Шпион императора

– Вы правы. – вздохнул Юрий. – Хотя… объяснить это непросто!

– Вы начинайте, а я постараюсь понять.

– Этот Савельич, или нотарий, не только показал, но еще и рассказал много интересного… и знаете, меня почему-то очень тронула судьба царя Федора и его супруги царицы Ирины. Я понимаю, не такая уж это трагедия – наследника они еще могут дождаться, – а в остальном, чего бы их жалеть? Но что-то меня задело… может, ее слова, которые Савельич пересказал, может, портрет Федора… не знаю, но все это как-то смешалось в моем сознании с судьбой Бориса, и с недавним прошлым Московии, и вообще с судьбой всего царства… нет, простите, не знаю, как это лучше передать!

– А, мне кажется я вас понял… – Варкаш помолчал, задумчиво поглядывая на Юрия, потом согласно кивнул: – Вы правы, эти венценосные супруги вызывают симпатию и сочувствие, тем более когда царица столь прекрасна… ведь именно так, я уверен, описал ее наш нотарий. Вы же молоды, романтичны, к тому же одержимы ностальгией, и в силу этого все связанное с Московией вас не только трогает, оно для вас свято…

– Причем тут романтика! – смутился Юрий. – Просто я очень хочу, чтобы у правителя Годунова все получилось, а посколько они все крепко повязаны…

– Скажу больше, – кивнул Варкаш, – я тоже желаю удачи и правителю Годунову, и царю Федору с его прекрасной супругой, и всему этому замордованному народу. Ваши чувства делают вам честь, господин Георг! Но, боюсь, нам с вами следует готовится к худшему… разве что наследник все же появится? Это бы сильно укрепило позиции Правителя. Однако не будем терять надежды и портить так удачно сложившийся день. Одно то, что вы вернулись невредимым из этого таинственного Кремля – уже великая удача!

– Неужели вы это серьезно? – удивился Юрий. – Я думал, вы шутите, господин граф.

– То не есть шутка. Вспомните свои же уроки: «дурное дело нехитрое» – да, да! Поэтому я и беспокоился, что все дурное всегда и везде не отличается ни умом, ни хитростью.

– Это как сказать… – Юрий загадочно поглядел на графа и таинственно понизил голос: – А разве мы с вами не замышляем нечто весьма хитрое?

Варкаш изумленно посмотрел на него и вдруг весело рассмеялся.

– Совершенно верно! Замышляем… только то не есть дурное! Поверьте мне, все останутся довольны, и было бы глупо, даже преступно не попытаться осуществить нашу маленькую хитрость. Выпьем же за эту попытку, мой осторожный друг, – удачи вам!

Глава 6.

Удача Юрию действительно понадобилась, и намного раньше, чем они оба предполагали. Прошло дня два после их разговора о семействе Вельяминовых – наступило воскресенье. Юрий, как всегда в праздничные дни, отстоял раннюю обедню в полюбившемся ему храме Николы Мокрого, что неподалеку от Водяных ворот, и в самом умиротворенном состоянии духа отправился побродить по городу. Он любил эти прогулки, особенно вдоль берега Неглинки; здесь он всегда замедлял шаг или останавливался, подолгу любуясь зубчатыми стенами Кремля, смотревшимися особенно могучими и яркими на фоне довольно мрачных построек деревянной Москвы. Конечно, ему довелось повидать немало могучих крепостных стен, гораздо более неприступных, чем эти, но Кремль, как и сама Москва, почему-то завораживали его – наверное, он был пристрастен. Впрочем, тут действительно было много интересного, особенно знаменитые московские умельцы кузнечного дела. Они чаще всего располагались со своими кузнями именно здесь – супротив кремлевских стен – и, судя по толпившемуся возле них пешему и конному люду, на отсутствие заказов не жаловались. Юрий часто здесь бывал и, затесавшись в толпу, мог часами следить за работой прокопченных до черноты, с обожженными бородами и красными, слезящимися глазами, кузнецов, с наслаждением слушая громкий говор толпы, ржание коней и тяжелые удары молотов по наковальням. Не менее интересны были прогулки и по берегу реки Москвы. Тут находились торговые пристани, и можно было неплохо развлечься, наблюдая за погрузкой или разгрузкой пришвартованных возле них барж и даже довольно больших судов, меж коих ловко и бесстрашно сновало множество малых самодельных плавучих средств, от плотов до подобия суденышек, иногда об одном лишь гребце. «Значит, перепадает и этой мелюзге…» – одобрительно думал Юрий, наблюдая за их настырным мельтешением. Далее по берегу было ставлено немало ветряных мельниц, с теснящимися рядом складами, где денно и нощно толокся рабочий люд, и работа кипела, не прекращаясь даже по праздничным дням. Издали это очень напоминало суету муравьев, с той лишь разницей, что здесь еще добавлялись постоянные разборки с матерщиной и драками. В общем, тут было на что посмотреть, но почему-то сегодня он лишь бегло прошелся по этим, так полюбившимся ему, местам и, даже не глянув в сторону пороховых да бумажных мельниц, которыми обычно очень интересовался, – не упуская случая не только поглазеть, но и поговорить с трудниками – снова вернулся в Китай-город.

