Другая реальность, или По ту сторону снов. Сборник рассказов

Я села на землю и заплакала. Обычно я не позволяю себе слёз, останавливаюсь сразу. В детстве научили, как это делать, очень пригодилось в жизни. А тут – сидела, обхватив руками холодный мрамор, размазывала по щекам слёзы и просила прощения за то, что взбрыкнула и ушла, не попрощавшись. Были бы сейчас вместе, а теперь никогда, уже никогда… Я никогда с ним не попрощаюсь.

Проснулась с мокрыми от слёз щеками, на часах двадцать один пятнадцать. Днём не спала никогда, меня даже в детстве не укладывали, знали, что бесполезно. И легла-то на полчасика, согреться… И вот умудрилась, с самолетом этим… Умудрилась умереть. Провалиться в другую реальность, в другое время. И теперь не знаю, какое из них настоящее – это или то, в самолёте?

Обычно я сплю как бревно, и мне никогда не снятся сны. Но уж если приснится, то – каждый раз вот такое, невозможное… До сих пор вспоминаю и не могу вспомнить, кем был пригласивший меня парень, откуда я его знала и почему мне так жаль, до сих пор жаль…

Я наконец поняла, почем так равнодушна ко всему в этой жизни, почему меня ничто не трогает, почему я никого не люблю, даже родителей, и почему меня никто не любит, даже родители… Да потому что меня просто нет. Я лежу где-то там, в иной реальности, под безымянным камнем, поодаль от этих троих. А хочется рядом. Ведь я наверняка их знала, только не могу вспомнить. Там, где я сейчас, я не могу вспомнить их имена…

Мне так хочется быть с ними, там – настоящей, умеющей любить и ценить друзей, смеяться и радоваться, умеющей вот так – сорваться и полететь неизвестно куда, только бы с ним, вместе с ним… Я не помню его имени. Если бы вспомнила, попросила бы прощения за мою несдержанность, за то что ушла, за то что я не с ним. Я знаю, он простит, ведь он любит меня. Любил. Его больше нет. И меня больше нет.

Впрочем, всё как всегда. Я веду себя всегда одинаково невозможно, даже во сне оставаясь самой собой. Только где же я – настоящая? Здесь, на диване, под пледом, с красными от высокой температуры щеками и маячившим впереди больничным? Или где-то далеко, под серым угрюмым камнем, рядом с теми, кого больше нет?

Моя жизнь стала сном, и мне её не вернуть…

Там…

… Этой ночью мне приснился папа, умерший двадцать пять лет назад. Он так и остался пятидесятилетним. А мне уже сорок три, отец старше на семь лет. Почти ровесники. Не люблю вспоминать о своём возрасте. Мне сорок три, я всё ещё красивая, и вовсе не собираюсь умирать.

Папа тоже не собирался. Пришел вечером с работы, лёг на диван и умер. Навсегда остался в далёком 1988-м. Знает ли он, что я выросла и стала взрослой? Или до сих пор считает меня маленькой?

Вот и во сне я – то ли студентка, то ли старшеклассница. Мы с папой куда-то едем… Домой, наверное, потому что уже вечер, потому что я чувствую неимоверную усталость и очень хочу спать. Но спать нельзя – мы всё едем и едем… Выходим на незнакомой станции из электрички (зачем?) и куда-то идём (куда? к кому?) – незнакомыми (странно знакомыми!) дворами, вслед за людьми.

Одноэтажное приземистое здание (столовая или кафе?) Папа предлагает здесь поужинать, и мне ничего не остаётся, как согласиться (как я могу возражать?). Мы долго стоим в длинной очереди, потом садимся за столик. Нам приносят почему-то не ужин, а обед.

В тарелке у отца что-то заманчивое, кажется блинчики… А у меня, как всегда, суп, с которым я, как всегда, долго ковыряюсь и никак не могу впихнуть его в себя, потому что не хочу. Хочу блинчики и знаю что мне их не видать: суп, и второе – это слишком много, я всегда ем что-нибудь одно. Может, отказаться от супа? И тогда мне тоже принесут – эти похожие на маленькие солнышки, маслено блестящие блинчики с хрустящими ажурными краешками…

– Может, ну его, этот суп? – закинула я удочку. Но папа возразил:

– Не «ну», а доедай. А я пойду пока. Я тебя там подожду. – Прошёл между столиками к выходу и исчез. Да, забыла сказать, денег за обед с нас не потребовали, меню не предложили, что подали, то и ешьте, но … блинчики пахли упоительно вкусно… Как дома.

