой, ты погляди-и,-запричитала бабушка у подъезда.

Под глазом у Тани набух сиреневый фингал, блузка была не первой свежести. Зачем она ходила сюда? Она спряталась в подъезде, скоро должен был прийти с работы Сергей.

–Что пьянка с людьми делает! Говорила я Варваре, она меня не слушала. Хорошая, говорит, девка. Вот тебе и хорошая!

–Да-а…Оттуда мало кто возвращается. Из разврата не возврата,– подъитожила та, что помоложе и стала искать глазами внука.

Скрипели качели, весело галдели дети, ветерок шелестел листвой.

Во дворе было уютно. Погода, кажется наладилась.

Большой человек

Он привык к себе как к высокопорядочному человеку, отличному семьянину, уважаемому всеми начальнику. Он жил фактически для семьи, деньги отдавал, никогда не изменял жене. Никогда!

С чего вдруг она начала этот спор? Нарвалась, что называется, довела его! Она – старая обрюзгшая истеричка – обозвала его импотентом! Убить ее мало! Мало…

Он вспомнил…что уже убил.

Он – честный человек, за всю жизнь ни у кого не украл копейки, всегда исправно платил налоги, не бросал окурки мимо урны, жену возил на курорты, покупал ей постарела, и никто не обращает на нее внимания. Может, если б у них были дети… Да что теперь говорить!

Зачем она наговорила ему столько слов, зачем пошла в ванную, зачем разбила его бритву? Он не соображал, как толкнул ее, помнил только, что она упала, стукнувшись головой о ванну, и по белому кафелю растеклась лужа крови.

До приезда врачей он в ванную не заглядывал. Был не в себе. Но злость не проходила. «Дура! Вот дура!» – шептал он, сжимая кулаки. Он машинально что-то отвечал врачам, кажется, все же ему хватило ума сказать, что она упала сама из-за низкого давления. Такое с ней бывало.

Несмотря ни на что, он не испытывал к ней никакой жалости и был рад, что ее, наконец, увезли… Конечно, она умрет. Травма была ужасной. Столько крови он еще не видел.

Он начал прибираться, так как любил чистоту. Жена же была неряха. Вымыл начисто пол в ванной, выбросил в мусоропровод осколки бритвы. Следуя раз и навсегда установленному режиму, лег спать в положенное время. В желудке сосало от голода. За минуту до этого он заглянул в холодильник и растерялся от множества судков и мисочек, махнул рукой, взял колбасу. Но как-то не жевалось и не глоталось.

Засыпая среди хаоса тревожных мыслей, он даже прикинул расходы на похороны и свои знакомства по этой части.

Ему казалось спал долго, но прошел всего час. Из забытья жизнь вернула его в действительность. От одной ясной мысли бросило в пот:

«А вдруг его посадят в тюрьму за убийство?» Но ведь он даже не бил ее никогда! Он – убийца!– такого быть не может! Ах, если бы вернуться во вчера, когда еще все было хорошо!

Еще вчера он подписывал бумаги, шутил с переводчицей (лучше бы он на самом деле завел с ней роман или женился даже). Вспомнилось, как она была, когда они вместе ездили в Н…, была не прочь остаться у него на ночь. Но он, как порядочный человек, не заводил романы с подчиненными. Вместо этого они закатились в ресторан. На обратном пути случилась какая-то неприятность. Ах, да он кажется сбил собаку: вывернулась неожиданно из темноты. Он чертыхался, оправдывался. Она тогда назвала его убийцей… Отношения их с того дня как-то испортились, и он уже подумывал о ее увольнении.

Жизнь, как кинолента, разматывалась в обратном направлении. Вспоминались живо десятки рукопожатий, улыбок, заискивающих взглядов. Совещания. Планерки. Горел, что называется, на работе.

Дома одно и тоже каждый день. Да он к этому привык. Только он мог вытерпеть часовые телефонные разговоры жены с подругами. А бесконечное лечение от бесплодия?! Она обвинила его в том, что он заставил ее сделать первый аборт.

Она забыла, как они жили тогда! Снимали квартиру, экономили на всем.. в его жизни даже намека на будущую карьеру не было. И он долго уговаривал ее повременить с ребенком. Они тогда любили друг друга и никто, кроме их двоих им был не нужен. Да, хорошее было время.

Молодость вспоминать было приятно. Он был счастлив по-настоящему. Сколько было веселых застолий с друзьями! Где те друзья сейчас? Позднее он сам стал избегать встреч с ними, ссылаясь на дела. Но как он не пытался думать о другом, в глаза кидалась молодая, веселая Маша. Маша последних лет – совсем другой человек.

И вот эти два образа жены слились в один болезненный и кровавый. В нем проснулась жалость. Часы летели со скоростью секунд. Постель горела под ним, он не знал, что с собой делать. В нем шевелилось и росло что-то человеческое: ужас, стыд, отвращение к самому себе. Он физически ощущал, как седеют волосы на его голове, струйки пота бегут по груди. Он смахнул одеяло, сел, уставившись в полумрак. «Господи, что это?»– взмолился он. И вдруг его осенило: телефон.

