Нобелевская премия. Роман

Вероникины тапки своей яркостью и блеском тоже привлекали внимание. Но указанный на них 36-й номер заставлял многих со вздохом класть их обратно в сумку. И в какой-то момент она неожиданно для самой себя услышала свой голос, звенящий от волнения:

– Да вы не смотрите на размер! Они большемерки, соответствуют 37-38-му!

Торговля пошла бойчее, и совесть, поначалу было куснувшая ее, быстро успокоилась. В конце концов, они же без задника. И, если будут чуток малы, это не страшно.

Против ожидания, роль продавщицы не слишком тяготила ее – отчасти она даже гордилась неожиданными успехами на новом поприще – за час удалось продать целых пять пар. Лишь один раз она перепугалась по-настоящему. Сначала вообще не поняла, что случилось, почему все женщины вдруг начали поспешно запихивать свои тряпки в глубину сумок. Причина открылась, когда было уже поздно: грубая мужская ручища, возникшая откуда-то из-за плеча, мертвой хваткой вцепилась в тапок, который Ника держала перед собой.

От ужаса она не могла вымолвить ни слова – так бывает во сне, когда видишь кошмар, хочешь кричать, но крик никак не выходит из разинутого рта. Смотрела на конопатую волосатую лапу, тянувшую ее тапок, и сама обеими руками ухватилась за него – она была готова отдать грабителю (а кто это мог быть, как не грабитель?) все, что угодно, но пальцы сжимались помимо ее воли.

– Нарушаем, девушка, – послышался ленивый басок за ее плечом. Голос был такой беззлобный, что Вероника решилась обернуться. Курносый веснушчатый милиционер выглядел мирно, по-человечески, хоть и был квадратный как шкаф.

– Простите, пожалуйста… я сейчас уйду… не буду больше, – по-детски залепетала Ника срывающимся голосом.

– Вот и нечего, – неопределенно добавил шкаф, выпустив, наконец тапок. – Смотрите давайте…

Вероника, счастливая тем, что так дешево отделалась, торопливо засунула тапки в сумку и собралась уходить, но соседка, похожая на ворону, остановила ее:

– Ты первый раз, что ли? Не суетись. Как увидишь мента, прячь товар, и все. Главное, чтоб в руках ничего не было. Никто тебя отсюда не погонит.

– Вы им платите! – догадалась Ника. – Но я наторговала всего ничего, мне жалко это отдавать, я лучше пойду.

– Можно подумать, остальным есть чем платить! Не мельтеши, никто ничего не платит, давай помалкивай об этом, не подавай им идею.

– Но ведь милиционеры же понимают, что здесь идет торговля, они же видят, как мы прячем товар?

– Ну и что – им плевать, – не очень логично, но с убедительной интонацией ответила «ворона». – Им положено тут ходить и нас строить – вот они и ходят. Работа такая, ты прям как маленькая.

И она действительно оказалась права: впоследствии такое случилось еще не раз, когда менты со строгими лицами вальяжно прохаживались вдоль ряда торговок, которые на их глазах совали свои кофты, шапки и ботинки в стоящие перед ними сумки. Прохаживались – и уходили прочь, до следующего рейда. В чем был смысл этой игры, Вероника так и не поняла, но правила ее освоила и успешно следовала им всякий раз, когда спускалась в переход. А, поскольку тапок у нее имелось аж два мешка, походы туда стали для нее еженедельным занятием.

ххх

Во время одной из таких ходок Ника разговорилась с молоденькой девушкой, оказавшейся рядом и продававшей удивительную куклу – очевидно старинную, с фарфоровым лицом, золотыми локонами, в шляпке и платье из парчи и бежевых кружев. Сама девочка тоже была бы похожа на эту куклу – в случае, если б ту надолго забыли на пыльном чердаке. Тоже белокурая и миловидная, но какая-то измятая и замызганная. Ее лицо выглядело совершенно отрешенным, будто она находилась далеко отсюда и вообще не соображала, что здесь делает. Девочку, казалось, нисколько не занимало, продаст ли она свой сказочный товар – и этим она разительно отличалась от других женщин, которые, кто бойко, а кто просительно заглядывали в глаза покупателей.

Прохожие часто останавливались возле бежевой красавицы из прошлого века, хвалили ее, трогали кружева и атласные туфельки. Многие интересовались ценой, услышав которую согласно кивали и тут же шли дальше. Понятно, что такая кукла не могла стоить дешево, но богатые покупатели в переход не заглядывали.

