СемьЯ

Саша отвела глаза.

– Я… Я не ем мясо.

Женя, усевшаяся по правую руку, фыркнула в таком бешенстве, что даже лампа будто бы чуть померкла перед ними. Мила замерла с банкой в руках:

– Но как же…

– Значит, ты сегодня не жр-решь, – отрезала Женя. Ее картавость чуть смягчила грубое слово. – Милка, давай в темпе. У меня желудок сейчас склеится.

– Зря ты не хочешь, – сказал Костик, усаживаясь напротив. В руках у него покоилась жестяная миска с присохшими комочками еды. – Правда, вкусно. Может, кусочек?

– Я вам верю, но несколько лет назад я пообещала себе, что не стану есть животных. Я, наверное, слишком наивная, но мне их жалко.

– О да, – влезла Женя. – Как же замечательно, что ты сама это понимаешь.

– Жень, – Костин выдох, такой уже родной и знакомый. Саша с трудом сдержала улыбку.

– Ну, как хочешь, – Мила сноровисто вскрыла банку консервным ножом и, зачерпнув ложкой мясо в глянцевой пленке жира, первым делом положила Юре. – Правда, в таком дурдоме можно было бы хоть немного поесть. Силы пригодятся.

– Я не хочу, – натянуто улыбнулась Саша. – Правда. Спасибо за предложение.

– Давай хоть воды тебе налью… Воду-то ты пьешь? – спросил Костик с преувеличенной серьезностью.

– Пью, – улыбнулась Саша.

Ужинали в тишине. Саша чувствовала себя белой вороной, замечала в чужом чавканье долгие паузы, видела сомнение в глазах. Бродяги ели, делая вид, что все нормально, но воздух вокруг них чуть подрагивал от напряжения.

На Сашу, то и дело отхлебывающую из кружки, старались не смотреть.

– А где вы берете еду? – спросила она, устав от тягостного молчания.

– Вор-руем, – ответила Женя с вызовом.

– Приходится, – согласился Костик. – Порой делаем вылазки, обчищаем склады. Сейчас проще – яблоки, картошка на огородах… Наберем на зиму, и нормально.

Саша лишь кивнула ему в ответ.

Вновь повисло молчание, ложки судорожно заскребли по мискам. Лампа чуть мерцала, и Саше нравилось смотреть на нее, на ее живой огонек, будто бы костер, что разливал тепло по сторонам. Саша давно согрелась, и на щеках ее проступил румянец – она чувствовала, как кожу покалывает прилившей кровью.

– Валенька, давай покушаем… – Мила, сидящая рядом с девочкой, ласково гладила ее ладонью по волосам, а Валя морщилась, прятала лицо от света.

Да, Мила старше бродяг, ее расплывшееся тело выглядело материнским среди худых и нескладных обитателей гнезда. Даже то, как она ласково проводила рукой по хрупким девчоночьим плечам, с какой нежностью будила Валю, говорило о многом.

– Давай-давай, просыпайся. Ночью встанешь голодная, а кормить тебя уже никто не будет, – уговаривала Мила.

Саша попыталась вспомнить, будила ли собственная мать ее такой лаской хотя бы раз в жизни, но не смогла. Она без отрыва смотрела на Валю, которую Мила уже усадила на колени и принялась сноровисто кормить тушенкой, что липла блестящей пленкой к ложке. Видимо, Мила спешила накормить девочку, пока она еще до конца не проснулась.

Валя сонно хлопала глазами и послушно ела.

К Сашиному горлу подступила тошнота.

– Тихо! – сказал Юра, и все звуки в комнате разом оборвались. Саша застыла вместе с бродягами, переводя взгляд с одного лица на другое.

Тишина, плотная и неподвижная, обволокла их сгорбленные силуэты. Женя, рука которой застыла в воздухе вместе с ложкой, будто бы окаменела. Даже молчаливая Валя спрятала лицо на груди у Милы.

Костя медленным движением выключил лампу, и теперь вместе с тишиной их обступила и чернота. Саша едва не вскрикнула, когда ее ладонь нашарил Юра и крепко сжал в своей руке.

– Ни звука, – едва слышно предупредил он. Саша кивнула, не подумав даже, что он этого не видит.

Секунды ползли, неповоротливые и тяжелые, словно булыжники, а Саша то и дело забывала дышать. Она прислушивалась так сильно, что чувствовала тиканье наручных часов на запястье у Костика – точно таких же, как у папы.

Папа…

Бродяги молчали. Только их слабое дыхание, едва заметное, было слышно в запертой комнате. Саше до смерти хотелось спросить, что происходит, но она боялась этого, боялась и молчала, желая вновь нашарить теплую Юрину руку и стиснуть ее, только бы понять, что она здесь не одна.

Если бы не их дыхание… Она сорвалась бы, закричала или бросилась к кому-нибудь, потому что стены снова сдавили, потому что подкравшийся страх надавил на плечи, потому что на миг ей почудилась, что Саша снова стоит в бесконечном тоннеле с вонючей черной водой…

Одна. Совсем одна.

Чувство схлынуло, но его гаснущее эхо все еще было в груди.

А потом и паника стала осязаемой.

Кто-то внизу ходил. Едва слышно – только шорох, только что-то неясное и неверное, но нет. Это шаги. Шаги, от которых бродяг отделяли дверь и небольшая лестница, приближались.

– Боже… – едва слышно выдохнула Мила, и Юра шикнул на нее. Все напружинились.

Шаги казались Саше странными, но она никак не могла понять, почему. Если их звук доносился до далекой комнаты, значит, они были очень громкими. Вода плескалась неразличимо, но этот слабый грохот, словно что-то на бетонных колоннах вышагивает по тоннелю…

Сашино дрожащее дыхание выбилось из череды других дыханий, и она приказала себе успокоиться, попыталась дышать со всеми в одном ритме. Бродяги и правда дышали, словно единый организм: вдох и выдох, вдох и…

Шаги остановились.

Казалось, даже слабое дыхание пропало из комнаты. Кто еще бродит по этим тоннелям?..

Время остановилось. Ни дыхания, ни дуновения, только ужас – липкий и ненавистный, он теперь сидел за столом вместо новых Сашиных знакомых, он заменил собой и Юру с теплыми ладонями, и злобную Женю, и по-матерински дружелюбную Милу и даже…

Темнота там, под ногами, ожила. Шаги удалялись. Саша все еще не дышала, боясь, что оно может вернуться.

Не дышали и бродяги.

Прошло немало времени, прежде чем шаги растворились в спертом воздухе, и только тогда Юра вновь решился зажечь керосиновую лампу. Саша надеялась, что в тот миг, когда теплый огонек обогреет их лица, страх спрячется по углам, но нет.

Лица бродяг казались вытянутыми и бледными до синевы, мясистый подбородок Милы дрожал, а она стискивала Валю в руках так, будто хотела умереть вместо нее. Егор, сжимая в руке потухший Сашин телефон, лег на матрас и спрятал лицо в складках ткани. Женя стискивала зубы с такой силой, что слышался скрип.

– Ушла… – прошептал Юра.

Костик поставил миску на стол, вытер рукавом жирные губы и тихо сказал: