Спираль

Спираль
Ирина Шишковская

Эта история началась давно, когда большую страну сотрясали судороги революции и гражданской войны. Беглый белый офицер волею судьбы оказался в Европе. Его супруга и малолетняя дочь остались в Союзе, и не было ни малейшего шанса узнать, что с ними случилось.

Дочь беглеца выросла, скрывая свое происхождение. Когда представилась возможность, сбежала в Германию с советским ученым, скрывалась под чужими именами. Познакомилась с русским перебежчиком, работавшим на Абвер, завела с ним роман. Незадолго до войны их пути разошлись.

Немецкий шпион с русскими корнями часто вспоминал о женщине, которая невольно стала предательницей. Он полюбил ее, но быть вместе… Его провидение забросило в один из лагерей в сердце Европы. Кто мог представить, что здесь встретится ему беглый белый офицер, который когда-то оставил в России малолетнюю дочь?

Порой история творится в одно мгновение. Что уж говорить о том, какие повороты совершают судьбы людей за сто лет. Разматывается клубок тайн, нанизывается петля за петлей, сплетается полотно сюжета, который придумала сама жизнь.

Ирина Шишковская

Спираль

От автора

Все действующие лица в книге выдуманы, совпадения с реальными историческими персонажами и событиями случайны.

Часть первая

Глава первая. 1930 год

– Ну что ж, товарищ Павлов, нами принято решение отправить вас в Берлин, так сказать, для приема опыта от наших немецких товарищей. Есть возражения? – уполномоченный с малиновыми петлицами, ехидно, как показалось Павлову, посмотрел на него, явно не веря, что могут быть у того хоть какие-то возражения.

– Нет, товарищ оперуполномоченный, партия приказала, комсомол ответил: «есть!» – с нарочитой суровостью сказал Николай.

– Вашего научного руководителя, профессора Васнецова, мы отправить не можем – сбежит, – малиновый хмыкнул, – хотя от нас не сбежишь. Вы меня поняли, товарищ?

– Так точно! Хотелось бы уточнить насчет ассистента, время уже поджимает.

– Ах, да, ассистента!

Опер встал из-за казенного стола, оббитого зеленым сукном, одернул гимнастерку и, заложив большие пальцы рук за ремень, стал прохаживаться по кабинету. Николай напряженно следил за ним.

– А кого вы предлагаете, товарищ Павлов?

Вопрос был лишний и неуместный, Николай давно уже подал список, еще когда делегацию должен был возглавлять не он, а профессор Васнецов. Перечень лиц был короткий: Кольцов, Егорушкин и Иванова. И ему даже показалось, что под папкой с его, Николая, личным делом, лежали такие же серо-коричневые папки личных дел лаборантов. Но раз «малиновый» играет в эту игру, а Николай, как и большинство граждан в стране, хорошо понимает ее правила, то, что ж, придется отбивать мяч:

– Предлагаю своих товарищей: Егорушкина, Иванову и Кольцова. Все работали над этой проблемой, комсомольцы, как и я, и любой достоин представить нашу Родину.

– А вы не на выставку едете! – опер вдруг сурово посмотрел на него. – Представлять нашу родину не надо! Вам следует в Германии работать и учиться, чтобы в кратчайшие сроки, так сказать, овладеть знаниями.

– Извиняюсь! Виноват, товарищ оперуполномоченный! Неправильно выразился.

– Ну-ну, ладно, неужели я не понимаю, хочешь же, как лучше, – опять осклабился опер, – понятно, что и представлять тоже будете, без этого никак. Ты мне другое скажи, Павлов, – вдруг он перешел на доверительное «ты», – так уж все они твои товарищи?

– Коллега – буржуазное слово, но суть наших отношений передает лучше, – согласился Николай. – Конечно, в первую очередь они мне коллеги. Близко мы не общаемся, только по работе, а по работе ко всем трем никаких нареканий у меня нет. С любым готов ехать.

– Хорошо, товарищ Павлов, ваши пожелания мы учтем, возвращайтесь на свое рабочее место, завтра я вас вызову, – сказал опер снова официальным тоном.

На следующий день, когда Зина была в лаборатории одна, за ней прибежал посыльный от директора:

– Иванова! Вызывают!

Зина встала и сняла синий мешковатый халат, в котором обычно работала. Она не носила ни красную косынку, ни другие атрибуты революции, как некоторые девушки в их институте, одевалась скромно, но красиво, хотя, конечно, как могла на свое копеечное жалование. От бабы Дуси остался «Зингер», на котором она научилась шить, и теперь это умение очень ей пригодилось, особенно после того, как она вышла на службу в такое солидное учреждение. Грубый халат надевался, чтобы не испортить одежду: белую блузку с глухим воротом и синюю юбку ниже колен. Проходя мимо стеклянной двери, Зина мельком окинула себя взглядом в отражении, подумала, вернулась, сняла с вешалки халат и надела его снова. Ей показалось, что так будет правильнее.