Где-то через полчаса стоимость куклы начала падать. Симпатичная замарашка, ее хозяйка, принялась скидывать цену каждому последующему покупателю чуть ли не вдвое, и вскоре продала свою драгоценность совсем за копейки, практически по стоимости обычных пластмассовых магазинных кукол.

– Как жаль! – не удержалась Ника. – Слишком дешево… Она же старинная, это, наверное, семейная реликвия?

– Да, ее подарили бабушке моего мужа, когда она еще только в гимназию поступила, – неожиданно охотно отозвалась девочка. На ее лице проявилась виноватая улыбка, сделав его еще милее. – Очень жаль было продавать, я не думала, что так мало денег дадут… Но оставаться тут тоже больше не могу, мне пора домой, там дочка у меня.

– Маленькая? – спросила Ника, которая тоже закончила торговлю и направилась вместе с беленькой девушкой в сторону метро.

– Четыре года, Асей зовут. Но она у нас инвалид, не ходит до сих пор, не разговаривает…

Девочка внезапно начала говорить быстро-быстро, словно боялась не успеть рассказать Нике всего до того момента, как они расстанутся:

– От нее отойти нельзя ни на минуту, сейчас моя свекровь сидит с ней, но ей пора на работу, поэтому мне надо побыстрее возвращаться. Свекровь очень добрая, она нам помогает с деньгами, потому что я все время с Асей, на работу ходить не могу, а муж у меня физик, им в институте уже давно зарплату не платят… Юра, это мужа моего так зовут, подрабатывает ночью в магазине, товар грузит, но там платят тоже совсем мало. А днем он все равно в институт ходит, потому что занимается важным изобретением, которое нельзя бросить… Вот и Алевтину – это куклу так зовут, Алевтина – решили продать, потому что денег не хватает. Асе же реабилитация нужна, чтобы она научилась ходить и вообще выздоровела. Хотя столько, сколько я за нее получила, все равно не хватит. Но лучше хоть сколько-то, чем ничего, правда? У Юры дома еще много чего есть на продажу – подсвечники старинные, картины, настольная лампа, очень красивая, из бронзы… Тоже можно будет продать, и тогда понемногу наберется, сколько нужно на реабилитацию.

– Ты только не здесь всё это продавай! – принялась убеждать ее Ника. – Неси в художественные салоны, в антикварные магазины, в комиссионки. Здесь за копейки все отдашь, в переходе такое не покупают!

Потом посмотрела на безмятежное девочкино лицо и поняла, что та ни за что не разберется, где и какие есть антикварные магазины и комиссионки.

Беспомощная, бестолковая, нежная дурочка, прямо как она сама… Разве такой по силенкам ребенок-инвалид?

– Постой, я сейчас тебе свой телефон запишу, – Ника порылась в сумочке, нашла там карандаш и конфетный фантик, нацарапала на фантике номер. – Позвони обязательно, у меня подруга есть, Лиза, очень толковая, она тебя научит, как продать повыгодней.

Девочка поблагодарила, сунула фантик в карман куртки и поспешно юркнула в распахнутую пасть метро. Ника проводила ее взглядом, изнемогая от жалости, потом пошла дальше: в такие «переходные» дни она позволяла себе маленькую бесплатную награду – прогуляться по Александровскому саду и Манежной площади, к которым она как недавняя провинциалка питала слабость. А тем временем в вестибюле станции «Площадь Революции» фантик с номером выскользнул из кармана, в котором девочка принялась рыться в поисках жетона на проезд, упал на пол и тут же был затоптан сотнями ног.

ГЛАВА 3

Юра Курбатов удивлял окружающих уже с младенческого возраста. Еще в ту пору, когда не умел ни ползать, ни говорить, он на редкость доброжелательно и радостно принимал мир вокруг себя, причем даже в таких малоприятных его проявлениях, как мытье головы щиплющим глаза мылом или знакомство с газоотводной трубкой. Морщился, кряхтел, но никогда не возмущался громогласно, не орал дурниной, что делают в подобных случаях другие младенцы. Просто терпеливо ждал, когда жизнь повернется к нему своей светлой стороной, и можно будет подолгу рассматривать висящие над ним игрушки, трогать их, пробовать на зуб. А чуть позже даже воспитатели в детсаду, обычно не слишком вникающие в характеры своих подопечных, обращали внимание на жадный интерес мальчика ко всему вокруг. Он мог подолгу наблюдать, как тает снег, а потом допытывался – почему тот становится водой? И почему вода, когда замерзает, превращается не обратно в снег, а в лед? И как получается, что на улице, при одной и той же температуре, под ногами могут хлюпать одновременно и снег, и вода? Он приставал к взрослым, стремясь в каждом вопросе дойти до конечного осмысления, не удовлетворялся односложными ответами, и поэтому от него нередко отмахивались в довольно грубой форме. Но Юру это ничуть не обижало – он великодушно принимал всё несовершенство человеческой натуры и легко прощал взрослым их нервозность и отсутствие любознательности.