День был погожий, морозный, с пьянящим студеной свежестью воздухом. По-зимнему низкое солнце, слегка подернутое дымкой, не грело, но зато веселило душу, окрашивая сугробы и все вокруг в теплые, розоватые тона. Сегодня Москва казалась ему нарядной, приветливой – даже обычно мрачноватые и настороженные московиты повеселели. Люди высыпали на улицу погулять, посудачить, поделиться слухами, а заодно и отвести душу в шинках. Но ему и это нравилось, хотя конечно… лучше бы отводили душу иным манером. В воскресный день люди толклись и гомонили возле лавок, радуясь и праздничному дню, и возможности поглазеть, послушать и посплетничать всласть. Юрий тоже глазел и слушал, упиваясь родной речью, – Московия все так же манила его, будя фантазию и любопытство. Ему хотелось знать об этой стране все, а еще больше понять ее народ; оттого и полюбились ему эти одинокие прогулки по городу, ибо где же еще лучше всего это сделать, как не на улицах, в шинках или на базарах? Особенно нравилось ему бродить по Китай-Городу, который смело можно было назвать деловым центром Москвы. Здесь располагался Земский приказ, Печатный двор, Посольский двор, Мытный двор, Гостиный двор, торговые ряды и Таможня. К сожалению, были еще и тюрьмы, и застенок у Кремлевской стены, и Лобное место, которое Юрий старался обходить стороной. А еще была Красная площадь – сердце Москвы – как Юрий ее называл, хотя… может сердцем ее остается все же Кремль? Посоветоваться было не с кем, и Юрий объединил их для себя в одно целое. Как бы то ни было, но Китай-город действительно являлся средоточием государственной жизни Московии, а потому жизнь здесь била ключом. Вот и сегодня, вопреки церковному запрету торговать по воскресным дням, все лавки не только были открыты, но торговля шла еще оживленнее: купцы, стоя в дверях, громко зазывали покупателей и, не стесняясь, перекидывались охальными шуточками с посадскими женками, вышедшими погулять и развлечься. Похоже, нравы среди посадских куда вольготнее, чем в боярских семействах, подумал Юрий, с улыбкой наблюдая за происходящим, – вон и девицы разгуливают свободно, причем явно из состоятельных. Слава Богу, хоть эти не заперты по теремам, словно рабыни…

Он шел не торопясь, с интересом поглядывал по сторонам, одновременно чутко прислушиваясь к звучащей вокруг речи, и радовался, наслаждаясь каждым звуком, каждым словечком. Господи, как дивно все сошлось! Еще полгода назад он мог слышать родную речь лишь у себя в Рудкове да в домах немногих друзей – из тех, что еще не совсем ополячились, а тут… истинное раздолье для слуха! Из распахнутой двери трактира, обдавая теплыми клубами пара и вкусным запахом щей, вывалилось целое кодло галдящих подвыпивших мужиков – один из них, низкорослый и корявый, одним словом, плюгавец, всех задирал, сквернословил, а потом вдруг затянул плаксивым голосом: «ох, и шелудяк ты, Степка… ох, шелудяк…». Юрий улыбнулся и решил, что надо будет запомнить и поделиться забавным словечком с графом, тот будет в восторге.

Хотя его конь последнее время и застоялся в посольской конюшне, он предпочитал вот такие пешие прогулки. То-то татусь порадуется, когда услышит, каким московитом он стал. Ах, отец… как жаль, что тебя нет рядом! Интересно, что бы ты сказал о нынешней Москве? Многое ли изменилось? Надо думать, многое, после того ведьмака-сыроядца…

Юрий задумался, пытаясь представить себе ту прежнюю, страшную Москву времен царя Иоанна, о которой иногда, нехотя, рассказывала ему матушка. Она предпочитала вспоминать Москву другую, красочную, веселую, Москву ее детства, и самое удивительное, что это не было вымыслом, поелику обе существовали одновременно. Да и что такое время? Его старый учитель полагал, что времени не существует, ибо прошлое и настоящее суть единое целое. Мудрено, конечно, но Юсупыч знал, что говорил…

Уйдя в свои мысли, он шел, ничего не замечая ни вокруг, ни под ногами, а потому, поскользнувшись на какой-то дряни, не удержал равновесия и налетел на румяную молодую женку в цветастом убрусе. Молодуха тут же разъярилась, усмотрев в этом явное охальство, и визгливо накинулась на бесстыдника – посадские женки умели за себя постоять.

