Оценить:
 Рейтинг: 0

Шпион императора

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 17 >>
На страницу:
5 из 17
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Вот и ладно, – другим голосом сказал пан Андрий, сев на место и раздирая напополам верченого петуха. – Как тебе моя «вудка» – осилил?

– Осилил. Но по мне, так крепковата.

– Ну, то пей в меру, ее сам должен чуять. Хлопец твой, что эпистолию привез, поведал, что в Вене были?

– Так, татусь. Я прямиком оттуда.

– Баську видал?

– Натурально, повидался и с Баськой. Низкий поклон тебе шлет.

– Больно нужны мне ее поклоны… – проворчал отец. – Зараз нехай кланяется ксендзам своим да бискупам… А то, глядишь, попросила бы авдиенцию у самого папежа, облобызала б ему, сотоне, башмак.

Юрий посмеялся.

– А что, может и допустили бы, она теперь там среди высокородных числится, истинная «эдель».

– То-то и оно. Мне, чую, за эту едель ох какой ответ придется держать на Страшном Судилище Христовом… что плохо учил смолоду, не драл почаще ее высокородную задницу.

– Да ты ведь, татусь, в огуле ее не драл, что-то я такого не припоминаю.

– Было однова, было.

– Ну, однова не в счет. Однако зря ты на нее обиду держишь, Барбара с римским ихнем клером не больно-то и водится, у них в дому чаще военного иль судейского увидишь, нежели ксендза…

Отважившись, Юрий решил, что, пользуясь оказией, сейчас и заговорит о главном. Он знал по опыту, что за столом ( да еще выпивая «в меру») прийти к согласию обычно бывает легче. Хорошо, что в этом они отошли от отечественной традиции; отец говаривал, что в Москве не положено вести застольные беседы о чем попало, за едой принято помалкивать, а мнениями обмениваться о кушаньях – хороша ли рыба или дичина, да как что состряпано…

– К слову будь сказано, – проговорил он, подливая отцу старки, – у Баси свел я знакомство с неким… как бы его назвать – стряпчим, что ли, ихнего канцлера, принца Дитрихштейна. Да нет, не стряпчий он, выше брать надо. Мыслю, что-то вроде интернунция, около того, а в титуле пребывает графском. Так вот, тот граф сделал мне пропозицию, каковую обсудить хотелось бы с тобой.

– Ну, то и обсудим, – согласился отец. – Интернунций, говоришь… в каких же краях он бывал?

– Нынче прямо из Москвы… И, вроде, туда же возвращается.

– Скажи на милость, – пан Андрий покрутил головой. – Так что такого незвычайного запропоновал тебе тот граф, коли ты аж до дому прискакал совет держать? Небось, не будь того, год бы еще о батьке не вспомнил.

– Пан отец знает, что я никогда не манкировал своим сыновним долгом, – почтительно отозвался Юрий. В этом его и впрямь нельзя было упрекнуть, и сейчас он понимал, что «пан отец» ворчит скорее для порядка.

Нарочито-полушутливым тоном, чтобы скрыть степень своей заинтересованности в графской «пропозиции», он изложил суть дела и сказал, что сам склонен согласиться на поездку, но если у отца найдутся веские возражения, против отцовской воли не пойдет.

Пан Андрий слушал, склонив кудластую голову (только сейчас разглядел Юрий, сколько в ней уже седины), выпил еще чарку и стал покручивать ее на скатерти легкими щелчками по краю.

–Что-то ты крутишь, Егорий, – сказал он и глянул на сына остро, трезвыми (даром что выпито было уже не так уж и мало) глазами. – Дело сурьезное, а излагаешь с шуточками да прибауточками… Граф этот твой, он не шпигуном ль в Москву ездит?

– Он, батя, на дипломатической службе, а у них там можно ли про всякого досконально сказать, кто Шпигун, а кто нет? Человек попадает в чужую землю, у все любопытно, он смотрит туда и сюда, что-то берет на заметку, записывает для памяти. Так делает шпигун, але так само делает и просто любознательный путешественник… не говоря уж о дипломатах. Тем это по должности положено делать.

– Оно так… Помни только, что посланника или его стряпчего – попадись кто на своем «любопытстве» – их в Разбойный приказ не сволокут. А у тебя, к примеру, будет ли какая охранная грамота?