В младшей школе стал очевиден его талант к точным наукам. Объяснения учителем новых тем и правил он воспринимал так, будто уже хорошо и давно все это знал; ему не приходилось разбираться, задавать вопросы, и даже делать домашние задания не было необходимости. Поэтому Юра просил родителей приносить ему другие книги и учебники, посложнее; изучал их самостоятельно, но и там, как правило, все было доступно с первого же прочтения.

Юрино любопытство имело такой масштаб, что даже школе не удалось его уничтожить. Он перепрыгнул два класса – сперва из первого перешел в третий, потом сразу в пятый. После чего его перевели в одну из самых сильных физматшкол Москвы. Однако и там он оставался неудовлетворенным лучшим учеником, мозгу которого не хватало нагрузки, которая заставила бы его работать в полную силу.

Необычным у Юры был не только мозг, но и сердце. Мальчик обладал редкой даже для взрослых способностью относиться к окружающим событиям и людям снисходительно и сочувственно.

«Сын – единственный человек, который может находить со мной общий язык!» – говорила его мать Софья Вениаминовна, профессор психологического факультета МГУ, женщина, способная останавливать на скаку коней, но совершенно не умеющая уступать им дорогу. Точно также она не смогла идти на какие бы то ни было компромиссы с собственным мужем, крупным ученым-химиком, поэтому брак их развалился очень скоро. Маленький Юра жил с матерью, много времени проводил с отцом, и скреплял этих двоих не только самим фактом своего существования, но также исключительно чутким отношением к обоим, каким-то таинственным умением всякий раз гасить их взаимное раздражение. Мать не могла не оценить этот Юрин талант, недоступный ей самой, и потому дарила мальчика отношением, какого не удостаивался от нее ни один другой мужчина: считала, что он вправе совершать самостоятельно любые поступки и уважала их. Впрочем, позже Софья Вениаминовна усомнилась в том, что это было правильно, винила себя, допускала, что именно такое её абсолютное доверие впоследствии сыграло с сыном злую шутку.

В московский инженерно-физический институт Юра поступил в 16 лет. Учился с интересом, но по-прежнему всё давалось чересчур легко. Уже на втором курсе один из преподавателей, дабы одарить парня нагрузку, в которой тот нуждался, подключил Курбатова к подготовке своей кандидатской диссертации. Для этого брал его с собой в Дубну, в Центр ядерных исследований. И вот там Юра нашел то, чего ему так долго не хватало, загорелся, увидел возможности не только изучать природу вещей, но и воздействовать на нее. Он был страшно благодарен этому предприимчивому преподавателю, которому стоило невероятных усилий организовать студенту допуск к секретным исследованиям. Правда, внакладе препод не остался – львиная доля его диссертации была сделана руками и мозгами второкурсника Курбатова, который при этом вовсе не претендовал на соавторство, удовлетворяясь и наслаждаясь самим процессом познания и исследования совершенно новых для него сфер и материй.

В крупнейшем исследовательском институте при академии наук, куда Юра был распределен по окончании вуза, его уже через год назначили руководителем лаборатории. А еще через два года Курбатов подготовил и защитил собственную диссертацию, став таким образом самым молодым кандидатом наук за всю историю существования института – по крайней мере, так утверждал его научный руководитель.

Докторская диссертация Юрия Курбатова была почти готова еще через два года, причем многие говорили, что её темой является фактически полноценное открытие, которое сделал молодой ученый, и которое при соответствующей обработке вполне может потянуть на Нобелевскую премию… Юра, конечно, только посмеивался, так высоко он не метил, но эта оценка его очень радовала – и вовсе не из-за тщеславия, абсолютно чуждого его натуре. Просто это же здорово, что работа, доставляющая ему самому такое удовольствие, нужна человечеству и приносит пользу людям.