– Ты куды прешь, куды прешь, петел заморский?! Зенки-то протри, я тебе не столб, штоб за меня хвататься! Засранец…

Юрий попятился и, прижав руку к сердцу, обезоруживающе улыбнулся.

– Прости, красавица, не хотел тебя обидеть! Прости…

Это подействовало. Молодуха разом угомонилась, даже закраснелась и посмотрела на Юрия уже с любопытством.

– Ты гляди, по-нашему-то как чешет! – восхитилась она, стрельнув глазами, но тут же, глянув на его немецкое платье, посуровела. – Уж коли говорить обучен, так и одевался бы по-людски, а то шляешься тут в перьях, аки скоморох! – и добавила с сожалением: – Эк тебя угораздило нехристем уродиться…

Юрий засмеялся, а женка, негодующе поджав губы, двинулась дальше, но потом все же обернулась, пожалев пригожего нехристя.

– Чё без толку по улицам шастаешь? Пошел бы божьего человека послушал!

Юрий, заинтересовавшись, поспешил следом.

– Погоди, красавица! Какого божьего человека, где?

– Ступай за мной, – бросила та через плечо. – А то и сам сыщешь, народу вона сколько туды поспешает! Наш Ильюша, небось, не каженный день глас свой подъемлет… – и, бесцеремонно заработав локтями, скрылась в толпе.

«И то верно», подумал Юрий, только тут обратив внимание, что большинство народу действительно идет в одну сторону. Юрий не любил толпы и обычно старался избегать, но сегодня любопытство взяло верх. Он пошел за ним, люди спешили, оживленно переговариваясь, то и дело поминая какого-то блаженного Илью. Наверное, юродивый, обрадовался Юрий, прибавляя шагу, пропустить такое было грешно, юродивые всегда вызывали в нем огромный интерес. Он шел быстро, но, завернув за угол, замедлил шаг. В конце переулка, довольно круто сбегавшего к Неглинке, возле небольшой, довольно старой церкви, быстро нарастала толпа. Люди гомонили, шумели, напирая и теснясь поближе к паперти, и доносившейся оттуда высокий пронзительный голос показался ему знакомым. Юрий постоял, оглядываясь, попытался вспомнить название церкви, кажется Успения…или как-то иначе? Он здесь, определенно, уже бывал, вон там подальше вывеска трактира, в который его как-то раз затащили братья Вельяминовы. А голос… точно знакомый, но где и когда он его слышал?

Проходившие мимо люди торопились, иные даже бежали, спеша насладиться вещим словом божьего человека, и Юрий, поддавшись общему настроению, тоже пошел быстрее, потом побежал – а ну как пропустит самое интересное? Пробежав какое-то время вместе со всеми, он наконец остановился, оглядываясь и с любопытством наблюдая за происходящим. Место определенно было ему знакомо, он здесь бывал…но сейчас его занимало другое. Судя по всему, блаженный Илья, или «наш Ильюша», как его взахлеб выкликали рвавшиеся вперед бабы, после долгого молчания нынче снова заговорил, и уже сам этот факт приводил народ в неописуемое волнение. К тому же юродивый не просто обращался к народу, он кричал, угрожал, почти вопил, а такое всегда возбуждает толпу. Стараясь уловить, о чем так истошно кричит этот блаженный, Юрий наконец вспомнил и самого юродивого, и его гневные речи против «мерзости запустения, в коей погибает град престольный», вот и теперь он с яростью обличал кого-то. Хорошо бы понять кого и за что?

Он снова ускорил шаг и уже решительно вмешался в самую гущу, стремясь пробиться поближе, и едва не угодил под конские копыта – стрелецкий сотник как раз подоспел приглядеть за порядком. Чудом увернувшись, Юрий хотел было проявить благоразумие и выбраться из давки, но голос юродивого притягивал его как магнит.

– …люди московские! Под кем сидим?! – надрывался Илья. – Кому доверили животы и души наши? Кому кланяемся, на кого надеемся, люди добрые?! Вижу, мрак и запустение в царстве Московском, и скоро – уж при дверях – некому станет наследовать осиротевший Престол!!

В толпе испугано зашумели, заохали, истошно заголосила какая-то баба, но тут поднял голос стрелецкий сотник:

– Буде тебе врать-то, дед! Ишь, разошелся, типун тебе на язык! Я те покажу осиротевший Престол! Наш царь, Феодор Иоаннович, хвала Господу, жив – еще успеет и наследника оставить!

Толпа прихлынула, окружила всадника. Одни, наиболее смелые, хватались за стремя, за ноги, зачем-то пытаясь стащить с седла, иные едва не совались в зубы коню, который пятился, вскидывая головой, и коротко, злобно ржал.

