Шпион императора

Катя, сразу уловив перемену в его настроении, тоже насторожилась.

– Вижу, ты, пан, устал! Пора и нам с Федотовной честь знать. – Она сдержанно, без улыбки, поклонилась и отошла подальше. – Отдыхай, с Богом! Поправишься ты скоро, Петр Хасаныч в этом деле толк знает – поболе иных именитых лекарей. Да, вот еще, чуть не забыла! Отец велел передать, как на ноги встанешь, то просил бы он тебя, пан Георг, на обед к нему пожаловать, да и братья мои тебе рады будут. Только оповести за день, как надумаешь.

Поняв, что она уходит, Юрий растерялся и, смутясь, пробормотал что-то невнятное, не зная – огорчаться ему или радоваться.

– Чего копаешься, мамушка? Пошли! – прикрикнула Катя и быстро пошла к двери. Но уже у самого порога она обернулась, глянула ему в глаза, и Юрия будто обожгло этим взглядом и странной, едва мелькнувшей улыбкой.

Матерь Божья… защити! – только и успел подумать Юрий, в испуге чувствуя, как замерло, а потом оборвалось сердце…

Шла третья по счету неделя (а он считал каждый день), как Юрий вернулся на посольское подворье, к вящему удовольствию посла. Наконец-то Варкош мог успокоиться – ведь он места себе не находил, пока его помощник пребывал в столь варварском месте, как местный трактир, с гнусными пьянками, грязью и, будто одного этого мало, еще и в лапах некоего ужасного татарина. Навещая пострадавшего, граф его видел и мысленно содрогнулся – азиатов он боялся. Правда канцлер Щелкалов был столь любезен, что лично заверил его в полной компетентности Хасана во всех отношениях – «поверьте, дорогой мой, ваш молодой друг с ним, как у Христа за пазухой»! Хм, странное сравнение… подумал граф, но поверил. А когда пан Георг, наконец, был ему возвращен, то уже смог убедиться в этом собственными глазами. Юрий выглядел цветущим, подробно и охотно делился всем, чему стал свидетелем, о чем слышал или догадывался. Он явно был рад своему возвращению и их возобновившимся беседам, даже признался, что их ему не хватало, чем приятно польстил графу. Но… было еще и это «но», ибо кое о чем он явно умолчал. И не просто умолчал – Георга что-то тревожило, томило…Варкош кожей ощущал это и, провидя многое, тоже беспокоился, но допытываться не стал. Зачем? Рано или поздно ему самому захочется поделиться, торопливость тут ни к чему.

И он оказался прав. Прошло еще немного времени, и Юрий решился доверить графу свои опасения. Был вечер, с делами покончили, с ужином тоже, и теперь оба отдыхали за шахматной партией. Однако сегодня игра не шла. Юрий о чем-то задумывался, делал неверные ходы и, наконец махнув рукой, откинулся в кресле, давая понять, что не настроен продолжать.

– Прошу прощения, господин граф! Нынче я не игрок…

– Пусть это вас не смущает! Я и сам сегодня как-то… – Варкош повертел рукой, изобразив в воздухе некий замысловатый знак. – Не знаю даже, как это точнее определить… сплин? Нет, скорее озабоченность или что-то близкое к этому.

– Плохие вести? – рассеянно, явно не интересуясь ответом, спросил Юрий.

– О, нет! Не вижу повода… – Граф пожал плечами, незаметно наблюдая за Юрием. – А вот вы, мой друг, похоже, что-то от меня скрываете.

– Скрываю? Нет… скорее не знаю, как поступить. Это по поводу того приглашения на обед, к Вельяминову…

Он помолчал, зачем-то разглядывая шахматную доску, потом выбрал фигуру королевы и, зажав в кулаке, тяжело вздохнул, хмурясь и кусая губы.

– Понимаете, тут есть одна маленькая неловкость. Когда мне передавали его приглашение, то просили, чтобы я… ну, потом… когда вернусь на подворье, сам выбрал день для этого визита, только оповестил бы накануне. И вот я никак не могу решиться…

– Вы называете это маленькой неловкостью?! – Варкош от досады даже хватил кулаком по шахматному полю, отчего тяжелые фигуры с громким стуком посыпались на пол. – Я уж молчу о том, что это есть вопиющая невоспитанность! Старый человек, почтенный бояр, оказывает вам – юноше – честь, а вы заставляете себя ждать, словно принц крови, какого-то захудалого вальвассора! Если же говорить о деле, то и здесь недопустимая оплошность. Похоже, вы забыли одну здешнюю весьма мудрую пословицу – ковай железо, пока оно горячит!

– Куй железо, пока горячо, – поправил Юрий.

– Что? Ах да, конечно! Куй… пока горячо. Спасибо, что не забываете меня поправлять. – Он помолчал и уже спокойнее добавил: – Простите, что позволил себе этот маленький выговор, но мне, старику, это разрешается.