Коллеги, да и вообще все, кто так или иначе пересекался с Юрой, относились к нему без всякой зависти, что в научной среде большая редкость – особенно при таком стремительном и беспардонном взлете. Видимо, причиной тому являлась столь же редкая доброжелательность Курбатова, его простота, готовность помогать другим и отсутствие даже малейших намеков на заносчивость и гордыню.

Девушкам Юра тоже нравился. Но сам он, общаясь с ними охотно и дружелюбно, сближения избегал. Понимал, что зацикленность на науке и работе не позволит ему уделять подруге сердца должного внимания и времени, а случайные связи претили его чувству уважения к себе, к женщинам и чисто физиологической брезгливости. К счастью, природа одарила его довольно-таки спокойным темпераментом, и ночи, проведенные за трудами в лаборатории или над научными книгами вполне заменяли ему ночи всякой иной страсти.

Появление в жизни Юры, талантливого молодого кандидата наук, мальчика из семьи потомственных ученых и коренных москвичей маленькой беленькой пичужки, студентки педвуза, приехавшей с столицу учиться из глубокой, как Марианская впадина, провинции, явилось одной из тех забав судьбы, которым та иногда предается, заскучав от слишком ровного и благополучного течения чьей-то жизни.

Оля была двоюродной сестрой одного из коллег Курбатова, симпатичной, доброй, ласковой и бесконечно наивной. Вернее, это Юра называл ее наивной, а другие, менее деликатные люди определяли Олины умственные способности гораздо грубее. Однако она была так открыта миру, так умела радоваться каждому солнечному лучу, каждой травинке, выросшей в неположенном месте, так искренне сияла в ответ на любой проявленный к ней знак внимания, что Юра, неожиданно для себя самого, начал стремиться видеть её как можно чаще, словно она стала для него неиссякаемым источником некого особого тепла и света, каких он не получал даже у себя в лаборатории.

Случайная встреча дома у коллеги, к которому Юра забежал отдать какие-то бумаги, его просьба проводить сестренку до общаги по еще не знакомому ей городу, гулянье допоздна по бульварам и переулкам московского «тихого центра», изумление девушки каждому памятнику, площади или зданию, знакомым ей по фотографиям, в итоге вылились в нежную дружбу – пожалуй, слишком нежную для дружбы.

Выросшая на надежной и обильной деревенской земле, Оля чувствовала себя в Москве растением, пересаженным в тесный горшок, плохо вписывалась в студенческие компании, тосковала по дому и тем самым вызывала в Юре потребность заботиться о ней – чувство, очень опасное для мужчин.

Когда он объявил матери, что женится, та резко вскинула брови – но тут же совладала с собой. Сын так решил, он не спрашивает ее мнения – значит, она не имеет права отговаривать его от этого неравного во всех отношениях брака. Сын умнее, тоньше, деликатнее, дальновиднее своей матери – в этом Софья Вениаминовна не сомневалась – значит, не ей его вразумлять.

Поэтому она лишь ободряюще улыбнулась и обняла Юру.

Дальнейшая совместная жизнь с юной невесткой очень скоро подтвердила опасения новоиспеченной свекрови – брак был ошибкой, причем большой и непоправимой.

Непоправимой – потому что Оля оказалась в быту чистым золотом, покладистой, хозяйственной, отзывчивой, готовой на бесчисленные уступки, бесконечно доброй и ласковой. Свекровь подвергала невестку нелегким испытаниям, иногда невольно, иногда сознательно, но в итоге всё чаще ощущала, что её заливает нежность к этой белокурой девочке – несмотря на отчаянное нежелание этого, несмотря на собственную суровость. Она понимала, что испытывает сын, и потому знала, что брак этот навсегда.

А большой ошибкой этот альянс оказался потому, что Юра начал почти ежедневно забегать к матери в комнату перед сном, просто так, без особой цели, чтобы всего лишь поболтать, поделиться впечатлениями дня. И Софья Вениаминовна с беспощадной ясностью видела, что жена никоим образом не может подойти Юре в качестве собеседника – слишком отличались языки, на которых говорили молодые супруги, слишком разными были их мысли, интересы, мечты. Да, сына трогало и даже умиляло Олино щебетанье, но одного умиления недостаточно, это мать знала наверняка. Для неё было так же очевидно, что никакой Галатеи её любимый Пигмалион из жены никогда не вылепит, и что всегда будет обречен на интеллектуальное одиночество в собственной семье.