В комнате за столом сидел мелкий клоп с кустистыми неряшливыми бровями в форме НКВД и барабанил пальцами с обгрызенными ногтями по грязному сукну стола.

– Вот что, Зинаида Алексеевна, есть предложение командировать вас на учебу в Берлин к нашим немецким товарищам. Чтобы, значит, вернувшись, вы с коллегами смогли обучить наших инженеров и рабочих на заводах и фабриках.

«Что он несет? – подумала Зина. – Какие заводы и фабрики?» Изобретение, которым они тут занимаются, пока не имеет никакого прикладного применения.

Клоп продолжал разглагольствовать, не вставая из-за стола. Зинаида стояла, сесть он ей не предложил, да и стула перед его столом не было, все стулья стояли вдоль стены. На одном из них безучастно сидел Павлов и делал вид, что это все его не касается.

Павлов в понимании Зинаиды был типичный карьерист – первым у них из молодежи стал кандидатом в ВКП(б). Из старых кадров никто не вступал в партию, хватало им партийного контроля из неграмотного мужичья с заводов да вот таких малиновых клопов. Но не дурак. Профессор привел его после учебы к ним в лабораторию, всячески опекал и протежировал. Павлов относился ко всем ровно, в склоки не вступал, на собраниях не клеймил, но по служебной лестнице двигался бойко – уже старший в отделе, а еще не так давно был, как Зина, простой лаборант.

– Так что скажете, товарищ Иванова? – на Зину пялились «кустистые» глаза, ожидая ответа.

– Я согласна ехать, куда пошлет партия и правительство!

– Ну и отлично! Биографию вашу я изучил: отец погиб в империалистическую, мать умерла от тифа в гражданскую, жили с бабкой, окончили школу с инженерно-техническим уклоном, бабка померла, пошли работать. Вот у нас тут в комсомол вступили, а почему не учитесь? На вечерний был летом набор.

– Не успела подать документы, товарищ. Была в трехмесячной командировке в Орле, вернулась – прием окончен.

– Это не беда, подавайте сейчас! Надо было сразу к нам обратиться! Мы бы помогли. Мы всегда нашим товарищам помогаем. Вы же наш товарищ? – «малиновый» опять вопросительно посмотрел на Зину.

– Конечно ваш! – отозвалась она в тон ему.

– Со всеми вопросами ко мне приходите, мы всегда поможем, – повторил зачем-то опер многозначительно.

Отпустив ее, он обернулся к Павлову и велел ему остаться:

– Вот, товарищ Павлов, мы с вами всех посмотрели, и раз у вас никаких предпочтений нет, то решать придется мне.

Николай предусмотрительно предложил Кольцова и Егорушкина, будучи абсолютно уверенным, что они оба не пройдут. Егорушкин был одной ногой на вылет из ВЛКСМ, имея взыскание, умудрился примкнуть к оппозиции. Такой без шансов. А вот с Кольцовым был риск. Он идейный, происхождение – хоть в палату мер и весов: отец и братья – члены ВКП(б), отец вообще с 1905 года, мать из семьи революционеров, о которых в школьных учебниках написано. Идеальный кандидат. Именно на этом и хотел сыграть Николай. Слишком идеальный. Общение с оперуполномоченным Шмайковым кое-чему его научило. Сам Шмайков в партии недавно, пришел в органы из школы рабочей молодежи, нигде еще не работал и не служил, кроме органов, и должен, нет, просто обязан был недолюбливать таких, как Кольцов, у которых отец был знаком с самим Лениным.

Все так и вышло, как планировал Николай. Шмайков грязно намекал, похотливо подмигивал, но подписал документы на Иванову.