– Это вряд ли, граф ведь не предложил мне поступить на коронную службу, я с ним поеду как лицо партикулярное. Да чего бояться? О кротости Феодора Иоанновича все говорят в один голос, про свирепства Безумного там уж давно забыли. А записывать для памяти, – Юрий рассмеялся, – я остерегусь, береженного и Бог бережет. Запоминать буду!

– А тебя и впрямь в Москву тянет?

– Тянет, батюшка. И сам не пойму, отчего.

– Увидишь ее – поймешь… Ну что ж Егорий, в этом деле я тебе претить не стану. Что не робеешь туда вернуться, за это хвалю… чем бы оно ни обернулось. Смолоду волков бояться да обходить лес сторонкой – последнее дело, и мужа оно не достойно. Бог с тобой, поезжай, коли не передумаешь. Только один наказ от меня будет – какой, не сгадаешь?

– Держаться подальше от Разбойного приказа?

– Это уж само собой. А еще – жонку оттуда привези! Можно и невесту, то еще лепше, бо давно уж мне старику охота погулять на доброй православной свадьбе…

Глава 4.

В лето, от Рождества Господа нашего, одна тысяча пятьсот девяностое, послу Его Величества Кесаря Австрийсого – графу Варкашу – посчастливилось прибыть в Московию, не дожидаясь зимы, в самом начале осени. Погода в Москве стояла сухая, теплая, в садах пламенели багрянцем еще не сбросившие листву деревья, и как-то особенно ласково пригревало солнце.

По прибытии послу полагалось быть принятым при дворе, но в Московии это, как правило, происходило не сразу, приходилось ждать месяцами. В этот же раз прием был назначен на удивление быстро – на середину октября, в палатах Годунова в Кремле. Варкош даже немного встревожился – от московитов можно было ожидать чего угодно.

В день приема посол со свитою и подарками выехал с Посольского подворья на великолепном арабском скакуне гнедой масти, в строгом кафтане черного бархата, с белоснежным плоеным воротником, такими же снежно-белыми перьями на шляпе и длинном, цвета старого бургундского, плаще. Никаких украшений – лишь орденская серебряная цепь. Зато сбруя его коня была разукрашена серебром и златом, впрочем, тоже ничего лишнего. Сопровождавшие его австрийские дворяне, среди коих находился и Юрий, также щеголяли нарядами, приукрасив и своих коней, дабы не посрамить чести Посла Его Величества. Они же везли подарки от кесаря Рудольфа.

Для большей торжественности двигались медленно, почти шагом. По посольскому чину им полагалось сопровождение, а потому впереди ехал отряд из детей боярских, а по сторонам царские приставы, теснившие зевак, коих набежало немеряно. Оно и понятно, поглазеть на такое зрелище всякому охота; особливо на клетки с птахами невиданными, в перьях радужных, окрасу дивного, а еще со зверьми диковинными – малыми, хвостатыми, с мордами богомерзкими, однако ж потешными.

Юрий в этот день волновался с самого утра – наконец-то он увидит знаменитые соборы Кремля, о коих так много рассказывала матушка. Особенно Успенский… она называла его белокаменным чудом, рассказывала его историю, когда и кем построен. К сожалению, италийским зодчим, ибо своим воли не давали, о том, чтобы в учебу сына отдать, и думать не смей, тем паче съехать в чужие земли – набраться опыта у тамошних зодчих – безумная страна! Ладно, какая есть… остановил он себя. Безумия везде хватает, достаточно вспомнить судьбу несчастного Колиньи. Люди есть люди, какой народ ни возьми. Юрий вздохнул. Оно верно, и все же… от своих хотелось бы большего.

