Связаны прошлым

—Да, но радоваться можно и тише, – бормочу под нос, словно Гринч я, а не он. – Смотри, весь народ испугал, – киваю по сторонам.

– Они расступились, чтобы нам не мешать, – слышу, сквозь смех. – Анастасия Викторовна, меньше пессимизма, – произносит Громов, отпуская меня, – от него морщинки на лбу появляются, – и указывает пальцем на собственный лоб.

– А чего Вы такой радостный, Максим Александрович? – интересуюсь, принимая снова защитную позу. Так определенно легче с ним разговаривать.

– Ну, плакать в такой момент было бы довольно странно, не находите? – упиваясь полученными эмоциями, Громов, продолжает шутить, чем выводит адекватную часть моей личности из себя. А мы чуть не поцеловались. Господи, прости, если бы это случилось. Пришлось бы неделю рот отмывать хозяйственным мылом. Вдруг вирус адвокатский подцепила и начала бы также разговаривать.

–Хам! – восклицаю, отворачиваясь.

– Не могу не ответить Вам на это взаимностью, – доносится в мою удаляющуюся спину.

– И грубиян! – ставлю точку в несуразном разговоре, резко остановившись.

– Не, ну, это уже лишнее, мадам, – слышу прямо позади себя. Взглянув через плечо, интересуюсь излишним вниманием с мужской стороны:

– Чего Вы добиваетесь?

– А Вы как думаете? – служит мне ответом будоражащий оголенные плечи полушепот. Я совсем забыла прикрепить съемные длинные рукава, поэтому чувствую всё гораздо острее, несмотря на теплый, казалось бы, безветренный вечер.

– А никак уже не думаю! – вновь ощетиниваюсь, превращаясь в вечно волнующегося барсука.

– Пораскиньте немного узловым центром, – поравнявшись со мной, заканчивает мысль Громов, – правда настоятельно рекомендую амплитуду выбрать поменьше, – для пущей убедительности еще и ладонью крутит, словно лампочку в люстру вставляет.

– Как Вас только терпят, – кривлюсь в гримасе нескрываемого отвращения, что даже и разыгрывать не приходится. Стоит только вспомнить его громкие высказывания в сторону женщин, как желание врезать Громову накатывает с новой силой.

– Так никто меня и не терпит, – доносится до меня.– Это как? – обращаю на оппонента       полный задумчивости взгляд. В очередной раз провёл.

– А вот «как», отвечу Вам после того, как услышу от Вас ответ на мой ранее произнесенный ответ, – его губы ласкают шею своим теплым дыханием, оставляя после холодную пустоту не только на коже, но и внутри.

– Не знаю, правда, – надуваю губки в попытке найти снисхождение, но не удостаиваюсь даже успокаивающей улыбки. Та же нейросеть куда эмоциональнее этой древней праведной рептилии.

– Лжете, мисс Шестакова, – ухмыляется Громов, раздувая неожиданным покашливанием волосы на моём затылки.

– Я не умею лгать! – восклицаю, концентрируясь на противоположной стене без зеркала. Как же хорошо, что мне не приходится наблюдать со стороны за пьяной глупостью обеих сторон.

– Снова ложь, – я подсознательно ощущаю, как пальцы Громова скользят по моему плечу, вызывая мурашки,– и Вы даже не не краснеете! Побойтесь Бога, Шестакова! – змей-искуситель во плоти.

– Говорит отражение самого дьявола, – я поднимаю подбородок выше, сталкиваясь нос к носу с обладателем. Желание отдать на наркотическую проверку выпитую бутылку с шампанским уже не кажется таким диким. Ну, не могу же я в самом деле так себя вести с таким женоненавистником.

– Вы и в Бога не верите? – Громов смотрит глазами куда угодно, но только не на меня. Я снисхожу с небес на землю и поворачиваюсь, чтобы столкнуться с непроницаемым серым взглядом.

– Вера слишком сильна подвержена субъективизму, – отвечаю без тени эмоций на лице. – Считаю, что в наше время нужно верить лишь в себя. Иначе мир тебя просто поглотит. И даже кость твоя не станет ему поперек горла.

– Вы конкретно подсели на феминизм, Анастасия Викторовна! – восклицает адвокат без тени улыбки.

– С чего такие выводы? – взмахиваю волосами, сбрасывая скопившееся напряжение.

– А всё ясно, как божий день, – голос праведника ему не идет. Второй раз за пять минут вспоминает о Всевышнем. – Я уверен, что проблема, которую так или иначе Вы проецируете на любое событие в настоящем, гораздо глубже той, что Вы мне рассказали пару дней назад. А также я уверен, что Вы прекрасно понимаете, что я пытаюсь Вам сказать. И Ваша ложь в моем присутствии только подтверждает эти факты.

– С чего.., – хочу возмутиться, но меня тут же словесно затыкают:

– У тебя уши краснеют, когда ты хочешь соврать, – будто с маленьким ребенком диалог ведет.

– Я не хочу иметь с тобой, тьфу, с Вами, ничего общего! Понятно?! – срываюсь на крик, попутно осознавая, что проиграла. Снова. В какой раз уже?