–Алло! У вас там должна быть… – говорил он, молясь и путаясь.

– Больная спит. Ей назначено лечение. Не переживайте вы так, завтра можете навестить, – ответил бодрый девичий голосок.

–Жива?Жива!!!– воскликнул он, и из самого нутра к глазам покатилась слеза.

За окном забрезжили сумерки и высветили на стуле халат жены. Будто она встанет сейчас, наденет его и пойдет в кухню готовить мужу завтрак. Большой человек на миг показался себе маленьким и ничтожным, обыкновенным мужиком, которому без жены никуда.

Бомж

( фрагмент романа И. Петровой «Идеальный мужчина» в обработке).

Шли святки. Люди ели мясо, запивая его вином, или, уютно устроившись у телевизора, наслаждались домашним уютом. А на улице замерзал бомж.

Мороз под тридцать градусов продолжался уже не первый день. Слепой старик, у которого он жил в аварийном подвале, метался в жару. Есть было нечего и надо было идти на улицу.

Превозмогая боль коченеющих рук и ног, он заходил в подъезды и звонил непослушной от мороза рукой в случайные двери. В одной квартире дверь открыла девочка лет десяти и тут же захлопнула ее, испуганно ойкнув.

Из-за другой бешено залаяла и застучала когтями по дереву собака. И он, звонко стуча застывшими ногами, обутыми в рваные холодные «дутыши», неуклюже выбежал вон. Дальше также не везло. Во всех глазах читал он свою ненужность и убожество. Люди отводили взгляд и старались отвлечься от тяжелого впечатления, что он проводил. Кожа на руках лопалась, кровила, но он уже привык и к боли. Всё же женщины были добрей. Он жадно сгрыз, неуклюже держа, несколько печений, проглотил яйцо, сплевывая приставшую скорлупу, хватил у подъезда снега.

В следующем подъезде вкусно пахло жареным мясом, отчего, приглушенный болью, его аппетит только усилился. Выбрав дверь попроще, позвонил, прислушиваясь к звукам изнутри. Дверь слегка приоткрылась. Встретил удивленный взгляд молодой женщины, а ниже любопытный доверчивый взгляд маленького мальчика. Женщина кивнула и ушла. Вскоре сунула ему подмышку пакет. Вздохнула, глядя на его руки, велела немного подождать и через минуту вынесла рукавицы. Что-то согрелось в его душу, и оттого физическая боль стала острей. Он открыл рот для благодарности, но женщина вдруг изменилась в лице, исказив его мимолетной гримасой отвращения и жалости, поторопилась закрыть дверь.

Он вышел из подъезда и побрел – никому не нужный в пустоте стылого вечера. Вдруг отчего-то перестало хватать воздуха, и он прислонился к случайному забору, почти не чувствуя холода, погрузился в тягостный полусон.

Как живуча душевная боль! Все умирает и застывает в человеке, а душа рется к лучшему. Умирая, он видел окна родного дома и мать. Он сделал несколько жутких шагов на свет. Ему отчетливо показалось: вот он дом, вот он! Шагнув на последнем дыхании к крыльцу, он рухнул, гулко стукнувшись об пол чужим деревянным телом.

Он не слышал, как втаскивала его в дом, выбиваясь из сил, седая старуха, как она причитала над ним, как над покойником. Женщина жила на свете уже девятый десяток лет, много знала, многих похоронила на своем веку, но тут растерялась. То, что это бомж, она поняла по тонкому плащику и дырявым сапогам. Что же делать? Бежать за скорой за две улицы? Но она не надеялась на свои силы, да и телефон мог просто не работать. Через миг она приняла решение. Достав из-за божницы начитанную долгими ночами мазь, смазала ею вспухшие кровоточивые руки бомжа, сняв одежду, смазала все тело. Больной застонал.

– Потерпи, сынок, потерпи,– приговаривала она. – Как хоть звать-то тебя

–Витя,-проговорил он. Вместе с теплом в тело возвращалась нестерпимая боль.

Сквозь стоны и бред напоила старуха больного святой водой и оставила лежать у печки, укрыв одеялами. «Господи, помоги рабу Божию Виктору, исцели раны его смертные! Богородица-заступница смилуйся!»-до света молилась старуха.

Мерцала лампада. Стонал больной. Мелькали тени в углах, пугая ее, наползала холодом тьма из-за плеч, голоса чужие слышались, виделись в окнах лица умерших. Крестилась молитвенница, падала на колени, билась лбом об пол.

Лет тридцать уже она исцеляла молитвой и наговорной водой безнадежных, и тянулись к ее дому несчастные…

Опустила она крест в банку с водой, шепчет, просит Бога. Еще больше тени сгущаются. Застучало что-то под крышей, над иконами прямо. Все вокруг черным-черно стало, только лики светятся. Не отводит старуха глаз. «Не впервой это. Пугают!»

Застонал больной. О смерти просит. «Спаси раба Твоего, Господи!», – еще слезней молится старуха.