Его место в свите посла оказалось сразу за дворянами, коим было поручено везти клетки с мальпами и попугаями, – худшего было не придумать. Мальпы кувыркались, строили рожи и просовывали лапы сквозь прутья, чем очень скоро привлекли внимание горожан, высыпавших поглазеть на посольский выезд. Как ни старались приставы отгонять любопытных, они сбегались со всех сторон, теснясь поближе к клеткам, громко обсуждая заморские чуда и грозя нарушить весь порядок шествия. Проворная московская голытьба, не обращая внимания на окрики и плетки приставов, лезла вперед, пробираясь даже у лошадей меж ног, с хохотом и улюлюканьем тыча пальцами в обезьян. Кому-то даже удалось сунуть палку меж прутьями клетки, дабы пуще радразнить потешных зверюг. Ор и гам стоял невообразимый. Мальпы, то ли ярясь, то ли радуясь переполоху, прыгали и верещали, а одна, разозлившись, ухватила за руку какого-то не в меру шустрого мальца и, подтянув к прутьям, кусанула за палец. Мальчишка взвыл, обрызгав кровью соседей, и с руганью и поношением был вытащен из давки. Всполошились и попугаи, затоптались на своих насестах, захлопали крыльями и вдруг начали выкликать человечьими голосами. Люди оторопели, стали креститься, потом бросились прочь, смекнув, что уж тут-то без вражьей силы не обошлось, а приставы, воспользовавшись моментом, пустили в ход плетки, лупцуя по спинам и головам, дабы не повадно было нарушать порядок.

Впрочемь, Юрия сейчас раздражало другое – благодаря этой дурацкой свалке он не мог спокойно насладиться видом площади и Кремля – будь они неладны, эти мальпы! Юрий глянул вперед и облегченно вздохнул, хорошо хоть, до Фроловских ворот уже рукой подать … надо думать, в Кремль этих голодранцев не пустят? Их, конечно, не пустили, но и ему не удалось по-настоящему все рассмотреть – когда, миновав гулкую арку ворот, наконец вошли в Кремль, приставы вдруг заторопились, попросив боле не мешкать и повели к палатам Годунова. Но и того, что предстало его глазам, было немало, взволновав Юрия до глубины души. Больше всего ему сейчас хотелось отстать, все осмотреть, потрогать, погладить ладонью белоснежную стену Успенского собора… но когда он попытался всего лишь свернуть в сторону, дабы поглядеть на этот собор спереди, пристав тут же стал теснить его конем, хмурясь и бросая подозрительные взгляды. Юрий пожал плечами и занял свое место – ничего не поделаешь, люди здесь подозрительны. Однако ж, права была матушка, уже ради одних этих дивных соборов стоило побывать в Москве…

Он следовал за всеми, то и дело оглядывясь, радуясь и одновременно сожалея, что не с кем поделиться своим открытием. С этими разве поговоришь? С досадой покосился он на молодых австрийских дворян из свиты посла. Похоже, вся эта красота им ничего не говорит. Помычит, покивает с умным видом и на другое перескакивает – до сердца явно не доходит. У ворот, за коими начинались палаты Годунова, они спешились, далее полагалось идти пешими, лишь послу разрешалось оставаться верхом. Юрий еще раз напоследок оглянулся: колокольню Ивана Великого он, конечно, признал сразу, а вот название иных соборов ему припомнить не удалось, вон тот, похоже, Архангельский… а там Благовещенский, об остальных надо будет разведать…какая красота! Верно называют Москву златоглавой и белокаменной… Господи, благодарю Тебя, что дозволил мне повидать это чудо.

От ворот и до самих палат уже выстроились встречающие, сиречь дети боярские, в богатом раззолоченном платье. Приблизившись к палатам, они остановились. Посол по-прежнему оставался в седле, спешиться ему полагалось посередине двора, где его тотчас окружили, двое помогли послу сойти, двое других приняли его коня, остальные повели к парадному крыльцу, по обоим сторонам коего их дожидались уже другие встречающие в таком же золоченом платье. За графом следовали его самые приближенные люди, среди которых находился и Юрий, с трудом сохранявший приличный случаю гордо-равнодушный вид, так ему все было интересно. Он стоял прямо за послом, чуть откинув голову, небрежно положив согнутую в локте руку на эфес шпаги, и украдкой, с великим любопытством разглядывал жилище Годунова. Оно было очень большим, богатым, по-своему красивым, но, к сожалению, опять же из бревен… странные люди, уж Борис-то мог себе позволить палаццо из камня. А потом жалуются, что горят чуть ли не каждый год! В сенях, или передней – он никак не мог понять, какая между ними разница, – толпились холеные боярские слуги, являя собой живой пример благоденствия хозяина. Тем временем подтянулась остальная свита, австрийские дворяне с дарами выстроились позади посла и в таком порядке, в окружении людей Годунова, двинулись вверх по лестнице.

Богатство дома бросалось в глаза сразу, во всем, к примеру, лавки здесь были сделаны из какого-то редкостного, ароматного дерева, а по стенам, украшенных шкурами и оленьими рогами, шла искуснейшая резьба. Миновали еще несколько великолепно убранных покоев, в которых несла службу охрана Бориса Федоровича, но Юрий успел разглядеть гораздо меньше, чем ему хотелось, – теперь их вели довольно быстро, запомнилось лишь изобилие бархата, золотой парчи и блеск драгоценных окладов в иконах, – казалось, сам воздух в этом доме источал богатство. Наконец их остановили перед двустворчатыми дверями, дивно изукрашенными драгоценной россыпью каменьев, приняли у них плащи и шпаги, после чего оба молодых стража (рынды), застывшие с алебардами в руках по обе стороны дверей, отмахнули створки и отступя, пропустили их вперед…

Покой этот, скорее всего, зала для приемов, убранный с восточной роскошью, поразил Юрия изобилием ковров, прекрасной росписью стен и сладким запахом восточных благовоний. Не хватает только трона, подумал Юрий и даже удивился, что Годунов сидит просто на лавке, убранной золотой парчей и красного бархата подушками. Теперь Юрий еще больше сосредоточился, стараясь подметить и запомнить как можно больше.

Борис Федорович был красив, статен, с проницательным взглядом и жесткой складкой возле рта – одет по византийскому обычаю, пышно: поверх длинного, золотой парчи, кафтана был надет еще короткий – красного бархата с зелеными цветами, а под ними – нижнее платье белого атласа, расшитое жемчугом. Шею украшало ожерелье из драгоценных каменьев, на груди – тяжелая золотая цепь, на пальцах – сверкающие кольца. На голове же была надета высокая бобровая шапка с околышем и огромным, словно глаз Циклопа, алмазом. Какое странное тяготение к Востоку… мельком подумал Юрий, но тут началось действо обмена любезностями, и он отвлекся на другое.

Граф Варкош, сделав несколько легих шагов навстречу Годунову, обнажил голову и приветствовал Правителя весьма изящным поклоном, после чего стал отступать, словно в танце, едва заметным движением руки помахивая шляпой, с головокружительной ловкостью выписывая ею полукружья у самого пола, ни разу, однако, не коснувшись его длинными белоснежными перьями. Он был великолепен, но вряд ли московиты это оценили. Юрий глянул на Бориса – тот смотрел ласково, но угадать его мысли было сложно.

Затем посол приблизился на положенное расстояние, чуть склонив голову, и сделав знак толмачу, стоявшему возле Бориса, заговорил:

– От имени Его величества кесаря Австрийского я – граф Варкош – уполномочен передать и засвидетельствовать ту поистине непритворную любовь и глубокое почтение, кои питает к Вашему Вельможеству наш славный Кесарь Рудольф! Следует также мне – Его Послу – поведать и о том, что Его Величество, будучи хорошо осведомлен о тесных и родственных узах, связавших Вашу Светлость с Царствующим Домом Московии, искренне тронут и поражен Вашим бескорыстным и высоким служением Престолу и народу. О Ваших добрых делах и мудром правлении известно не только Кесарю Рудольфу, но и всем государям христианским, отчего Ваша Милость пользуется среди оных великой славой и благорасположением!

Юрий слушал внимательно, про себя посмеиваясь столь великому словоблудию. Одно слово – политик… как любит говорить граф.

Когда посол закончил свою речь, поднялся Годунов:

– Мы рады приветствовать тебя, граф Варкаш, как Посланника Кесаря Австрийского, и хотим надеяться, что Его Величество пребывает в крепком и добром здравии, как бы нам всем того желалось! – Борис приветливо улыбнулся, сел и протянул послу руку для поцелуя. Варкаш приблизился, почтительно склонился к руке Правителя и с поклоном отступил в сторону.

– Еще я уполномочен от имени Кесаря Рудольфа почтить вас подарками, кои, хотелось бы надеятся, порадуют вас и вашего сына Федора Борисовича! – он обернулся и подал знак: – Соблаговолите принять, Ваше Вельможество!
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 17 >>
На страницу:
5 из 17