– Вы совершенно правы, господин граф, во всем! – Юрий только беспомощно развел руками. – Но очень уж мне не хочется принимать это приглашение.

Варкош от изумления даже вытаращил глаза.

– Почему, Бог мой?! Почему? Неужели наша Катрин настолько дика и вульгарна? Но мне говорили…

– Вам правильно говорили, – кивнул Юрий. – Девица хороша, дьявольски хороша! И… если честно, боюсь, что не мы ее используем, а она нас.

– Точнее, вас! – поправил Варкош не без лукавства.

– Ну да, конечно… – Юрий покраснел и в сердцах пнул подкатившегося к ноге шахматного короля. – Но мне-то все это не нужно, понимаете?! Я совсем не хочу иметь дело с этой… не знаю, как бы вам лучше объяснить… но от нее исходит опасность, такая кого угодно приворожит! Да и вам какой от того прок? Ведь если такая присосется…

Уже присосалась… – решил про себя Варкош и ободряюще похлопал Юрия по плечу.

– Спокойнее, мой друг… спокойнее! Вы умны, образованны и вполне современны. Так неужели вы серьезно способны поверить, что слишком обольстительная женщина непременно вас приворожит? Да еще, возможно, с помощью нечистой силы? Помилуйте, не ожидал от вас подобной дремучести. Чего вы испугались? Влюбиться? Но в вашем возрасте это нормально. Если же боитесь подпасть под ее власть, тогда, разумеется, надо остерегаться, как здесь говорят – быть начеку. И это вполне возможно. А вот после оказанного вам внимания не принять приглашение нельзя – неприлично! Тем более, московиты весьма чувствительны к обидам. Если они способны кидаться на рукопаш…простите, как это… рукопашное?

– Врукопашную…

– Благодарю… итак, если они кидаются врукопашную из-за того лишь, кому какое место в гостях досталось, то… да вы сами все понимаете! Полагаю, выход один – приглашение принять, политес соблюсти, а там как сочтете нужным. Не изменится ваше первое впечатление, значит, придется вас от этого дела отстранить. Не беспокойтесь, я сумею.

Он-то сумеет, но сумею ли я? – подумал Юрий. И неожиданно для себя сказал совсем другое:

– Вы правы, соблюсти политес необходимо. И то сказать – волков бояться, в лес не ходить!

– Именно так, мой дорогой Георг! – обрадовался Варкош. – Лучше и не скажешь. До чего же я люблю русские пословицы – они так выразительны! Действительно, зачем заходить в лес, когда там волки? Значит, решено! Завтра же пошлю человека предупредить бояра Вельяминова о вашем визите. Кстати, за столом Катрин может и не быть. Вы же знаете, по здешним обычаям боярышне это не положено. Но… что-то мне подсказывает, что на этот раз вас, друг мой, постараются принять по «фряжским» обычаям.

– Иезус-Мария! А мне-то каких обычаев держаться? Как прикажете мне политес соблюдать?! По фряжским или по местным обычаям? Я ведь здесь в домах еще ни у кого не бывал, могу и натворить чего не след!

– Будьте сами собой, господин Георг, и можете спокойно не ходить в лес! Или напротив – ходить? Как это там… подскажите! Похоже, я совсем запутался с этими волками…

Дни, последовавшие за тем памятным посещением трактира и знакомством с загадочным паном Юрием, стали для Кати сплошным мучением, настолько непривычные чувства владели теперь ее душой, тесня сердце странной печалью. Впору припомнить народную поговорку – вот те, бабушка, и Юрьев день! А она-то, дура, радовалась этой затее со шпигуном… думала позабавиться захватывающим приключением, поиграть, полицедействовать, ан вон оно как обернулось. Красавчик пан, небось, и не помнит о ней! Иначе давно бы уж воспользовался приглашением отца отобедать… и то верно, на что она ему? Мало ли он у себя в заморских краях красавиц повидал? На кой ляд еще одна. Но так было лишь в первые дни. Вскоре, устыдившись собственной слабости, она постаралась взять себя в руки, даже успокоилась, или так ей казалось? Но это была уже другая Катя. Она первая это заметила и поспешила объяснить тем, что взрослеет, – когда-то же все едино, придется.