Зина медленно шла по коридору к лаборатории. Она, конечно, знала, что едет делегация от их института в Берлин, шли проверки, шерстили всех, выгнали академика Померанцева и тех ребят из лаборатории, у кого происхождение подкачало. Пришли на их место какие-то идиоты с рабфака, но все как один комсомольцы и горлопаны. Все это тянулось уже несколько месяцев, а недавно Зина услышала, что ее любимый профессор Васнецов не едет, а делегацию возглавит кто-то из людей, близких к власти. Так значит, Павлов. Ожидаемо. Но что Зину предлагают к нему ассистентом, это было совершенно неожиданно. Понятно, что это не из-за языка. Зина нигде и никогда, ни в одной анкете не писала, что знает немецкий, как, впрочем, и французский. Да и не нужен там язык, дадут переводчика из органов. Язык там как раз был бы лишним и опасным. Она подумала, что логичнее было бы выбрать Кольцова, а вот Егорушкина – нет. Она не вникала, но краем уха слышала, что тот выступил на каком-то собрании еще до ее вступления в комсомол и наговорил там лишнего, за что получил взыскание. Зина в комсомол вступать не хотела. Но их лаборатория теперь с особым статусом, и было объявлено, что все должны быть комсомольцами. А не комсомольцы – это она и Аркадий Эмблат. И потому месяц назад их обоих приняли по ускоренной процедуре. Зина вызубрила все, что было написано в брошюрке, которую ей выдали на бюро, но в результате ее только и спросили, почему отказались от НЭПа и сколько республик в Союзе Советских Социалистических.

Хотела ли Зина поехать в Берлин? Конечно, хотела! Да она согласна была ехать куда угодно, лишь бы отсюда! Несмотря на то, что вряд ли она сможет в этой поездке что-то увидеть. Привезут, скорее всего, с вокзала в гостиницу, а потом на завод, так и будут возить, как стадо баранов, под присмотром. Но, может, хотя бы из окна автобуса она увидит кусочек другой жизни. Понятно, что если такая поездка и будет, то она будет первой и последней для нее. Второй раз ей так уже не повезет.

Баба Дуся, которая никакая ей не бабушка, а была когда-то гувернанткой ее матери, бывала с семьей своей ученицы и в Париже, и в Лондоне, и в Берлине. Рассказывала ей по-немецки про отдых в Баден-Бадене, а по-французски о поездке в Лувр, и как ее, Зины, дед решил в один день, и вся семья уехала на лето в Цюрих, потому что его дочь и ее будущая мать, тогда молоденькая девушка, тяжело заболела от любви к своему кузену. Зина, сейчас вспоминая рассказы Евдокии Поликарповны, которую для конспирации она всегда, даже когда они оставались только вдвоем, называла «баба Дуся». Думала о них, как о сказках, которые все знают, но в которые уже не верят. Осенью восемнадцатого, когда отец пропал окончательно, и вестей от него больше не было, а мама однажды вышла из дома обменять столовое серебро на продукты и не вернулась, они остались с Дусей одни. Зине тогда было только шесть лет. Все, что было до этого, она не помнила, были лишь только какие-то отдельные вспышки из памяти: солнечное утро на даче и отец собирает снасти, чтобы идти рыбачить, вечер и мама в свете торшера читает газету: «Алексей, ты только послушай!» – обращается она к отцу, какие-то сборы. Кто уезжает? Отец на войну? Они в имение бабушки под Полтавой? И больше ничего. Все остальное ей рассказала Дуся. Пусть будет еще что-то в ее жизни, кроме густого тумана действительности. Пусть будет еще хотя бы Берлин!

Дуся была на редкость умна и практична. В отличие от мамы, которая наивно верила, что все это ненадолго и вот-вот как-то разрешится, Дуся как-то сразу с ужасом догадалась, что большевики – это навсегда. И раз они не могут уехать, то надо приспосабливаться. Зина и выжила только благодаря ей.

Первым делом Дуся перевезла их на другую квартиру, туда, где их никто не знал. Как она это устроила, Зина не догадывалась. Что смогла из ценных вещей, но только небольшое и дорогое, собрала в узлы скатертей и простыней и наняла извозчика. Проехали часть пути, слезли, взяли другого, так и переехали. Книги, мебель, люстры – все бросили на старой квартире. Сами поселились в дворницкой под лестницей в большом, как теперь говорили, «бывшем» доме, а по-новому: «доме партийных работников». «Пусть плохая, но отдельная, – говорила Дуся о квартире, – нет соседей – нет вопросов».

Позже справила новые документы. Вместо Иваницкой Зина стала Ивановой. «Не любят в России нерусских, – объяснила потом она Зине, – да и такая фамилия больше подходит для новой жизни», – грустно улыбнулась. Дуся работала, шила на машинке, убирала квартиры, потихоньку продавала вещи, когда было совсем невмоготу, Зина училась. «Учись хорошо, – говорила Дуся, – при любой власти лучше работать не руками, а головой». Очень хотела, чтобы Зина поступила в институт, но не получилось. Однажды Дуся, поднимая ведро воды в чужом доме, ойкнула и упала замертво. «Удар», – сказал вызванный перепуганной хозяйкой врач. Зина в восемнадцать лет осталась совсем одна и вместо института поступила на службу.