– Но нам придется объединить усилия, чтобы победить, – хватает меня за руку Громов, когда я устремлено двигаюсь к выходу на террасу.

– Нам? – ошарашенно таращусь на бесстрастное мужское лицо, – и с чего такая уверенность в победе? – бросаю гневно на ходу.

– На досуге прокрутил нашу беседу и нашел некоторые несостыковки, – в умении завуалировать мысль ему точно равных среди моих знакомых нет.

– Ох, и сразу согласились? – поднимаю в удивлении брови. – Вы ведь были против, Максим Александрович, – пытаюсь задеть без причины, но по итогу только еще глупее выгляжу. – Почему же сейчас передумали?

– Люблю побеждать, – отвечает с долей непосредственности. Будто бы Громов совсем не заинтересован в деле. Ага, как же. — Особенно приятно выигрывать сложные сражения, да и еще такого масштаба.

Свожу к переносице брови, обдумывая сказанное. Что так поразило гневного ненавистника женского пола, что он решился поднять белый флаг?

– Вы чересчур уверены в себе! – заявляю и сосредоточиваю всё внимание посередине между медиальными концами бровей. Инь-тан, так называют триггерную точку третьего глаза акунпунктуристы. Неплохо было бы помассировать эту точку в спа, сняв тревожность и стресс последних недель.

– Этого не отнять! – парирует, как ни в чём не бывало. Интересно, этого деревянного человечка может хоть что-то вывести из себя?

– Мы не поладим!– привожу первый попавшийся аргумент, даже не надеясь, что он, действительно, подействует. Так, жалкая попытка.

– Мы уже пару часов находимся в одном здании на довольно близком расстоянии, но еще не поубивали друг друга, – даже противопоставить нечего. Чаша весов однозначно на стороне Громова. Сегодняшний вечер показал, что при должной цели мы можем быть по одну сторону.

– Я подумаю, – для пущей убедительности киваю.

– Мне нужен ответ прямо сейчас, – заявляет Громов, неожиданно надев адвокатскую маску. Шустро переобуваешься. Не боишься по пути лыжи потерять?

– Почему? – смотрю на него в полной растерянности. А как же классический сценарий: женщина выёживается, а мужчина ведется?

– Через пару часов у меня рейс до Нью-Йорка, – отвечает, взглянув на наручные часы. Не Ролекс. Но определенно выполнены рукой талантливого мастера. Редко увидишь антиквариат в повседневной носке. А это точно раритет. "Fludo". Швейцария. Середина XX века. Хром, сталь. Правда браслет не оригинальный. Отец был тем еще заядлым коллекционером циферблатов.

– Понятно, – как можно более безучастно выражаю свои эмоции. К чему эти танцы с бубном? – Ну, тогда удачи.

– Ты сейчас серьезно, да? – неожиданно в мужском теле зарождается жизнь. То ли в воздухе феромонами подуло, то ли кишечная палочка залетела и смуту навела.

– Ты сказал, что уедешь, – мой указательный палец фактически касается чужой груди, – вот и уматывай в свою Америку! А меня оставь. Чего увязался за мной? – тыкаю пальцем, создавая дополнительный дискомфорт. – Ты отказал мне, когда я пришла в офис Сушинского за помощью, а теперь решил поиграть в рыцаря?

– Нет, – как всегда лаконично, чётко и сухо. Полено какое-то.

– Ни нет, а да, – сейчас я напоминаю молодую учительницу школы. – Подумал он. Славы захотелось, да? Или посмеяться над блондинкой решил? – во мне кипит злость. Но не персональная, её локализация охватывает гораздо больше, чем можно предположить. – Справлюсь без твоей помощи, понятно?

– Охмуришь Осипова или его советника Перфилова? – слышать постыдную мысль из его уст противнее, чем представлять в собственной голове. – А дальше что? – срывается Громов, чудом избегая крика. Но лучше бы орал, как потерпевший. Его злой рокот разносит в щепки мою самозащиту, вынуждая подсобрать хвост. – Место в Совете федерации и неприкосновенность? Потом срок давности истечет, а ты как была белой и пушистой для всех, так и останешься, да? – колит правдой, словно крапивой. Больно. Горько. И жжет. – А о себе подумала? О чувстве собственного достоинства? Как будешь засыпать с мыслью, что к тебе могут вломиться в дом, арестовать и посадить в тюрьму? Жить каждый день как на иголках. Дышать на совещаниях через раз. Ходить от одного места до другого с оглядкой, думала? – каждая новая фраза выстреливает из его уст, словно из пулемета. И моя оборона падает, выставляя на суд жалкую личину слабой женщины. – То-то же, – подтверждает друг Сушинского, видя как по моим щекам бесшумно скатываются слезы. —А я подумал о том, как тебе можно помочь.

– И как? – выдавливаю из себя, вытирая ладонями лишнюю влагу.

—Так я тебе и сказал, – Остановите планету, я сойду. У меня нет сил бодаться с этим персонажем.