Значит, ТАМ – кормят? В столовых, бесплатно, всех кто придёт… Вон сколько народу. И странная тишина: все молчат, даже дети…

Покончив наконец с супом (мне принесли овощной, что-то вроде свекольника, а блинчиков так и не дали), я не стала дожидаться второго блюда и, охваченная неясной тревогой, поднялась из-за стола… Моё волнение было не напрасным: у выхода из кафе отца не оказалось. Я огляделась. В кафе было многолюдно, у выхода стояли люди, разговаривали негромко (о чём – я не расслышала). Домой они, похоже, не торопились.

Выйдя из кафе, все шли в одном направлении – вдоль безликого многоэтажного дома, потом сворачивали за угол и исчезали из поля зрения. Мне ничего не оставалось делать, как идти вместе с людским потоком, высматривая среди них отца. Смотреть мешали вечерние сумерки, занавесившие всё вокруг серым туманом. Впрочем, сумерки были с самого начала сна, ещё когда мы ехали в электричке, только сейчас они сгустились, словно облако…

Значит, ТАМ – всегда вечер? И вечные сумерки?

Размышляя – неизвестно о чём – я шла и шла, а впереди и позади меня шли люди. Наверное, они приехали на одной с нами электричке и так же, как мы, отстояли очередь, чтобы поесть. И теперь – идут домой, – думала я. Несмотря на поздний час, людей на улице было много – и пожилых и молодёжи, и детей. Детей вели за руку матери, но были и такие, которые шли одни. Как их отпустили – одних?.. Шли и компаниями, и семьями, весело обсуждая что-то на ходу. Обгоняя взрослых, дети бежали впереди, хохоча и балуясь.

Люди шли и шли – мимо нескончаемо длинного дома (разве бывают такие, дом уже давно должен был кончиться, а он все не кончался…) – и исчезали в серых непроглядных сумерках. Сумерки поглощали людей, их голоса и шаги… Я искала глазами отца – и не находила. Где же он? Он же обещал подождать, сказал: «Я тебя там подожду», а сам взял и ушёл, – с досадой думала я.

Значит, отец меня ждёт – ТАМ! До сих пор меня ждёт, двадцать пять лет ждёт, и мы обязательно встретимся, он никогда меня не обманывал…

Дойдя до конца дома, я свернула за угол – и, к своему ужасу, никого не увидела. Улица утопала в холодном тумане, за которым угадывались дома. Слева неясной массой темнели деревья – то ли парк, то ли лес… Окраина.

Я стояла на незнакомой, неведомо куда ведущей улице – одна. Все куда-то пропали, словно растворились в странно сгустившихся сумерках. А ведь я только что шла в толпе людей! Где же они? Разошлись по домам? Ведь уже почти ночь… Сидят в светлых комнатах и, уставясь в экран телевизора, прихлёбывают горячий чай и наслаждаются желанным уютом и покоем.

Им хорошо, они у себя дома. А мой дом так далеко отсюда! – думала я с отчаянием. Так – куда же я иду по этой чужой, пустынной улице? И зачем? Отца нет, и мне его не найти, не догнать.

– Папа! – отчаянно крикнула я в темноту. Он не отозвался. Ушёл вместе с другими, растворился в белёсом тумане. Обманул меня. Оставил одну.

Я вдруг поняла, что мне нельзя здесь оставаться, надо выбираться отсюда, пока совсем не стемнело. Бежать, бежать – из этого серого обволакивающего сознание тумана, в котором так легко – исчезнуть.

В смятении я повернула назад. Ноги сами несли меня вдоль нескончаемого, странно длинного дома. Сейчас будет кафе, где мы с папой ужинали, а от него дворами… Нет, дворами, пожалуй не стоит. Если идти все время прямо и никуда не сворачивать – то я наверняка выйду к станции. Сяду в электричку, и она привезёт меня к метро, на метро доеду до Ярославского вокзала, и через полчаса буду дома!

А папа? Как же – папа? Как я могла забыть о нём? Сердце по–щенячьи заскулило и сжалось, скорчилось внутри, вновь переживая горечь расставания…

Папа, папа… Что же ты наделал, куда ты ушёл, зачем? И мне теперь придётся ехать домой – одной (и жить придётся одной, без тебя!), а дома скажут: «Что ж ты одна приехала? А папа где?»