Заметила перемену и Федотовна, но объяснила по-своему. Замуж девке пора – хочет она того али нет, а пора. По весне осемнадцать годков сравняется, шутка ли… другие и помоложе, а давно замужем, уже не по одному дитю нарожали, а эта все стрекозой непотребной пребывает, своевольничает да отцу перечит – кому такая нужна? Оно, конечно, вон и Анна Салтыкова тоже в девках сидит… ну, да то дело иное. Она у них то ли дурочка, то ли блаженная. И, ежели, по правде рассуждать, так кому охота дурочку, да еще хворую, сватать? Такую, иначе как в монастырь, некуда девать. Так то всегда успеется… чего спешить? Семейство богатое, лишний рот не в тягость. Иное дело, нашему горемыке, Петру Афанасьичу… концы-то с концами и так еле сводит. А тут еще – Катька! Как такую ндравную девку с рук сбыть, неведомо. Было бы приданое поболе, а так… будто мало ему хлопот с сынками, а ведь энтих дуроломов тож, небось, и пристроить, и оделить надобно. Эх, бедолага ты, Афанасьич, бедолага! Кабы не померла наша Софьюшка, супруга твоя ненаглядная, иное бы дело было – при ней в дому порядок блюли. И детки свое место знали, и дворня при деле была, глотку не драла, баклуши не била, оттого и достаток был…

Мамка Федотовна любила поговорить, а потому с годами, за неимением достойного собеседника, стала разговаривать сама с собой, да так увлеченно, что постоянно попадала впросак. Вот и сегодня, озабоченная тяготами семейства Вельяминовых, к тому же занятая разборкой Катиного сундука с приданым, она не услышала и не заметила, как в спаленку вошла и тихо села у окошка ее питомица. Да и не мудрено, раньше девка не входила, вихрем влетала, то смеясь, то ругаясь… а тут проскользнула словно тень, послушала ее причитания, да вдруг и говорит:

– Пора тебе, мамушка, язык твой болтливый подрезать, иначе всех когда-нибудь под монастырь подведешь!

Взвизгнув от неожиданности, Федотовна схватилась за сердце, да так у сундука на пол и осела.

– Да нешто я чего дурного про кого молвила? Это за что же мне теперича, будто татю, язык-то рвать?!

– Будет тебе лицедействовать! – прикрикнула Катя. – Кому твой язык зловредный нужен! А вот помалкивать не мешало бы, не то перестану с тобой делиться, ни о чем никогда не расскажу… Ну, давай, подымайся! – добавила она уже мягче и, подойдя, помогла ей встать на ноги.

– Подумаешь, испужала! Будто я чего знаю? Так и так молчишь, словечком лишним не обмолвишься, хоча знаешь, всей душой я изболелась, измаялась о тебе, бессердешной, день и ночь сокрушаючись! – Мамка обиженно поджала губы и, нарочито подволакивая ногу, заковыляла к скамье, выбрав ту, что подальше.

– Ну, коли и по ночам сокрушаешься, то плохо твое дело, мамушка! Непонятно, когда только спишь… – Катя улыбнулась ее нехитрым уловкам, подсобила сесть, за спину подсунув для мягкости подушку, и даже осведомилась, не ушиблась ли.

– Нешто кого из вас то колышет? Ушиблась не ушиблась… спала не спала… чего уж теперь!

Федотовна тяжко вздохнула, намекая на горькую свою долю, но, не выдержав роли, тут же с любопытством глянула на Катю:

– Ты уж прости меня, старую, давно хотела тебя поспрошать… боярин энтот, ну тот, хворый, в трактире… кто ж он такой будет – наш али не наш? Никак в толк не возьму. Уж больно речи вел чудные… на Петра Хасаныча вдруг, невесть с чего, вызверился! Малость не пришиб беднягу. Ты-то хош поняла, с чего он так осатанел?

– Поняла, мамушка, поняла! А кто он такой… – Катя досадливо передернула плечами. – Мне то неведомо, а уж тебе и вовсе ни к чему!

– Оно конешно, ласточка, ни к чему! – согласно закивала Федотовна, озабоченно поглядывая на Катю. – А все ж чудно как-то… батюшка твой его, кажись, к обеду звал… вот и дивлюсь я, чего ж нейдет, коли зван… али я чего не разумею?

– А это уж не наша с тобой забота! – резко оборвала ее Катя. – Эк, нашла, чем голову себе забивать. Вели-ка лучше охабень подать, сходим к Салтыковым, давно Аннушку не видала… да смотри у меня, будь поосторожней, когда об ней говоришь, не то и вправду язык вырву! Слыхала я, как ты тут молола непотребное – Анна, мол, дура блаженная… запомни: она умнее не только нас с тобой, но и многих самых мудрых бояр, из тех, что в Думе заседают. Уразумела?

– Уразумела, как тут не уразуметь! Тебе виднее, касатушка… может и так. Только вот зачем охабень… может, лучше шубу? – робко вопросила Федотовна. – В богатый дом все же собрались, а охабень-то ношеный-переношенный… гоже ли, тебе боярышне Вельяминовой, в грязь лицом ударять?

– Меня старый охабень не замарает. Захочу, во вретище, босая по Москве пойду, и от того хуже не стану! – уже в сердцах крикнула Катя. – Ох, и дури же в тебе… не по возрасту! Живо подай охабень! И заглохни, что б я звука от тебя боле не слыхала.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