– Верно, служивый, верно! – одобрительно зашумели вокруг. – Жив наш царь батюшка и, даст Бог, еще поживет!

– А ежели, паси Бог, чего и приключится, и тогда не осиротеет народ православный! – прокричал кто-то рядом с Юрием. – В Угличе, даром, что ль, царевич Димитрий – брат родимый?!

Но имя царевича Дмитрия почему-то лишь пуще подхлестнуло ярость прорицателя.

– Горе Угличу! Горе вам, православные! Горе граду Престольному! – завопил он еще исступленнее. – Вижу кровь на улицах Углича! Вижу кровь на престоле царском! Кровь… кровь и погибель… вижу, вот она, вот… кровь… много, много крови…

Но тут высокий голос юродивого потонул в гневных криках мужчин и визге перепуганных женщин – стрелецкий сотник, возмущенный столь непотребными пророчествами, вдруг поднял коня на дыбы и бросил его в самую гущу толпы, надеясь пробиться к смутьяну.

– Эй, вы, голь перекатная, смерды неумытые, прочь с дороги!! Прочь… не то стопчу!! – ревел сотник, в ярости рассекая воздух тяжелой плетью. – Я те покажу, сквернавец, как порчу насылать на царский дом!! Зараз сволоку в Разбойный приказ, там ты у меня покаркаешь, ворон плешивый! Там мигом выложишь, по чьему наущению людишек смущаешь! А ну, хватай его! Лови… держи вора!!

Но ярость толпы оказалась не меньшей и непредсказуемой; оскорбленные и за себя, и, еще пуще, за своего любимца, они вдруг набросились на всадника с таким остервенением, что тому ничего не оставалось, как отбиваться самому, нахлестывая плетью по головам – уже без оглядки – кто подвернется. Проклятия и угрозы сыпались на ретивого стража со всех сторон, а злобные визгливые голоса слились в один оглушающий, тысячеголосый рёв.

– Ты кого вором назвал?! Кого ловить собрался, пес окаянный?! Креста на тебе нет!

– Люди добрые… да что ж это творится?! Самого блаженного Ильюшу сквернавцем и враном обозвал!! – Ой, православные! Чую – быть беде! – дурным голосом взвыла какая-то баба.

– Да ты сдурел никак?! Прихвостень Борискин! Юродивого, Илью нашего, не признал?!

– Кому грозишься, кобель несуразный? Кого в разбойничье ваше гнездо тащить собрался?! – Человека Божьего схватить возжелал?! Нешто кто его удержит? Сам Бог глаголет его устами… не тронь Божьего человека, засранец, пусть говорит! Пусть нам правду поведает!!

– Юродивых испокон веку даже самые лютые кровопивцы пальцем не трогали! Врежьте ему, православные! Врежьте, извергу рода человеческого!!

– Убирайся отсюдова, покуда цел, нехристь! Пошел вон, пес бесстыжий!

– Убирайся!! Уноси ноги, коли жить охота! – гневные крики раздавались со всех сторон, народ напирал, давя друг друга и ярясь не на шутку. – Убирайся, покуда мы твоему коню жилы на ногах не подрезали… Над толпой снова взметнулся резкий, надрывный голос юродивого. Юрий, ошеломленный и помятый в давке, слов не разобрал, зато народ, бурливший вокруг всадника, вдруг, разом потеряв к нему интерес, отхлынул, устремившись на звук этого рвавшего душу голоса. Его подхватило и поволокло, точно щепку в водовороте, протащило мимо паперти и притиснуло к стене, вместе с каким-то звероподобным мужиком, к тому же пьяным. Мужик, от которого несло так, что Юрию стало тошно, орал невразумительное, то ли протестуя, то ли угрожая, похоже, даже не ведая кому. Юрий понял, что пора выбираться из этой свалки, и рванулся в сторону, пытаясь оказаться подальше от гнусного соседства. На его беду, попытка не удалась – он лишь привлек к себе внимание свирепого соседа. Мужик обернулся, подозрительно шаря вокруг маленькими, мутными глазками, углядел Юрия и вдруг, придя в бешенство, поднял огромный волосатый кулак и с ревом обрушил ему на голову.

Будь на Юрии теплая меховая шапка, какие носят в Московии, она бы смягчила удар, но его подвело собственное легкомыслие – любовь к щегольству. В этот день он, как на грех, вырядился в немецкое платье и надел мягкую широкополую шляпу, с роскошными белыми перьями. А для чего? Перед кем, спрашивается, было красоваться? Шляпа из тонкого фетра не защита, к тому же и та потерялась в потасовке. Удар был чудовищным, и Юрий, не успев ничего ни осознать, ни позвать на помощь, осел наземь, стремительно погружаясь в слепящий омут мрака – в тишину, в беспамятство…