Нобелевская премия. Роман

Так оно и вышло.

Когда она принесла плоды своего труда, янтарщик долго и с удовлетворением разглядывал их, позвав Ашота для проведения полноценного всестороннего анализа художественной ценности разложенных перед ним произведений искусства. Оба довольно цокали языками, некоторые из «образцов» даже смотрели на свет и под конец признали их безусловное совершенство. Но окончательно выдохнуть Лиза смогла, только когда получила оставшиеся пять тысяч – рублей, разумеется.

ххх

Однажды один из добрых приятелей из числа торговцев рукоприкладствами (так продавцы называли предметы рукоделия и декоративно-прикладного творчества) на Арбате, которому Лиза иногда подкидывала свои работы на реализацию, по дружбе поделился с ней контактом, позволяющим разбогатеть быстро и глобально.

– Есть одна тетка, Лейла зовут, она какой-то там фонд помощи ветеранам Афганистана организовала, – пояснил он. – Бабла у нее немерено, вот она и решила заняться скупкой произведений искусства – ну ты понимаешь, искусства нашего разлива, чтоб поярче было, чтоб купола-колокола и прочая а-ля-рюс. Сгребай все, что есть у тебя в наличии, и бегом к ней – цены можешь выставлять ломовые, ей торговаться в падлу, заплатит, сколько скажешь. Главное, поспеши, лови момент.

Вопрос, откуда у фонда помощи бывшим воинам-интернационалистам немереные деньги, и почему на эти деньги покупаются «произведения искусства», тем более столь сомнительные, у Лизы даже не возник – подобные фонды плодились в то время в огромном количестве, а понять их назначение и тем более происхождение капиталов, которыми они ворочали, ей определенно было не дано. И первой мыслью, появившейся после того, как она спешно прикинула в уме, какие из своих батиков, панно и шкатулок сможет немедленно отвезти к Лейле, стала мысль о Нике.

– Быстро собирай свои акварели, те, осенние пейзажи, которые мне нравились – они у тебя целы? Хотя да, куда они денутся, ты ж так ничего и не продаёшь… И масло возьми, какое получше, можно натюрморт с обезьянкой, – торопливо командовала она по телефону подруге. – В общем, выбери сама что поэффектнее. Завтра едем к меценату-долбанату, который ни фига не смыслит в живописи, но покупает все подряд за бешеное бабло.

Ника, огорошенная таким неуважительным употреблением торжественного слова «меценат», попыталась что-то возразить, но уговаривать ее Лизе было некогда, и она просто бросила трубку. «Если получится, – думала она, – то Никитка наконец-то поверит в себя, поймет, что все в ее силах».

Если бы она только знала, чем обернется для Ники этот визит! Но что поделать – порой самые лучшие планы жизнь оборачивает в полную их противоположность, и предусмотреть эти ее выкрутасы совершенно невозможно.

Назавтра они обе с огромными сумками явились к старинному особняку в районе Сокольников, который занимал фонд помощи воинам-интернационалистам. Точнее, огромные сумки были у Лизы, Вероника только помогала ей их тащить, сама же она взяла лишь небольшую папочку, в которую сложила около десятка своих лучших акварелей размером в тетрадный лист. За такой скромный вклад в торговый оборот фонда она была нещадно обругана подругой.

Девушки поднялись по мраморной лестнице с коваными чугунными перилами и узорчатыми решетками в сопровождении встретившей их секретарши, и остались ждать в просторном холле с огромными кожаными диванами, тяжелыми шторами с кистями на окнах и толстым пушистым ковром на мраморном же полу. Холл этот, несмотря на дороговизну убранства, выглядел на редкость неуютно, будто пустое складское помещение и являлся преддверием святая святых – кабинета главы фонда Лейлы.

Вероника напряженно молчала, и, чтобы как-то успокоить отчаянно трусившую подругу, Лиза принялась фантазировать, будто в кабинете сидит восточная шахиня в шароварах, которую полуобнаженные наложники умащивают ароматическими маслами перед встречей с великими мастерами современного изобразительного искусства. Однако вместо пышногрудой волоокой шахини минут через десять из кабинета стремительным шагом вышла худенькая дама неопределенного возраста и невыразительной внешности, которая была бы похожа на чиновницу какой-нибудь районной администрации, если бы не идеально сидящий, очевидно брендовый костюм и быстрый, словно пристреливающийся взгляд черных глаз.

– Лейла, – представилась она, крепко и коротко пожав руки каждой из девушек. – Показывайте, что у вас.

Лиза еще раньше разложила на диванах свои батики и шкатулки, Вероника же, пока «шахиня», не выражая никаких эмоций, рассматривала их, принялась торопливо вытаскивать из папки акварели. Одну шкатулку Лейла передала зачем-то секретарше, которая ушла с ней куда-то, а по возвращении вернула изделие Лейле с коротким утвердительным кивком. Это выглядело так, будто хозяйка попросила ее сходить к эксперту и подтвердить – действительно ли шедевр принадлежит руке того мастера, которому его приписывают?

Лейла очевидно ценила свое время сильнее, чем деньги. Потому что уже минут через десять прекратила изучать товар, подытожив коротко и однозначно:

– Мне нравится, я беру.

– Что именно? – еле справляясь с волнением, уточнила Лиза.

– Всё. Цены скажете Алине, – она мотнула головой в сторону секретарши, – она вам выпишет чеки, деньги получите в кассе.

И собралась было уходить, но Лиза, совершенно не готовая к такому ходу событий – без боя и торга, – выпалила ей вслед:

– У нас дорого, работы эксклюзивные!

Лейла вздрогнула, обернулась и посмотрела на Лизу так, будто та матерно обругала ее.

– Разве я интересовалась, сколько это у ВАС стоит?

Она скрылась за дверью кабинета так же стремительно, как и появилась, и Лиза поняла, что оскорбление, нанесенное ею хозяйке фонда, можно смыть только деньгами. Причем деньгами самой Лейлы.

И она принялась называть секретарше Алине, безмолвно стоявшей позади, стоимость своих работ.

– Эти три батика – по три тысячи каждый. А этот – шесть тысяч, тут работа на шелке, очень редкая техника. Шкатулки слева – по полторы тысячи, остальные по штуке. А гобелен стоит одиннадцать тысяч триста пятьдесят (такую точность Лиза применила для убедительности, что ее цены не с потолка взятые, а досконально высчитанные)…

Вероника с изумлением наблюдала за вольной цифровой импровизацией подруги (по дороге сюда та говорила, что, если очень повезет, она надеется получить за всё вместе тысяч десять рублей), но окончательно потеряла дар речи, когда Лиза, завершив перечисление, скромно добавила:

– Цены, разумеется, в у.е.

Секретарша Алина бесстрастно фиксировала все сказанное в блокноте, потом обернулась к полуобморочной Веронике, которой не оставалось ничего другого, как выдавить из себя более скромные, но все равно столь же нереальные расценки на свои акварели…

Алина отвела девушек в бухгалтерию, где каждой выписала по чеку на заявленные суммы, шлепнула на них печать фонда с замысловатым восточным узором и удалилась, указав на дверь с табличкой «Бухгалтерия». Подруги на ватных ногах последовали туда, почти не сомневаясь, что морок вот-вот развеется. Однако бухгалтершу, сидевшую за этой дверью, ничуть не заинтересовало назначение столь глобальных выплат. Правда, отсчитав около половины положенных Лизе денег, она развела руками: