Тайна Мёртвого Озера

– Дедушка говорит, они очень большие, – поспешила просветить друзей Труда. – Даже больше нашего петуха! И больше кошки! А кошки они ни капельки не боятся! А телёнок больше аиста. И собака тоже. Или аист всё-таки больше? Дедушка, кто больше, аист или собака?

– Смотря, какая собака. – Султан и не сравнить, насколько больше, его вместо лошади можно в тележку впрягать. А Китси, сама понимаешь, Китси вся у меня в кармане поместится, разве что хвостик торчать будет.

– А если я гнёздышко им совью, они прилетят?

– Знаешь, какое им гнёздышко нужно? Во-от текущее! – Андерс развёл руки во всю ширь.

– Ну и что? Нас вон сколько! Вместе мы даже для Султана гнездо сделать сможем. Бабушка, дай мне потом хлебушка, я его в гнёздышко аистам покрошу, они хлебушек поклюют, и здесь навсегда останутся.

– Аисты, внученька, хлебушек не клюют.

– А что они клюют.

– Лягушек. Рыбок.

Бабушкин ответ расстроил Труду. Лягушек ей было жалко. Но и огромных белых птиц хотелось увидеть.

– Значит, они никогда сюда не вернутся? И я их никогда-никогда не увижу? – Девочка задумалась о чём-то своём, глазёнки её сразу стали грустными.

Разве мог Большой Клаус глядеть на это спокойно? Для того, чтобы утешить свою любимицу он готов был на всё. – Труда, солнышко, хочешь, я вырежу для тебя игрушечного аиста? Нет? Мы вместе с тобой раскрасим его белой и чёрной красками? А клюв и ноги – красной? А хочешь, мы вместо рухнувшего аистиного столба поставим новый? С тележным колесом для гнезда? На радость нашей малышке? Будущей весной полетят птицы из тёплых краёв, закружат над мельницей, и самая красивая пара, самая-самая красивая! – аист с аистихой опустятся на колесо, поглядят, как здесь уютно, как хорошо, пощёлкают клювами от радости, что нашли такое чудное место, и останутся навсегда.

Маленький Клаус неодобрительно покачал головой: – Ну что ты ребёнку голову морочишь? Заняться тебе нечем? Так Густав найдёт работу.

– А что тебе не нравится?

– Глупость твоя. То, что ты выдумал – пустая затея. Нет тут нигде никаких аистов. За сорок вёрст нигде нет. Впрочем, за сараем, помнится, лежит с зимы без надобности чуть не целый сосновый ствол.

– Только хотел немного побездельничать, на травке поваляться, нате вам! – проворчал Гюннар. – Ну, где там ваша сосна?

И после обеда закипела работа. Приволокли огромное отёсанное бревно, выкатили рассохшееся, но всё ещё крепкое тележное колесо.

Пока взрослые оттаскивали обломки, пока орудовали топорами и лопатами, дети, пошушукавшись меж собой, занялись своим, не менее важным делом. Они обошли дом и сараи, собирая какие-то пустяковины – пуговки, пёрышки, тряпочки, травинки. Андерс отстриг несколько волосков из хвоста пегой мельниковой кобылы, подумал, и отхватил рыжую прядь из гривы отцовского гнедого. Ильзе отыскала куст чертополоха, над которым кружили бабочки и шмели, и сорвала три самых больших, самых ярких цветка. Труда, поколебавшись немного, убежала к себе и вернулась, неся в ладони разноцветный стеклянный шарик со сквозной дырочкой – видно самое дорогое своё сокровище. Метте, повинуясь наитию и вспоминая уроки Элис, сплела из всего этого оберег и накрепко привязала его к ступице колеса. Гийом же, пока взрослые копали яму, и бревно лежало в траве поперёк двора, вырезал на нём охранные руны.

Гюннар поглядел-поглядел на ребят, и, неизвестно чего ради, всего скорей просто для смеха, притащил ведро воды из запруды и залил в яму, прежде, чем ставить столб. – Во! Здорово я придумал? – Пусть наш столб здесь корни пустит, тогда никакой буре его не выворотить!

Глава 8. К дядюшке Мартину!

В начале августа Хильде пришло письмо от Мартина, старшего её сына. Там на тридцати трёх густо исписанных страницах он горько жаловался, как тоскует по родным и любимым, сетовал, что чуть не каждую ночь снится ему милый старый дом, вздыхал, что всем сердцем хотел бы выбраться в Залесье, но, подневольный он человек, закрутился у дворцовой плиты и не может бросить свои кастрюли даже на один-единственный денёчек. А кончалось письмо коротенькой припиской, что мол, пусть он связан по рукам и ногам, но что мешает им самим, всем скопом от мала до велика нагрянуть в гости в Виртенбург? Или, если уж мать записала себя в старухи, хотя бы брату с невесткой и детьми? Ну, и Гийому, само-собой, – как-никак, и он родня. А если есть у детишек ещё друзья-приятели, да хоть бы и чёртова дюжина, можно всех заодно прихватить – дом здесь большой, места хватит. Выбирайтесь, выбирайтесь из своей берлоги, дорогие родичи, а то так всю жизнь в своём Залесье и просидите. Да не раздумывайте сто лет – осенью дороги развезёт, зимой снегом заметёт, а к весне и вовсе обо мне забудете. Никаких отговорок не принимаю, мало ли, что дел в деревне невпроворот, их всегда будет невпроворот. Неужто ради родного брата нельзя выкроить недельку-другую?

Ах, как хотелось ребятам хоть одним глазком поглядеть на Виртенбург – самый главный и самый большой город на свете! Ну, если не на всём свете, то уж на всём Севере – точно. А ещё – увидеть море! Что может быть в жизни важнее, чем увидеть море? Надышаться им, дотронуться до пенистых волн руками! Жить в стране, которую во всём мире называют родиной моряков и корабелов, и знать о бризах и штормах только понаслышке! О суровых капитанах, бесшабашных матросах и жестоких пиратах! О китах, дельфинах, акулах, медузах и морских драконах! – Разве это не обидно?

И была, конечно была, ещё одна немаловажная причина для поездки – где, если не в столице, куда приплывают корабли из чужедальних земель, где в музеях и богатых домах каких только не встретишь диковин, где по улицам бродят тысячи людей, где ещё можно узнать о заветных светящихся рыбках?

Говорят, в Виртенбурге и магазины такие есть, где торгуют всяческим зверьём – черепахами, попугаями, крокодилами, белыми мышами, обезьянами, тиграми и слонами. А уж рыбам всевозможным в стеклянных банках, которые называются аквариумами, и счёту нет.

И потом, с дядей Мартином стоит поговорить, дядя Мартин не последний человек в столице, он главный королевский повар, а значит – свой человек при дворе, всех там знает, все с ним считаются. В конце-концов, можно самим пойти к королю и напрямую обо всём ему рассказать. А уж король-то сообразит, кого позвать, кому приказать. Пусть созовёт всех своих министров, всех профессоров и учёных – наверняка, кто-нибудь из них знает, где можно раздобыть рыбок-золотое перо!

Всё это, путаясь и перебивая друг друга, ребята выложили перед своей учительницей.

– Простачки вы мои деревенские! – рассмеялась Элис. – Посмотришь – почти взрослые люди, а рассуждаете как крохи пятилетние.

К королю они пойдут! Министры им помогут! Разбежались ваши министры, как же! Других забот у них нет. Ах, если бы эти господа хоть о чём-то подобном вашим рыбкам думать хотели, скольких проблем можно было избежать!

Вот что, друзья мои, – Элис посерьёзнела. – Очень вас прошу, не доверяйтесь каждому встречному-поперечному. Даже если это первый королевский министр. Даже если это сам король. Даже, если мудрец из мудрецов, и рыбкой этой он у вас перед самым носом помашет.

Поймите, наконец, – здесь идут совсем не в детские игры. Будет лучше, если вы оставите взрослые заботы людям опытным и понимающим. Уверяю, они не сидят сложа руки.

Впрочем, я отлично вижу, что удержать вас от глупостей не в моей власти. Сама была такой же. Ладно, пусть завтра каждый из вас принесёт мне нитки, выдернутые из старой материнской юбки – постараюсь хотя бы обереги для вас сплести – всё какая-никакая защита.

Когда все разошлись, Элис достала из заветной шкатулки свёрнутый колечком золотистый локон, горько вздохнула, отделила от локона тонкую прядку. Из той же шкатулки, перебрав какую-то мелочь и отложив ненужное, вынула шёлковые разноцветные ниточки, блестящие бусинки, серебряные монетки, похожие на рыбьи чешуйки – всё это замелькало в быстрых девичьих пальцах. Узелочек к узелочку стал вывязываться узор – и вот узенький браслет готов.

– Ну-ка, примерь! – Элис надела оберег на правое запястье мальчика. – Как влитой!

Носи теперь его не снимая.

– А спрашивать начнут, что, мол, это у тебя?

– Скажешь, у нас, деревенских, мода такая.

– А порвётся?

– Не должен порваться. Но если вдруг такое случится, если оберег порвётся, немедленно, повторяю – немедленно, что бы ни происходило вокруг, возвращайтесь домой.

А теперь сядь рядом и внимательно смотри. Дай-ка мне огниво.

Элис зажгла свечу.

– Погоди, не приближайся, пусть пламя разгорится. – Двенадцать серебряных монеток легли на стол. Четыре столбиком справа, четыре слева, и по две впереди и сзади.

Пламя взвилось длинным бедно-жёлтым язычком.

Шепча что-то, напоминающее детскую считалочку, Элис стала перекладывать монетки из одной кучки в другую, и пламя стало тянуться то в одну сторону, то в другую, потом вдруг сменило цвет на зелёный, затем на голубой, на яростно-алый, на почти белый…

Слова шептались всё быстрей, монетки сами перелетали направо-налево, вверх-вниз, словно блестящие искорки кружились в быстром танце…

Внезапно Элис прикрыла свечу ладонью. Отняла руку. Свеча погасла, но огонёк продолжал гореть. Теперь уже прямо на ладони.

– Подставь свою ладонь. Не бойся, не жжётся. Согни пальцы лодочкой. Вот так. – Элис дунула на огонёк, и он перескочил на ладонь к Гийому.

– Сожми пальцы в кулак.

Гийом подчинился. Огонёк погас.

– Снова раскрой ладонь и подуй на неё.

Ги тихонько дунул. И пламя снова весело вспыхнуло, просвечивая сквозь пальцы, словно они фарфоровые.

– Теперь этот огонёк всегда с тобой. Ты можешь вызвать его в любую минуту. Но, очень тебя прошу, не хвастай им попусту, и не пользуйся без особой надобности. Всё понял? Всё запомнил?