Папа, папа… Где ты? Растаял, растворился в нездешних кисельно–мутных сумерках, навсегда остался в прошлом, в далёком, забытом всеми 1988-м, куда – увы! – мне нельзя вернуться. Вот сегодня попробовала, хотела остаться и – не смогла. Не получилось. Только немного посидели с тобой за столиком какого–то странно тихого кафе, поговорили ни о чём, и ты снова ушёл от меня навсегда…

Но ты сказал, что подождёшь меня, и это вселяет надежду. Ты меня никогда не обманывал, и мы непременно встретимся. И в серых ласково–тёплых сумерках пойдём в наш новый дом. Там всё в точности так, как у нас дома: на стене тикают часы (их тебе подарили на пятидесятилетие, помнишь?). С кухни пахнет яблочным пирогом (ты больше всего любил яблочные, помнишь?). В холодильнике – твоё любимое «Жигулёвское», а по телевизору идёт итальянский сериал с Микеле Плачидо в главной роли.

Он неуловимо похож на тебя – у него твои глаза, и волосы такие же чёрные и так же зачесаны назад, открывая высокий умный лоб… Мы с мамой смотрим все фильмы с его участием – и видим на экране тебя. Твою улыбку. Твои глаза. «Здравствуй, папа!» – шепчу я сквозь слёзы.

– До свиданья, папа! Ещё увидимся. Ты обещал. Я знаю, ты меня ждёшь. Ты меня никогда не обманывал.

– Да, дочка. Раз обещал, значит увидимся. А сейчас – иди. Иди. Тебя ждут. Нельзя обманывать ничьих ожиданий, девочка моя. Ты должна. Ты обещала. Иди.

Что я обещала? Я ничего не помню…

– Мам, ты? Уже вставать? Сейчас, я сейчас… Ох, прости… Будильник вчера забыла завести.

– У неё опять бред. Может, ей ещё два кубика ввести?

– Да нет, похоже, в сознании. – На мой лоб ложится прохладная ладонь. Не мамина, мама встряхнула бы меня за плечи и стянула одеяло со словами: «Вставай, совсем совесть потеряла! И не говори мне, что ты не слышала будильник!»

– Риточка, ты… живая?! Девочка моя, маленькая моя, ты только не спи больше, ты же трое суток… спала… – Мне на лицо что–то капает… слёзы! Мамины. И ладонь её. Мама. Почему она плачет?

– Ма, я сейчас, я встану… – бормочу я скороговоркой, но встать не получается, я почти не чувствую тела, а сгиб руки странно покалывает. Скашиваю глаза и вижу тонкий шнур, тянущийся от моей руки куда–то вверх… Капельница! Интересненько…

Что, интересно, я делаю в больнице? С иглой в вене и непослушным, скованно–неподвижным телом, какое бывает только во сне. Меня вдруг осеняет: я всё ещё сплю. Закрываю глаза и жду: мамина рука на моем лбу – это значит, что я ещё маленькая, и папа ещё жив и сейчас придёт… – Ма, а папа где? Позови… – Я напрягаю непослушные мускулы, и с усилием приподнимаюсь на локте – том самом, в котором игла. Чёрт!! Как больно!

– Какого чёрта мне эту хрень воткнули, больно же! – вежливо осведомляюсь я у врача, и он расцветает улыбкой.

– Ну, вот видите, речь вполне, ммм… осмысленна. А вы говорите, бред.

Я слышу мягкий звук падающего тела, пытаюсь поднять голову и посмотреть, но чьи-то руки берут меня за плечи и прижимают к кровати.

– Стоять! Лежать, то есть. Оклематься не успела, а уже… Будильник, между прочим, не звенел, – хохотнул врач. – А вставать тебе пока нельзя… – И неожиданно заорал так, что я вздрогнула (игла в локтевом сгибе тоже вздрогнула и больно уколола – она была с врачом заодно):

– Да поднимите её, нашатырь дайте, и выведите отсюда немедленно! Немедленно! Кто её сюда впустил? К чертям уволю! Да держите её, вы что, не видите – она сейчас снова упадёт… Не надо было её впускать, это зрелище не для родителей… А вы не волнуйтесь так, с вашей Ритой всё в порядке. Ну, почти в порядке. Вы же сами видите – выспалась, вставать собралась, и выразила недовольство персоналом. Значит, умирать больше не будет… Не будешь больше? Я тебя спрашиваю! – громыхнул врач, и я опасливо помотала головой, подтверждая, что не буду. Пока. А там посмотрим.

Голова отозвалась тупой болью, в висках застучали молотки, комната покачнулась и завертелась вокруг меня, набирая обороты. Я закрыла глаза…

Ещё увидимся…

Белая дева